Плотный мужик с усами, на котором была кепка с широченным козырьком, внимательно, так что она на мгновение оробела, посмотрел на нее и произнес:
— Неужто ничего не поняла?
— Ничегошеньки.
Второй покачал головой:
— Темный народ.
Первый, с козырьком, на которого она успела положить глаз, улыбнулся и произнес:
— Быть того не может.
— Вот те крест, — снова она поправила кофтенку, верхняя пуговица которой ненароком расстегнулась.
— А вот мы сейчас разберемся.
— Разбирайтесь.
— Ты давно тут стоишь?
— Раньше вашего.
— Ну-ка, о чем говорил мужик?
— Который?
— С бороденкой жидкой, тощенький такой, вертлявый…
— Который сказал, что долго в России батрачил, — подсказал второй и неожиданно подмигнул.
— Ну… — Она на несколько мгновений задумалась. — Это который говорил, что в России женщины красивые?
— Он самый.
Она стыдливо пустила глаза:
— Глупости молол.
— Ну, а все-таки.
— … Обещал он в Черкесске дома открыть.
— Какие?
— Ну, энти… Дома для публики.
Завитушный поправил:
— Публичные дома.
— Ну, вот видишь, ты все поняла, а прикидываешься дурочкой, — сказал пышноусый.
— Да он же чушь собачью молол, глупости плохие! — горячо заговорила она.
— Так уж глупости.
— Конечно, глупости! Девушек, говорит, из России выпишу красивых самых…
Разве это плохо?
— А что, у нас в Черкесске разве нет красивых девушек, своих! — горячо проговорила она и даже ногой притопнула от избытка негодования и волнения.
— Местный патриотизм, Сергеич. — Непонятно произнес пышноусый, в кепке с козырьком. — Это неплохо.
Тот молча пожал плечами, продолжая в нее вглядываться, так что она даже немного смутилась.
— Ну, вот видишь, все ты понимаешь, только прикидыаешься, — укорил ее пышноусый.
— Да что тут понимать. Глупость, она и есть глупость.
— Чем же тебе оратор не угодил? Ну, привезет он сюда еще девушек, красивых, как ты. Разве от тебя убудет?
— Не в том дело.
— А в чем?
Разговор задел ее за живое. Она, рассердившись, произнесла:
— Сами не понимаете?
— Нет.
— А на вид вроде умные мужики. Он же что сказал, оратор ваш? Что девушки, мол, в домах энтих будут бесплатно.
— Ну да.
— Да разве это справедливо!?
— Вот оно что, — протянул пышноусый. — Идея справедливости, это неплохо. — Всякий труд должен быть оплачен. Согласен с этим тезисом, Сергеич?
— Труд в СССР — дело чести.
— А также славы, доблести и геройства.
— Ты из казачек будешь? — спросил Завитушный. Он решил вести свою игру, чтобы определить наконец, где он мог видеть эту разбитную бабенку.
— А как вы узнали?
— Глаз — алмаз.
— Тебе, девушка, какая платформа больше нравится? — спросил первый.
…Неужели туфли на платформе сходу хочет подарить? Круто!
— Сейчас больше высокие носят… — она застенчиво затеребила бахрому платочка. — Но можно и на низкой, такие сейчас в универмаг выбросили…
— Ты не поняла. Чья позиция тебе больше по душе — Владимира Семенова или Станислава Дерева?
— Кто из них двоих тебе больше нравится?
Она опустила глаза и, ковыряя носком туфли землю, честно ответила:
— Оба.
— Надо выбрать.
— А если нравится и тот, и другой?
Матейченков понял, что и она ведет с ними хитрую игру, и решил ее немного продолжить:
— Так не бывает.
— Бывает, господа-товарищи, — убежденно произнесла молодая женщина. — еще как бывает!
Не выдержав серьезного тона, она расхохоталась. На них начали оглядываться стоявшие рядом.
— Попробуем с другой стороны, — подмигнул генерал. — Ты за кого голосовала в первом туре? За Дерева или за Семенова?
— Да не голосила я! — Она стыдливо прикрыла платком рот. — Голосить ужасть как не люблю. Уж так, бывало, достанется, а я ни-ни — голоса не подаю.
— Терпишь, значит?
— Терплю.
— Бог терпел, и нам велел.
— Вот что, красавица, — серьезно сказал Матейченков. — Будешь валять дурака — пошлем тебя куда подальше.
— Поняла, — быстро произнесла она, слишком хорошо зная, что происходит, когда мужик выходит из терпения.
— То-то.
— Ребята, а вы приезжие? — спросила женщина, переходя на серьезный тон.
— Допустим.
— А я сразу догадалася, — затараторила молодка.
— Как?
— И по одежке, и по говору. Акаете вы по-московски, — пояснила она, осмелев.
