– Ты чего такой мутный? – спросил Добрыня, когда они вышли на двор. – Сердишься? А-а, думаешь…
Как обычно при глубоком раздумье, Илья стоял, взявшись руками за пояс и опустив голову.
– Убрать бы туровского подальше от Киева… – буркнул Илья.
– Ого! – Добрыня нагнулся, пытаясь заглянуть витязю в глаза.
– А на Новгород идти прямо сегодня.
– Ого! – повторил Добрыня. – Да ты, брат, похоже, решил, что князь не жилец.
– Ага.
– Вот это видел? – Добрыня сунул храбру под нос кулак.
Илья хмуро кивнул.
– Забудь! – приказал воевода. – Выздоровеет. Каждый год ему по весне худо. Возраст, ничего не поделаешь.
– Понимаю. Но все-таки…
– Отцу лучше знать, как поступать с сыновьями, – отрезал Добрыня. – Они князья, пускай сами разбираются. Нам положено исполнять приказы и не лезть.
– Я хотел бы знать… – сказал Илья с редкой для себя робостью. – Извини, если много на себя беру… Когда туровский с хромым перегрызутся за киевский стол, где будешь ты?
Добрыня от неожиданности отступил на шаг. Присмотрелся к Илье так и эдак. Зачем-то подергал себя за бороду. Огляделся – не подслушивает ли кто. Но двор был пустынен, только стражники у ворот прятались в тень.
Илья ждал. Добрыня снял легкую раззолоченную летнюю шапку, повертел в руках, снова надел.
– Ты сам выбрал себе князя, – сказал он наконец. – Захочешь, выберешь еще. Я – не выбирал. И другому моим князем не быть.
– Так где мне искать тебя?
– Не прощайся… – сдавленно взмолился Добрыня. Илья не думал когда-нибудь увидеть воеводу испуганным, а вот – увидел.
– Я не прощаюсь, брат. Я спрашиваю – где?
Воевода опустил глаза. До него, похоже, дошло: Илья учуял близкую смерть князя. Эта смерть должна была повлечь за собой опасную перемену для самого Добрыни и его сына. Но Константина Добрынича недаром прочили в новгородские посадники – тот годами жил в Новгороде, был то ли соглядатаем князя при хромом отпрыске, то ли тайным послом между ними. Судьба Константина в случае передела киевского стола могла оказаться равно завидной и горькой. А вот Добрыню хромец не простил бы ни по какому. На матери хромого великий князь женился насильно, родителя ее убил, и руку к кровавому сватовству приложил воевода. Такое уж было время.
– Ну, – Добрыня собрался с духом и гордо поднял голову. – Коли я решу, что сделал все должное, и время мне уйти…
Илья вцепился в пояс так, словно хотел порвать его. Мысли воеводы были написаны на лице. Если победит хромой, Добрыне некуда бежать – кому охота ссориться с великим князем русов, выдадут. И негде спрятаться, Добрыня слишком знаменит, его знает любой. Одна надежда, что хромец не станет мстить. Но с какой стати? Он хитер и злопамятен, это общеизвестно.
– Попробую вернуться домой, – сказал наконец Добрыня. – Там, правда, ничего не осталось, да я и не помню, но все равно это родина.
– Я приду, – серьезно пообещал Илья.
Добрыня провел ладонью по лицу, будто стряхивая дурные мысли.
– Ну и нагнал ты на меня тоску! – Он несильно ткнул Илью кулаком в грудь. – Хватит, поговорили о грустном. Едем, обсудим, что от тебя нужно. Эй, там! Коней!
– Да я понял, что делать, – буркнул Илья в спину Добрыне, шагая за ним к воротам. – Поймать херсонского воеводу. А куда его потом?..
– Слушай, если б я приказал украсть василевса, ты бы так же спросил, да? Куда его потом девать?
– Василевса не украдешь, стражи много. Его только убить можно. Пристрелить на выезде.
– Да, но тебе ни разу не любопытно, сколько это стоит!
– Так я ведь не рядиться пришел, – сказал Илья просто. – Я княжий муж. Я служу.
– Мало таких осталось, – Добрыня вздохнул. – Ох, мало.
– Меду бы, – сказал Илья. – Пора обедать. У тебя? А можно я переоденусь?
Он с наслаждением помылся, расчесал волосы и бороду, надел алую шелковую рубаху и широченные синие штаны. Украсил голову золотой налобной повязкой. Повесил на пояс самый дорогой свой меч, который ни разу даже не точил. Выпил меду. И выехал на улицу счастливым. Только один день в Киеве, но этот день – его.
Да, ему будут долго рассказывать про херсонского прото… стратига, он узнает наконец, откуда взялись новгородские ловцы – ох, не пришлось бы хлебнуть еще горя с этими молодцами! – но все потом. А сейчас Илья ехал по улице и широко улыбался. Он долго не мог привыкнуть к Киеву, полюбить стольный град. Душа Урманина лежала к Новгороду, где вече так похоже на тинг, у девчонок желтые волосы, в которых по-особому сверкают шелковые ленты, и сам воздух будто пропитан волей. Но у Киева была своя стать – год от года он креп и все настойчивее покорял своей мощью. Новгород просто жил, буйно, раздольно, а Киев решал, как жить дальше целой Руси. Все самое важное и самое любопытное происходило здесь. И однажды Урманин понял, что его больше не тянет сбежать отсюда в лес. Что будущее за городом, именно таким, как Киев, великим и могучим.
Постройками Киев походил на Константинополь, но тот умирал, а этот словно едва народился. И если у стен греческой столицы плескалось соленое море, то здесь текла река, несущая чистую воду, текла миг за мигом, год за годом, текла как сама жизнь. Будущее за городами, что стоят на реках, думал Урманин. Он не смог бы объяснить, почему так – просто чуял.
Илья ехал по городу, встречные конники поднимали руку в знак уважения, пешие снимали шапки, он улыбался и кивал в ответ. Его тут знали все, и Илья принимал это как должное – ведь заслужил. Не по праву рождения, не по наследному богатству отличал его киевский люд. Своими усилиями достиг он славы. Взял сколько надо, ни больше, ни меньше.
Скоро всю славу отдаст новым храбрам. Пускай его забудут, какая разница. Илья сам пришел, сам и уйдет.
Сколь грустен был он утром, столь же радостен теперь. Ему наконец-то было легко, и снова хотелось дышать полной грудью. Так случалось всегда, когда Илья принимал большое, серьезное и окончательное решение.
Как и у воеводы Добрыни Маловича, у храбра Ильи Урманина тоже не будет нового князя.
Хватит с него князей.
* * *
Обед был силен, но прост. Добрыня, хоть издавна ходил в золоте, так и не пристрастился к сложным блюдам, только полюбил греческие вина. А Илья с младых лет простодушно считал, что праздник – это если стол прогибается от еды, и нет разницы, чего там навалено, все слопаем. Вино он уважал сладкое, желательно ставленный мед из княжего погреба.
Когда отсели от стола, гулко рыгая, сыто отдуваясь и тяжело дыша, воевода заявил:
– Кто много трудится, тот много ест!
– Ага, – согласился Илья.
Добрыня мановением руки отослал за двери челядь, прислуживавшую трапезе, и добавил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
