Был уже двенадцатый час ночи. На углу бывшей полковой гауптвахты меня встретил дежурный фельдфебель.
– Дозвольте, ваше благородие, выставить посты у сараев. Много самовольно отлучившихся из рот, – доложил мне рослый хохол.
– А наряды в ротах почему зевают? – задал я вопрос.
– Не усмотреть за всем, в помещениях света нет, да и люди как будто перебесились.
– Передай в роты, чтобы увеличили наряд. Выставить дневальных у ворот каждой роты, а пулеметная команда сейчас же пусть выставит три поста к сараям. Отлучившихся гнать прикладами назад в роты.
Я вошел в полковую канцелярию, теперь заполненную собравшимися ротными и батальонными командирами. Среди них было несколько офицеров из штаба отряда прибывших в полк для связи. Из сводки, полученной командующим полком, и со слов прибывших я вынес следующее впечатление о ходе событий в течение целого дня у Сарыкамыша: противник еще вчера вечером (на 14 декабря) частями всего своего 9-го корпуса занял против нас Турнагельские высоты, отрезав нам сообщения с Кара-уганом в восьмой версте у кислых источников и с Карсом у деревни Ях-Басан. К рассвету сегодняшнего дня (14 декабря) передовые части противника занимали северную часть Верхнего Сарыкамыша и дальше к востоку линию севернее Вороньего гнезда, Орлиного гнезда, железнодорожного моста и Артиллерийской горы. Левофланговые его кавалерийские части (сувари) распространялись включительно до села Али-Софи.
Главные силы и артиллерия противника находились в Турнагельском лесу и частью в балке Кизил-Чубух-Дере.
С утра противник начал свою артиллерийскую подготовку, открыв огонь по всей нашей линии, а также и по селу. Превосходя нас численностью и артиллерией в пять раз, противник сразу приобрел перевес огня, нанося нам весьма чувствительные потери. Наша артиллерия, в силу исключительно невыгодных условий местности, принуждена была занимать лишь открытые позиции, что поставило ее с самого начала боя в весьма тяжелое положение. С девяти часов густые цепи противника, следуя одна за другой из леса, перешли в наступление против всей нашей линии. Несмотря на самопожертвование нашей артиллерии, силы ее оказались недостаточными, чтобы задержать наступающие цепи. Пехота противника до 600 шагов наступала почти безнаказанно от нашего ружейного огня, вследствие того, что наши позиции лежали внизу у подошвы Турнагельского хребта. Получилась совершенно обратная картина, где наступавший занимал командное положение, включительно до последней своей стрелковой позиции. В половине одиннадцатого часа по всей линии завязалась ожесточенная стрельба. Бросившись в атаку, противник был задержан метким и выдержанным огнем нашей пехоты, а затем частью отошел назад в лес, частью остановился на ближайших высотах.
В полдень противник повторил атаку еще с большей стремительностью, очевидно, введя в дело все резервы. Атака и на сей раз была отбита, но на нашем левом фланге противнику удалось занять большую часть Верхнего Сарыкамыша.
Третья атака носила частичный характер. На этот раз противник имел намерение окончательно завладеть Верхним Сарыкамышем, но это ему не удалось. В жестокой уличной схватке кабардинцы удержали южную часть села. Менее активным противник оказался на своем левом фланге, наступая с направления села Бозад. Здесь он ограничился ружейным огнем, но атак не предпринимал. К вечеру артиллерийский огонь прекратился. На фронте шла редкая ружейная перестрелка. Не исключалась возможность, что противник может ночью повторить атаки, а посему полковник Барковский предупреждал войска быть особенно бдительными, а Кубинскому полку быть готовым каждую минуту к выступлению. Далее полковник Барковский в диспозиции выражал восхищение героическому поведению всех частей, а также и надежду, что они и в дальнейшем покажут себя молодцами и не посрамят русского оружия.
Несмотря на то, что все попытки противника за истекший день завладеть Сарыкамышем не увенчались успехом, наше положение все же оставалось тяжелым и поистине критическим. Потери в частях были так велики, что еще один такой же ужасный день, и части могли бы превратиться лишь в слабые единицы. Помимо указанных недостатков позиций, наши имели совершенно открытый тыл, находящийся все время под огнем, что сильно отягощало управление, связь и эвакуацию.
Но главная причина критичности положения заключалась в том, что в случае нашей неустойки нам не было куда отступать. Занимаемые позиции, несмотря на их тактические невыгоды, были первыми и последними, и уход с них значил бы гибель не только отряда, но и всей армии. Наше положение напоминало человека, стоящего спиной в шаге от пропасти. Только движение вперед могло дать ему спасение, а один-единственный шаг назад сулил ему смерть.
Я вышел из здания и направился через полковой плац к сараям проверить посты. Ночь была такая же светлая, морозная, как и вчера. Я шел быстрыми шагами по хрустящему под ногами снегу, пересекая большую площадь. Вправо за обрывом лежала широкая поляна, упираясь в Лысую гору, это было полковое стрельбище.
Впереди в полуверсте на батарейной горе блестел купол гарнизонной церкви. Слева, в направлении вокзала, отчетливо доносилась ружейная стрельба. В середине площади мне показалась навстречу партия солдат, человек так в пять.
– Какой роты? – спросил я, остановив их.
– Двенадцатой, – ответил один из них робко, поняв причину моего строгого тона.
– Покажи отпускную записку, – еще строже сказал я. Ее, конечно, не оказалось.
– Да как же вы, черт вас дери, смели без разрешения уйти в село, да еще в такое время?! – кричал я.
– Да мы, ваше благородие, только на часок, купить кое-что хотели, – ответил мне другой.
– Что вы себе покупали, этого я не вижу, а вот что вы пили, то это я очень хорошо слышу. Марш сейчас же в роту! – закончил я, окончательно рассвирепев.
Через шагов двадцать такая же история, а затем и следующая. Люди, пользуясь темнотой и отлично зная село и все кабаки в нем, не удержались от соблазна, но надо отдать им справедливость, совершив проступок, они все же торопились в полк, чтобы не опоздать к выступлению. Проверив посты у сараев, я возвращался той же дорогой к караульному помещению. Мне навстречу бежал Шелегеда.
– Ваше благородие, там, у офицерской лавочки не все в порядке, – доложил он мне.
– Что же там случилось? – спросил я.
– Да люди какой-то роты разбили двери лавки и копаются там. Когда я подошел туда и приказал выйти, то в меня кто-то из них кинул гирю. Так на вершок выше головы и пролетела. Стрелять я не решался, боясь вызвать переполох.
– Сейчас же беги и вызови мне взвод пулеметчиков с Севастьяновым, – приказал я ему, а сам направился к лавочке, стоявшей ниже полковой канцелярии и в отдельном домике. Когда я подходил к ней, меня нагнал взвод пулеметчиков. Оцепив домик, я вошел в лавку. При слабом свете мерцавшей свечи я увидел несколько людей, копающихся на полках. Пахло спиртом и еще каким-то спертым запахом. На полу валялись пустые бутылки, по всей вероятности, только что выпитые. Заметив меня, люди бросили работу. Настала какая-то неприятная тишина.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
