— Обязательно пойдем, — сказал Роман.
В тот же вечер пошли. Шумно и многолюдно было в клубе. В большом зале, грохоча сапогами, носились ребята, прыгали через козла, лазали по канату к потолку, вертелись на штангах. Рояль гремел не умолкая. Музыканты то и дело сменялись, беспрерывно барабаня одно и то же — то «собачий вальс», то «полечку-трясучку», или же хором орали:
Шарманчики-чики,Шарабанчики-чики.
Тут же около рояля на большом ковре катались парами любители французской борьбы. Рядом с ними, надев на головы предохранительные сетки, состязались фехтовальщики. Они добросовестно молотили друг друга рапирами. От рапир летели искры. Лязг и скрежет железа еще сильнее разжигали бойцов, а вокруг стояли зрители и судьи, расценивая удары.
— Ничего ударчик!..
— Хороший ударчик…
Роману понравилась драка на рапирах. Он надел сетку и стал состязаться с Женькой. Женька сразу вошел во вкус. Раз треснул, два треснул. У Романа даже в ушах зазвенело, но стерпел. Изловчился и наотмашь плюхнул Женьку по черепу. Женька сразу позеленел.
— Ничего ударчик! — закричали вокруг. Потом ребята прыгали через козла, и Роман чуть не разбил нос. Лазали по канату к потолку, играли в чехарду, потом решили заняться французской борьбой и уже начали снимать пальто, но тут в зал вбежал парнишка в кожанке и валенках и закричал:
— Кружок Всевобуча, стройся!..
Сразу за ним пришел комендант Савастей и, кряхтя, стал отталкивать в угол козлы. Ребята помогали ему. Потом пришел военный в кавалерийской шинели. Был он высокого роста, светлоглазый и хотя очень молодой, но строгий.
Половина ребят уже построилась в шеренги, остальные стали смываться.
— Команда, смирно! — крикнул высокий.
— Кто это? — спросил Роман у стоявшего рядом парня.
— Товарищ Федотов, — сказал парень.
— А что он за штука?
— Инструктор…
— Лишние, выметайся, не мешай! — закричал парнишка в кожанке, подбегая к стоявшим у дверей ребятам. — А ты чего стоишь?.. — вскинулся он на Романа.
— Пуговочкин! — засмеялся Роман, протягивая ему руку. — Здравствуй, Пуговочкин… Не узнаешь?..
Парнишка поглядел на Романа и заулыбался.
— Здравствуй, Рожнов! Как попал к нам?
Пошли с Пуговочкиным в библиотеку. Пуговочкин рассказал, как после школы устроился в контору рассыльным и стал агитировать конторских мальчишек. Сколотил группу и в райком направился. Утвердили их как молодежную ячейку, а Пуговочкина взяли на учет и послали сюда организовывать работу клуба.
Рассказал и Роман про себя. Потом вместе с Пуговочкиным Роман и Женька кромсали буханку хлеба на сто порций и мазали порции повидлом.
По окончании занятий кружка в помещении библиотеки раздавали хлеб всем посетителям клуба.
Возвращаясь домой, Роман и Женька с увлечением напевали:
Шарманчики-чики,Шарабанчики-чики…
— Завтра пойдем? — спросил Женька, прощаясь.
— Пойдем, — сказал Роман. — Я хочу в кружок поступить — стрелять учиться.
На следующий день они уже втроем пошли вклуб. Третий был Чемодан. Только на этот раз Роману не пришлось заниматься в кружке Всевобуча. Пуговочкин, поймав его, поручил сперва раздавать книги, а потом опять нарезали хлеб, уже без Пуговочкина, потому что Пуговочкин ушел слушать лекцию. Но когда в следующий вечер Пуговочкин снова хотел засадить Романа в читальню, он отказался и пошел в зал, где товарищ Федотов уже отдавал команду строиться. Роман встал на левый фланг.
— По порядку номеров рассчитайсь! — крикнул товарищ Федотов, и по длинному ряду, как искры, побежало:
— Первый! Второй! Третий!..
— Тридцать третий! — выкрикнул Роман, когда очередь дошла до него.
Женька и Чемодан не стали заниматься. Они решили, что выгоднее нарезать хлеб и мазать его повидлом.
