Она ответила ослепительной улыбкой:
— Эх, мальчик Джонни, я от помощи не откажусь. Эти британцы требуют, чтобы им меняли простыни раз в неделю, а рубашки чуть ли не через день.
Джонни молча развесил две рубахи, держа во рту деревянные защепки, как Лидия. Отделанные кружевом рубахи захлопали на ветру.
— А простыни?
— У нас тут стоит семнадцать офицеров. Простыни идут дюжинами.
— Послушай, Лидия, дай мне одну простыню на минутку. Если я её запачкаю, то сам выстираю, а я тебе за это развешаю всё-всё бельё!
— Ой, мальчик, недоброе ты затеял!
— Но ты мне поможешь, правда?
— Помогу — за то, что лейтенант Стрейнджер забрал твою лошадку!
— Он хочет конфисковать Гоблина в пользу своего полковника.
— Ух ты! Я не знаю, как конфискуют лошадей, но, наверное, это что-нибудь нехорошее.
— Да, палёным пахнет, — сказал Джонни мрачно.
— Ой, мальчик, неужели они твою лошадку изжарят?
— Пусть только попробуют! Теперь слушай. Мы с тобой встанем поближе к въезду, вот так. Ты держи простыню с того конца, а я с этого — пусть надуется хорошенько… Вот он едет! Так… Теперь, Лидия, отпускай, живо! Ну же!
Лидия разжала пальцы, и простыня надулась, как парус.
Почуяв под собой искусного и чуткого седока, Гоблин до сих пор вёл себя примерно. Лейтенант уже решил посоветовать своему полковнику не скупиться — конь прекрасный! Полковник Смит, несмотря на то что был наездником робким, любил гарцевать на красивой лошадке. А этот конь и в самом деле красив — весь светлый, а грива с хвостом каштановые; молодой, нервный. Стрейнджер подумал, что, вероятно, ему самому придётся первый месяц его объезжать, чтобы вышколить для начальника. Впрочем, ход у него великолепный, так и плывёт. Пожалуй, размышлял Стрейнджер, я предложу за него Лорну…
Но вдруг земля встала дыбом и с силой его ударила. Послышался плеск воды. Лейтенант очутился посреди, грязной лужи. Конь понёсся в конюшню. Стрейнджер встал, грустно оглядел свои запачканные бриджи, пожал плечами и зашагал по направлению к Джонни, который вместе с Лидией чинно стоял спиной к нему и прилежно развешивал простыни.
— Н-ну? — обратился он к Джонни вызывающе.
— Да, сэр?
— Я и раньше замечал, что ваша лошадь тревожится при виде какой-нибудь бумажки на мостовой. Вы, верно, тоже знаете об этом?
— Да, сэр.
— А ну-ка, выньте эти дурацкие защепки изо рта, повернитесь ко мне и извольте отвечать!
Без защепок во рту было трудно удержаться от смеха.
— Что вам угодно, сэр?
— Вы нарочно взмахнули простыней — ради удовольствия видеть меня в луже и…
— …чтобы спасти лошадь от воинской повинности.
— Ах, вы… — начал было Стрейнджер, пытаясь изобразить сильный гнев.
Но Джонни видел, что он на него не сердится. В окошке ещё раз показалось красное лицо полковника Смита.
— Ну, как у него ход, лейтенант?.. Что такое, сэр? А где же лошадь?.. В чём это вы извалялись?
— В грязи, сэр. Я упал.
Он не пытался оправдаться.
— Конь с норовом, что ли?
— Не сказал бы, сэр. Так, робкий. Для армии не годится, даже по Бостону на нём ездить нельзя.
— А этот проклятый мальчишка — как же он?
— Это его лошадь, сэр.
— Благодарю вас, лейтенант. Поищите что-нибудь другое.
Голова скрылась.
Стрейнджер легонько потянулся.
— Несколько дней придётся пиво пить стоя, — сказал он в пространство, не обращаясь ни к кому в особенности. А затем, как бы вспомнив что-то: — Хм, пиво… Эй, кухня! — крикнул он тем властным голосом, каким, по наблюдениям Джонни, кричали всё молодые офицеры, обращаясь к прислуге. — Две кружки пива сюда, во двор. — Он повернулся к Джонни: — Как зовут вашу лошадь?
— Гоблин.
— Мы выпьем за здоровье Гоблина. Эту кружку молодому человеку, мальчик! Вы, конечно, знаете, что лошадь, которая так шарахается, безнадёжна?
— Да, мне говорили, что она никогда не будет смирной.
— Если б её характер соответствовал внешности, чего бы я только не отдал за такого коня! А тут… я и пятнадцати шиллингов за него не дам… Разве что… — Лейтенант неожиданно улыбнулся. — Разве что для себя. Он берёт барьеры?
— Нет, мы ездим без фокусов.
— В конце выгона наши поставили несколько плетней. Если вы как-нибудь окажетесь в тех краях и я там буду, я вам покажу кое-какие приёмы.
— Благодарю вас, сэр.
— А вас он тоже сбрасывает?
— Бывает. Я бы и сам очутился не знаю где, если бы простыня…
— Ах, эта простыня! Ха-ха! Здорово придумали! Ничего не скажешь. Эй ты, чёрномазая… на, можешь допить моё пиво да отнеси кружки на кухню.
