борщевиком, в сухих и высоких стеблях которого уныло стонал ветер.
Толкнув деревянную дверь кафе, я оказался в пропахшем хлоркой узком помещении, тесно заставленном квадратными пластиковыми столиками. На болотного цвета стенах не имелось никаких украшений, кроме бронзовых светильников в форме свечей да двух или трёх обильно засиженных мухами пейзажей. Оглядевшись на входе, я прошёл в конец зала, где вокруг сдвинутых столов, уставленных чайными стаканами и блюдцами с пирожными, сгрудилась компания из трёх молодых людей. Судя по разносившимся по помещению возбуждённым голосам, наперебой спорили. Саша в своём неизменном синем свитере громко доказывал что-то полному лохматому парню лет тридцати, с двухдневной щетиной на обрюзгшем лице, облачённому в застиранную джинсовую рубаху.
– И не будет этого никогда! Бредни либеральные! – подходя, различил я.
– Игорь, здравствуйте! Пришли всё-таки? – бодро поднялся Саша с места при моём приближении. – Мой коллега, Игорь Кондратьев, – пояснил он притихшим спорщикам. – Давайте я вас представлю! Это вот Иван, – энергично выкинул он палец в сторону толстяка в джинсовой рубахе. – Это Иннокентий, – кивнул затем на бодрого вида подростка в чесучовом пиджаке, сидевшего у противоположной стены.
– Игорь, вы садитесь, – придвинул мне Саша пластиковый стул, сейчас ещё люди подойдут… Вить, – обернулся он к парню в костюме, – Олег с Костей будут ведь сегодня?
– Олег на работе, а Костян ближе к девяти обещал, – пожмурился тот, не переставая таинственно улыбаться.
– Ну хорошо, – деловито кивнул молодой человек, кажется, бывший тут как рыба в воде. – Игорь, чтобы не задерживать всех, хочу сразу ввести вас в курс беседы. Короче, мы обсуждаем гибель капитализма как неизбежность…
Молодой человек в чесучовом пиджаке хмыкнул.
– Да, неизбежность! – повторил Саша. – Вы угощайтесь, – коротко указал он мне на стол. И снова накинулся на своего оппонента: – Как либерала тебя это, Кеша, конечно, забавляет…
– Да, забавляет, потому что ты ни одним словом не доказал мне скорое крушение капитализма!
– Нет, ну это очевидный же факт, – солидно пробасил толстяк.
– Для вас, Вань, коммунистов, – да. Загнивающий Запад, погибающая Америка… Но простые факты указывают на то, что капитализм прекрасно здравствует и развивается, – продолжал настаивать чесучовый пиджак. – А вот социализм что-то загнулся везде, где было возможно. СССР, Северная Корея, Монголия, Германия, – демонстративно держа руку перед грудью, загибал он пальцы.
– Предательство, вредительство и подрывная работа Америки, -прогундосил Иван.
– Да какое предательство! – зло рассмеялся Иннокентий. – Сами себя закопали своей грёбаной фанатичностью. Совок – худшее из созданий истории. Даже Саша – и тот говорит, что…
– Да, Кеш, я говорю, но совсем иначе… Давай я сначала про гибель капитализма окончу, а потом и к предательствам этим подступлю, хорошо?
– Ну, хорошо,– милостиво разрешил Иннокентий, и, сложив руки на груди, с насмешливой снисходительностью взглянул на Васильева.
– Что до гибели капитализма, то это явление доказать легко. У нас есть самый простой индикатор, свидетельствующий о здоровье той или иной политической формации: искусство! – торжественно объявил Саша. – Например, расцвет рабовладельческого строя в античности проходил среди сочинений Горация, Флавия и Цицерона. А что он дал в старости, начавшейся с концом благословенного Пакс Романа? Пару текстов можно назвать – ну там какой-нибудь «Геро и Леандр», а остальное – бездарщина и эпигонщина. Начало Возрождения опять – Данте, Бокаччо, Петрарка с его волшебной музой, а что под конец? Унылый упаднический циник Макиавелли и снова сонм тоскливых подражателей. Затем – капитализм наш любимый. В расцвете, продолжавшемся без малого полтора века – Диккенс, Скотт, Гюго, наши Толстой с Достоевским. А нынче что? Опять те же повторения, эпигонство, затык по всем направлениям. Вообще, лишившись свойственной началу любого дела романтики непосредственности, достигнув апогея, абсолютно каждая идея обнажает своё ядро, – с каким-то вдохновением резюмировал он. – А какая идея капитализма? Уже из названия следует: прибыль, обогащение! В музыке она выражается в математическом расчете кассового успеха той или иной песни, в кинематографе – в схематичности образов и самоповторах (сколько уже старых фильмов пересняли?), в литературе – в серийности и предсказуемости сюжетов, чётком разделение текстов на жанры, чего в настоящем искусстве быть не может…
– Ну, погнал! – восхищенно крякнул Иван. – Кстати, и Сталин, выступая в 46-м году перед творческой интеллигенцией, говорил…
– Да подожди ты со своим Сталиным, – раздражённо взмахнул рукой Иннокентий. – Одна половина фактов, тобой перечисленных – вкусовщина, а другая ничем не подтверждена, – повернулся он уже к Саше. – Откуда ты взял вообще всю эту чушь?
– Какую конкретно?
– Ну, например, о математическом расчёте в музыке…
– Вообще-то никакая это не чушь, обиделся Саша. – Есть, например, очень известное исследование испанских учёных на этот счёт. В 2012-м они изучили полмиллиона композиций за последние пятьдесят лет и выяснили, что за это время сложность и разнообразие музыки постоянно снижались. Музыканты стали уходить от сложных техник, снизили разнообразие используемых инструментов, ну и всё такое. А ещё был американский музыкальный обозреватель…блин…как его… – наморщил он лоб. – А, Метцгер! Так вот он заметил, что в большинстве современных композиций присутствует общая черта – переход от третьей ступени мажорной гаммы к третьей, а затем снова к пятой. Он назвал этот приём «вопль миллениала». Тебе это говорит о чём-нибудь? Просто я музыкалку окончил, пять лет родаки скрипкой пытали.
– Ну я погуглю если что не буду знать.
– Да, погугли. Короче, много там всякого – ещё динамический диапазон сжимается для того, чтобы повысить ощущение громкости, и тексты часто повторяют друг друга… Короче, есть такая тема.
– Не знаю… – с сомнением колыхнулся Иннокентий.
– Делается всё это для того, чтобы с первых секунд привлечь внимание слушателя и заставить его купить музыку, но в итоге почти все композиции по большей части напоминают друг друга. Да ты сам любой чарт промотай – одну песню от другой не отличишь.
– Опять же, повторюсь, вкусовщина. Музыка всего лишь….
– Да там не одна музыка! – перебил Саша. – Капитализм разоблачается в самом главном, самом потрясающем своём изобретении – венчурной модели рынка! Слыхал о такой?
– Ну, слышал что-то… – произнёс Иннокентий.
– Короче, суть этой модели в нашем случае в минимизации для капитала рисков при вложении средств в искусство, – энергично глянул Саша на Ивана и меня. – Ну, например, кинокомпания финансирует создание десяти фильмов – девять провалятся, зато один выстрелит и окупит затраты.
– Ну уж не за это тебе ругать капитализм! Это же шанс для каждого, как раз та свобода, которая…
– Да конечно! – торжествующе гоготнул Саша. – Была бы свобода, если бы целью их было развитие культуры, а не набивание карманов! Но рынок требует минимизации рисков и дельцы быстро сообразили, что люди лучше идут в кино на известных