— И что дальше?
— Может, вам остановиться негде?
— Во время остановиться — всегда проблема.
— Гостинице нынче такие дорогие — ужасть.
— Справедливо.
— Ты что, в гостинице жила?
— Не, в гостях была… — Поняв, что сболтнула лишнего, она быстро перевела разговор: — А то могу к себе пригласить.
— Обоих?
— Место найдется.
— Одна живешь?
— Одна.
— А что за жилье?
— Домик у меня свой… Только хозяйство не держу, некогда. И садочек свой, все путем. Айда, что ли, ко мне? — для убедительности она приложила обе руки к полной груди.
— Прямо сейчас?
— А что эту галиматью слушать? — пренебрежительно махнула она рукой. — Все равно ничего путного не скажут.
— Вот он, глас народа.
Завитушный строго спросил:
— Дом-то большой?
— Места всем хватит.
— А если тесно будет?
— Ежели что — у меня и сарай большой, — блеснула она глазами. — Так что разберемся, мужики.
— А что возьмешь за постой? — поинтересовался Матейченков.
— Ничего.
— Это как?
— Ни копейки.
— Нам повезло, Сергей Сергеевич! — с пафосом произнес генерал. — В наш век чистогана встретить такой альтруизм — величайшее счастье. Ты не находишь?
— Нахожу.
— Ладно вам, мужики. Айдате.
— Так не годится, — покачал головой Матейченков. — мы не можем обижать женщину, тем более одинокую.
— Так чего вам надо?
— Уточнить диспозицию. Что входит в наши функции?
Она деловито произнесла:
— Ну, по мужицкому делу немного пособите.
— Это как?
Она стрельнула бойкими глазенками:
— А то сами не знаете!
— Представь — не знаю, — сказал Завитушный.
— Ну, там дровишек на зиму напилить да нарубить, ишо плетень подправить, покосился, как дед старый.
— Все?
— Ну, и прочее по хозяйству.
Матейченков уточнил:
— Что входит в понятие «прочее»?
Она промолчала, только слегка покраснела.
— Вот что, девушка, — строго произнес Завитушный. — Почесали язык — и хватит. Ступай отсюда подальше, чтоб тебя не было видно.
— Я вам мешаю?
— Мешаешь.
— Я вам ничего плохого не сделала…
— Еще чего не хватало. Если бы сделала — был бы другой с тобой разговор.
— Я от чистого сердца…
— Иди своей дорогой.
— Свободная площадь…
— И не оглядывайся. И запомни: мы с товарищем а-бо-ни-ро-ва-ны, понятно?
Разобиженная в своих лучших чувствах молодая женщина отодвинулась от них бочком и вскоре затерялась в толпе.
…Она пробиралась прочь, возмущенная, не обращая внимания на расталкиваемых и их обидные реплики. Даже рот забыла закрыть от возмущения.
Почему они так с ней обошлись? Что плохого она сделала? Она к ним со всей душой, а они… Все мужики — свиньи, правильно девки говорят. А может, они…
Она даже приостановилась от внезапной мысли. Какое там слово сказал ей мужик на прощанье? Мы, говорит, або… або… А может, это слово означает, что они оба… Тьфу, и подумать противно!..
Женщина ускорила шаг и вскоре оставила толпу митингующих далеко позади, но негодование продолжало клокотать.
— Зачем ты ее так шуганул? — спросил Матейченков, когда женщина скрылась из вида.
Завитушный лаконично ответил:
— Заслужила.
— Баба как баба. Политикой, видишь, интересуется, хотя в мозгах каша.
— С чего ты взял, что политикой интересуется?
— На митинг ходит.
— Не за политикой она ходит.
— А зачем?
— За клиентами.
— С чего ты взял?
— Иван Иванович, дорогой, эта дамочка как раз по нашей с тобой части, — сказал Завитушный.
— По какой-такой части?
— По военной.
— Не понял.
— Да я припомнил, где я ее, заразу, видел! — воскликнул Сергеич. — ее фотка у нас перед горотделом милиции висит. Но не на доске почета, а в рубрике «Они позорят наш город». Шалава, каких свет не видел, — добавил он.
— А на вид не скажешь.
— Мимикрия. Так, кажется по-ученому это называется. А еще я припомнил, с полгода назад был в городе скандал, с ней связанный. Ворота ей дегтем мазали. Думаю, за примерное поведение и отличные успехи.
— Так вот в какой домик она нас приглашала.
* * *
Как это ни смешно, но едва они с генералом, как обычно, пришли на постоянный митинг и заняли привычное место, Завитушный первым делом посмотрел, где его вчерашняя знакомая. И увидев ее стоящую поодаль в какой-то напряженной позе, почему-то успокоился. «Второй акт. Все действующие лица на месте», — подумал он, усмехнувшись.
