Когда машина встала, мне сказали:
— Пошел вон.
Я с радостью подчинился этому приказу. Вылез на шоссе, посмотрел на утреннее солнце и вдруг почувствовал жуткую усталость. Понял, что прохипповал всю ночь и все утро, ни разу не сомкнув глаз. Вернуться домой — другого желания не было. Перешел на другую сторону шоссе и поднял руку. Остановилась вторая проезжавшая машина.
— Мне в Москву.
— Мы в Солнечногорск. До электрички можем подбросить.
— Давайте.
Меня пустили в салон. На водительском сиденье — женщина, на соседнем — мужчина. Муж учил жену управлять автомобилем. Машина двигалась медленно и рывками. Я моментально заснул. Когда меня растолкали, солнце было уже высоко. Автомобиль стоял напротив платформы. Я вылез наружу, забыв поблагодарить добрую семейную пару. Вернулся в Москву на электричке, зажатый людьми, едущими в столицу.
Несмотря на неудачный опыт, я предпринял еще одну попытку совершить путешествие. На этот раз я отправился на речку Истру. Взял с собой покрывало и гитару. Воображение рисовало радужные картины. Я оказываюсь на берегу Истры, сразу же нахожу добрых, веселых друзей. Сажаю их на мое покрывало, и всю ночь они радостно слушают, как я пою им песни. Или же такой вариант. Я прибываю на Истру и тут же каким-то фантастическим способом добываю себе ночлег и еду. Ну и еще пара занятных и безопасных приключений. На деле все вышло иначе. Закутавшись в тонкое покрывало, я отбивался от комаров всю ночь напролет. От Истры веяло жутким холодом. Гитара отсырела. От постоянного курения меня уже тошнило. Утром я встал совершенно разбитым. Еле домой доехал.
Зачем, спрашивается, я решался на эти дурацкие поездки? Возможно, мне казалось, что мир — это мой дом. Что он благожелательно ко мне настроен. Нет, я не убедился в обратном. Я просто понял, что мир ко мне безразличен. Безразличен, и все.
Темнело. Второй час я, Ковров и Баранов ловили машину, чтобы отправиться на дискотеку в город Клин. Водители делали вид, что они нас не замечают. Будь я владельцем автомобиля, я бы тоже не остановился. Стоят на обочине три мужика. У Баранова вообще вид зверский. Сапоги-казаки и надвинутый на глаза капюшон. Таких посадишь в машину, а они ударят тебя по голове молотком и выкинут где-нибудь в темном лесу. Стало совсем темно. Свет фар не позволял разглядеть автомобили, которые проезжали мимо нас.
— Еще немного поблядуем и домой пойдем, — сказал Баранов.
Возвращались в родимый дом отдыха молча. Даже известный балагур Ковров погрустнел. А он всегда поражал меня своей кипучей энергией. Появлялся неожиданно, нес околесицу, но его присутствие сразу поднимало настроение. Я заметил, что не только на меня он так действует. Люди любят Коврова именно за это качество. Высказывания его можно записывать в книгу. Когда я вместе с Ковровым служил в армии, он тоже помогал людям жить. Я имею в виду — не какими-то конкретными делами, а просто тем, что он есть. Существуют такие типы, которые появляются, ты с ними беседуешь и все равно чувствуешь себя одиноким. С Ковровым этот номер не пройдет. Его всегда рады видеть в любой компании. Он оживляет ее. “Оживляет” — очень точное слово.
Ковров считает меня своим лучшим другом. Я его, в общем, тоже. Однажды, кстати, Ковров почти отбил у меня девушку, но девушке стало плохо.
Мы закончили школу. В первый раз собрались после выпускного вечера, и я понял, что влюбился в Тоню. Тоня — еврейская девушка с густыми каштановыми волосами и слегка выдающимися скулами. Цвет лица у нее был как у младенца. Глаза огромные. Говорила она всегда с какой-то даже неприличной прямотой. Она была из семьи врачей. Может быть, прямолинейность ей досталась по наследству.
Я был удивлен, когда понял, что она мне тоже симпатизирует. Вместе с папой, мамой, сестрой и еще какой-то женщиной Тоня жила в старом доме в самом центре Москвы. Я довольно часто приходил к ней. Меня оставляли обедать. Однажды я опростоволосился. Пришел и радостным тоном сказал:
— Поздравляю вас. Христос воскресе.
Члены Тониной семьи посмотрели на меня как-то странно. А Тоня отвела в сторону и прошептала:
— Мы Пасху не празднуем.
Оказалось, что они евреи. До того момента я об этом и не догадывался. То постное печенье, которое я часто у них кушал, оказалось мацой.
Всякий раз, когда я собирался домой, Тоня выходила на лестничную клетку проводить меня. И каждый раз я целовал ее взасос. Одно свидание, один поцелуй. Почему-то я так для себя решил. Один поцелуй, и не больше. Хотя Тоня, полагаю, была бы не против увеличить количество поцелуев.
