В Исфахане одна из самых крупных на Востоке колоний иудеев, которых местные жители считают потомками пленников Навуходоносора. «Пленники Навуходоносора» обитают здесь чуть ли не с тех достопамятных времен, когда по мановению руки Александра Македонского на берегах Зенде-руд возник город Джей; из четырех его врат одни так и назывались Яхудийе, что в переводе с арабского означает «иудейские врата».
Как и всюду, исфаханские иудеи промышляли оптовой торговлей, держали золотые и серебряные ряды, ростовщические конторы, красильни, винные лавки и притоны, где по ночам собирались люди, не боявшиеся ни аллаха, ни шайтана.
Ростовщичество, по Корану, тяжкий грех, ибо получать барыш с ссуды, выдаваемой на оговоренный срок, значит, наживаться на времени, а временем не волен распоряжаться никто, кроме всевышнего. Иудеям же такой запрет кажется смешным, а поэтому исфаханские иудеи благоденствуют. Впрочем, не жалуются на жизнь и их соплеменники в Хилле, Куфе, Басре, Хамадане, Ширазе, Самарканде, Газне.
«Наиболее доходные места, — писал в своей книге „Мусульманский Ренессанс“ швейцарский востоковед Адам Мец, — были заняты христианами и иудеями, сидевшими на них плотно и крепко, особенно среди банкиров, торговой плутократии, торговцев полотнами, крупных землевладельцев, врачей. Сами они распределились таким образом, что в Сирии, например, большинство финансистов были иудеи, а подавляющее число врачей и писцов — христиане. Так же и в Багдаде во главе христианской общины стояли придворные врачи, а во главе иудейской — придворные банкиры. Среди низшего податного сословия иудеи были менялами, кожевниками, сапожниками, однако чаще всего красильщиками. Так, в Иерусалиме Вениамин Тудельский нашел, что иудеи держали в своих руках красильную монополию…»
Об иудеях Ибн Баттута отзывался крайне неодобрительно. Впрочем, с не меньшей подозрительностью он смотрел и на христиан, и даже на своих единоверцев, придерживавшихся еретических, на его взгляд, толков.
Шумные торговые города Персидского Ирака утомили Ибн Баттуту. Рассеянно любуется он причудливыми узорами шелковых ширазских ковров, привычно ощупывает пальцами знаменитые казерунские полотна, а сердце его уже грустит по Багдаду, благословенному Городу Мира, где он ни разу не был, но где каждая улица знакома по заученным еще в детстве стихам великих аббасидских поэтов.
* * *
Аллювиальные почвы в междуречье Тигра и Евфрата столь плодоносны, а климат долины так щедр на солнечное тепло, что именно здесь, по преданию, располагались знаменитые сады Эдема.
Но Тигр жесток и своенравен: разливаясь по зиме паводком, он проглатывает отмели левого берега и заливает огромные пространства своими мутно-желтыми водами.
Жестокие разливы породили миф о потопе.
Здесь, на западном берегу Тигра, неподалеку от древней сасанидской столицы Ктесифона, в 766 году халиф Мансур велел заложить город. Выбор места был одобрен придворным астрологом, и вскоре на песке у самой кромки воды запестрели палатки первых строителей. Их было сто тысяч — безымянных зодчих, ремесленников, феллахов, согнанных сюда со всей империи.
Город имел форму круга. Двойные стены, окруженные глубоким рвом с водой, замыкали огромное пространство, где в панцире лесов поднимались к небу минареты мечети, башни халифского дворца, расползались вширь казармы хорасанокой гвардии, здания меджлисов и диванов, рынки, склады.
Халиф Мансур назвал свою новую столицу Городом Мира, но простолюдины упорно именовали его Круглым Городом.
В отличие от прежней столицы, Дамаска, развивавшегося в орбите торговой жизни Средиземноморья, Город Мира ориентировался не на Запад, а на Восток. В Персидском заливе быстро строился торговый флот, и при жизни всего лишь двух поколений новая аббасидская столица стала крупнейшим коммерческим и культурным центром средневекового мира, уступая по значению разве что Константинополю.
Средневековые европейцы иногда путали Багдад с Вавилоном, Ктесифоном, Селевкией, еще чаще забавно коверкали, переиначивали на свой лад его название. Венецианец Марко Поло, побывавший в Багдаде в 1271 году, именовал его Баудасом; кое-где в Европе город был известен под названием Балдах, Балдакко и даже Балдахино.
Балдахином на европейских рынках называли дорогую парчу, изготовлявшуюся в Багдаде.
Ибн Баттута прибыл в Багдад в начале июня 1327 года.
Город встретил его духотой, обилием комаров и москитов. Ленивые жирные чайки покачивались на волнах Тигра, который Ибн Баттута сравнил с «зеркалом в оправе берегов», в ветвях разлапистых тополей громко ворковали дикие голуби — фухтая. Узкие мощеные улочки с утра полили водой, и веселые метельщики, ловко помахивая широкими вениками из пальмовых листьев, сгребали мусор к стенам домов. У лавок под полотняными навесами продавцы в клетчатых платках — яншагах торговали джумаром — сочным корневищем молодой пальмы; с рынка медников Сук ас-Сафафир доносился ритмичный перестук молоточков, под сводами Сук-Сарая сонные букинисты раскладывали на дырявых коврах свои фолианты, смахивая широкими рукавами ночную пыль с роскошных кожаных и сафьяновых переплетов.
Устроившись в караван-сарае, Ибн Баттута поспешил в баню. В мыльной ему выдали белоснежную набедренную повязку — паштамаль и неуклюжие деревянные башмаки — кубкаб и провели в парную, где на горячем каменном топчане, покряхтывая от удовольствия, уже нежились несколько ранних посетителей.
В бане дышать было нечем, едкий дымок бухура. вьющийся у потолка, щекочет ноздри, а над распластанным на мокром топчане клиентом уже занесена волосатая лапа далляка с мочалкой из пальмовых листьев, сдирающих кожу как на живодерне. Нежно осыпается на спину и ягодицы мелкая бобовая мука, цепкие пальцы банщика погружаются в затекшие от длительной верховой езды мышцы, больно ощупывают каждую косточку, растирают, ломают, мнут и, отпустив на мгновение, вонзаются в беспомощное распаренное тело с удвоенной силой, и кажется, нет конца этому сладостному мучению плоти, как бы обретающей новую жизнь…
«Нигде, кроме Багдада, я не видел такого совершенства», — напишет Ибн Баттута в своих воспоминаниях о багдадских банях.
Маршруты путешествий Ибн Баттуты по Аравийскому полуострову.
Все в Багдаде вызывает его восхищение. Вторя известному географу XII века Ибн Джубейру, Ибн Баттута повествует о Багдаде в самых восторженных тонах.
Но Багдад первой половины XIV века уже не тот, каким он был несколько десятков лет назад, когда у его стен загарцевали на диких степных конях всадники в мохнатых шапках, выбирая места для доставленных из Китая камнеметных машин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