И, всё ещё посмеиваясь, лейтенант пошёл по своим делам.
С того самого дня, когда Гоблин вывалял лейтенанта Стрейнджера в грязи, к Джонни перестали приставать английские мальчишки-конюхи. Когда ему стало трудно добывать овёс и сено для Гоблина, они позволяли ему брать у них.
Между тем Дав, который постоянно клялся и божился в своей преданности Англии — а Джонни знал, что он и в самом деле был убеждённый тори, — сделался постоянной мишенью для их шуток. Дав судорожно цеплялся за Джонни, и Джонни его всегда защищал. Это получалось как-то само собой. Таким образом, Дав снова вкрался в его жизнь. Большую часть своего досуга он стал проводить в конторе «Наблюдателя», где только и делал, что ныл, всех объедал и до смерти опротивел Джонни и Рэбу. Но Рэб говорил — и Джонни понимал, что он прав, — что англичане не будут вечно так вот смирно сидеть в Бостоне. В один прекрасный день они выступят и захватят военные припасы, которые скопили провинциалы (англичанам, конечно, об этих припасах было известно). И тогда очень возможно, что конюх полковника будет знать за несколько дней или хотя бы часов о предстоящем выступлении. Так что не стоит ссориться с Давом. Хорошо было Рэбу рассуждать! Рэб проходил боевую подготовку в войсках. А что мог Джонни? Терпеть скуку во имя родины, вот и всё.
4
Джонни задумчиво возвращался из Милтона по длинному пустынному Перешейку. Впереди маячила виселица, за ней — городские ворота. Каким далёким теперь казалось ему то время, когда он обжёг себе руку и узнал о гнусной роли, которую играл Дав в его несчастье! Как люто возненавидел он его тогда! Он поклялся расквитаться с ним, с этим лгунишкой и ханжой, — ведь Дав изобразил мистеру Лепэму дело так, будто хотел лишь научить Джонни покорности воле божьей! И вот теперь, когда Джонни каждый день встречался с Давом в «Чёрной королеве», он с трудом мог припомнить и ненависть свою и клятвы мести. Видно, ненависть и жажда мести — недолговечные чувства. С тех пор у него появилось много новых друзей. Мир мастерской Лепэма и его семейства отошёл в прошлое. Но старика Лепэма, умершего этой весной, он в воспоминаниях любил больше, чем тогда, когда у него работал. Теперь даже миссис Лепэм казалась ему не такой уж плохой. Бедная женщина, сколько сил и труда тратила она, чтобы кормить их всех, чтобы мальчики её всегда были в свежих белых рубахах, чтобы пол был всегда чист, а медная посуда сверкала! Нет, конечно, никогда не была она тем чудовищем, каким он представлял её себе год назад! Не было случая, чтобы кто-нибудь встал раньше неё. Тогда он рассуждал как ребёнок и думал, что ей нравится вставать раньше всех. Теперь он понимал, что и она, верно, была бы не прочь иной раз понежиться в постели не хуже Дава. Он вспомнил, как, когда не было денег на мясо, она шла от лавки к лавке, пока не находила мясника, который соглашался принять в уплату за свой товар замочек для бумажника, или рыботорговку, которая обменяла бы корзину селёдки на пару серёжек. Она торговалась и бранилась, а Джонни презирал её за мелочность: теперь он вырос и понял, что она вела героическую борьбу за то, чтобы прокормить всех своих чад и домочадцев. Конечно, Медж будет здоровенной женщиной из породы большеруких и громогласных, — ну и что же? Разве это такая уж плохая порода? Затем он с сочувствием вспомнил Доркас и её мечты о красивой жизни. Неужели ей с её любовью к тонкому фарфору так и суждено всю жизнь есть из оловянной посуды? Бедняжка, не очень-то роскошно предстоит ей жить со своим Фритцелем-младшим! Джонни мысленно пожелал ей счастья.
Присцилла Лепэм. С того вечера, когда Рэб проводил её до дому, оставив Джонни наедине с яичницей из шести яиц, у Джонни изменилось отношение к Цилле. Когда он жил у Лепэмов, она была его лучшим другом. Затем в течение двух-трёх месяцев он тяготился этой дружбой и не очень-то даже вспоминал Циллу. За одну ночь всё изменилось! Теперь он каждую неделю с нетерпением ждал четверга, когда они с Циллой могли посидеть полчасика под фруктовыми деревьями, жуя тминные коржики. Иной раз промелькнёт мисс Лавиния Лайт, и тогда у Джонни захватит дух, а по спине пойдут мурашки.
Изменилось отношение Джонни и к Исанне, но не к лучшему. Для Циллы увериться в том, что душа у Исанны не соответствует её прелестному личику, было бы настоящим горем. Джонни не понравилось, как она себя держала в прошлый четверг. Он сидел с Циллой на ступеньках заднего крыльца, когда к дому лихо подкатила коляска мисс Лавинии, в которой ехали сама мисс Лавиния, офицер в своём красном мундире и между ними Исанна. Девочка не могла не заметить Джонни. И, однако, она скользнула по нему небрежным взглядом и… отвернулась.