Наверное, из-за моей нерешительности, а может быть, просто от врожденной любвеобильности Тоня стала встречаться со своим атлетическим однокурсником. Не помню, как я об этом узнал. Я со своим одним поцелуем за свидание не мог конкурировать с накачанными однокурсниками.
Как-то сами собой наши свидания прекратились. Наступила зима. Я лег в больницу косить от армии. Мои одноклассники, в том числе Ковров и Баранов, собрались на вечеринке. Встреча происходила недалеко от школы, в маленьком двухэтажном особнячке, откуда недавно выехала какая-то организация.
Из напитков у моих одноклассников был только коньяк. Строгий и благородный напиток. Сначала все веселились в бывшей бухгалтерии. Танцевали на столе и оглушительно орали. Потом, разбившись на пары, разошлись по комнатам. Ковров сразу положил глаз на мою Тоню. Тоня к тому времени была навеселе. Ковров показал ей свою заначку — бутылку коньяка. Тоня, покачиваясь, послушно пошла за ним. В каком-то бывшем кабинете Ковров прижал Тоню к стене и попытался снять с нее одежду. Тоня не сопротивлялась, и только чуть позже Ковров понял почему. Она пила из горлышка коньяк. Довольно быстро она выпила всю бутылку. Забегая вперед, скажу, что алкоголь в таких количествах она принимала первый раз в жизни. Коврову, конечно, не понравилось, что коньяк закончился, но он подумал, что в сильном Тонином опьянении есть большой плюс. Он повалил Тоню на банкетку и стал расстегивать на ней пуговицы. Но через несколько секунд обнаружил, что Тоня — это не Тоня вовсе, а какой-то манекен. Она отключилась. Дышала неслышно, была абсолютной куклой. Ковров убрал руки, и Тоня сползла с банкетки на кафельный пол. Сползла и замерла там в позе брошенной куклы. Ковров перепугался. Стал звать на помощь. Полуодетые пары шли на его крики долго и неохотно. Когда все собрались вокруг Тони, оказалось, что она почти уже не дышит. Последовала паника. Тоню подняли на руки и понесли на улицу. У выхода Котова заорала, чтобы не выносили вперед ногами. Вышли на мороз, держа бездыханную Тоню на плечах. Позже среди моих одноклассников этот момент будет называться “Торжественный Вынос Тони”. Поймали такси. Почему-то повезли Тоню домой к моей однокласснице Котовой. Может, спьяну, а может, и правильно сделали, что повезли.
Мать Котовой сразу вызвала реанимацию, а заодно и позвонила Тониному отцу — профессору медицины. Представьте, вы отец, и вам говорят, что ваша дочь умирает, просто представьте, что с вами будет. Не таков был Тонин отец. Когда он приехал (кстати, прибыл он быстрее реанимации), всех поразила его невозмутимость. Он справился о том, что произошло, и начал спокойным голосом отдавать команды. Он приказал Тоню раздеть и положить в комнате с открытыми настежь окнами. Что и было сделано. Прибыли реаниматологи. Они поставили голой Тоне капельницу. Один из реаниматологов почему-то засмущался и проговорил:
— Может, вы ее прикроете?
Тонин папа разрешил принести только крохотное полотенчико. Полотенчико положили на красивую Тонину попу. Основательно продрогшая Тоня, не приходя в сознание, перевернулась на бок, стянула полотенце со своей красивой попы и попыталась в него укутаться, натягивая на плечи.
Стыдливый реаниматолог только махнул рукой.
Закончилось все нормально. Тоня пришла в себя, и отец увез ее домой. После того случая она лет пять не брала в рот спиртного.
Эту историю рассказал мне сам Ковров. Ему и в голову не пришло, что я могу ревновать или испытывать какие-то другие чувства. Такой уж он человек.
Между прочим, Ковров человек очень творческий. Вместе с еще одним москвичом они сочиняли в армии роман с продолжением. Роман назывался “Эти веселые скаты”. По жанру это была эротико-шпионская проза. Что-то среднее между романами Флеминга и заметками в газете “Спид-Инфо”. Цитировать нет возможности, но это было нечто в следующем духе: “Джон, он же агент английской разведки, и Дженни (агент разведки французской) лежали полуобнаженные под жарким солнцем Малибу. Дженни загорала, подставив свои выпуклые прелести слепящему солнцу. Джон попивал мартини, который обжигал холодом его губы. Дженни лениво, со вздохом, повернулась на бок, и бретелька упала с ее плеча. Джон бросил взгляд на Дженни. Горячее желание захлестнуло его. Он поднял свое мускулистое, загорелое тело с шезлонга и лег, прижавшись к Дженни своей упругой плотью. Он осыпал нежными поцелуями ее шею с едва заметным золотистым пушком. Дженни тяжело задышала...”