ТРИ ПИСЬМА
За ночь напорошило снегу.
Утром Женька, встретив Романа, спросил:
— Санки есть?
— Есть.
— Большие?
— Порядочные, деревянные.
— Приходи после обеда с санями на площадку. Ладно? Поедем с тобой к вокзалу. Придет поезд, а тут саночки подкатишь и, пожалуйста, — свезешь багаж кому-нибудь. Только хлебом бери. Я хотел один, да одному скучно.
Часов в двенадцать Роман пришел на курорт и притащил санки — большие, крепкие, деревянные салазки. Женька ждал его. У него тоже были санки, но поменьше.
— Клёвые саночки, — сказал Женька, оглядев салазки Романа. — Очень подходящие.
— Ну идем, — сказал Роман.
Но Женька с места не сдвинулся. Он стоял неподвижно и глядел куда-то вперед, через плечо Романа. Роман повернулся и увидел направлявшегося к ним низкорослого солдата в рваной и длинной шинели. В руках у солдата была папка с бумагами. Солдат шел прямо к ним и улыбался.
— Васька! — крикнул Женька и побежал навстречу солдату.
Васька не спеша уселся на санки, ребята сели около него, с жадностью разглядывая товарища. Был он в военной форме. На голове большая фуражка, под шинелью виднеется серая форменка, на ногах русские сапоги. Через плечо надета сумка. Щеки у Васьки румяные и пухлые, как раньше.
— Где ты? Что делаешь? — спрашивали ребята.
Васька отвечал раздельно и важно:
— Жрать нечего было, а тут осень и жить некуда податься. Вот и решил тогда. Пошел к самому комбату. «Так и так, — говорю, товарищ командир, жрать нечего и жить негде, голову преклонить некуда. Возьмите добровольцем в армию». Комбат и согласился. «Если не врешь, — говорит, — возьму». И зачислил добровольцем. Теперь за курьера работаю.
Помолчал Васька, потом, поддернув сумку, добавил:
— Сегодня на фронт едем. Прощаться зашел.
В тот же вечер Васькин полк шел на вокзал
Шел весело, с музыкой и песнями, окруженный провожающими родными и знакомыми. Васька шел в последней роте и вместе с красноармейцами отчаянно пел:
Аль ты не видишь,Аль ты не слышишь,Аль ты не знаешь,Что я тебя люблю?..
А рядом шли Роман и Женька, таща свои санки и с завистью и гордостью поглядывая на Ваську. Васька был их представитель.
На вокзале прощались недолго. И тут Васька чуть не сдался, больно подозрительно заблестели у него глаза. Но не заплакал.
— Пеце привет передайте, — сказал он, усмехаясь. — Скажите, что это я у него ремень стянул летом.
Ребята махали шапками и следили за вагоном, который надолго, а может быть и навсегда, увозил Ваську — старого друга детства, отчаянного хулигана и воришку, а теперь курьера седьмого пехотного полка Василия Трифонова.
Долго стояли ребята, бесцельно смотря вдаль, где уже исчез последний вагон и таяла темная ленточка дыма. Пути снова были пустынны, и только огни стрелок украшали синюю сумеречную дорогу.
— Вы чего стоите? — окликнул ребят проходивший носильщик. — Тикайте к первой платформе: дальний пришел.
Схватив санки, ребята вперегонки помчались к платформе.
Пассажиры вывалились из вагонов, увешанные мешками, корзинами, котомками и коробками, обливающиеся потом, но довольные. Тут же стояли саночники и наперебой предлагали подвезти багаж.
Роман и Женька врезались в кучу саночников.
— Есть саночки! — крикнул Женька.
— Куда прикажете? — не отставал Роман и лихо подкатил саночки под ноги какому-то мужику с огромным мешком. Мужик хотел поставить мешок на землю, но санки так ловко подвернулись ему под ноги, что мешок плюхнулся на доски. Мужик растерянно поглядел на Романа, заморгал глазами, собираясь выругаться.
— Куда прикажете?
Мужик подумал и махнул рукой.
— Вези на Шамшев переулок.
— На Шамшев? — спросил Роман и вспомнил деда, возившего щелок тоже на Шамшев переулок. — Два фунтика положите.
— Ладно, — сказал мужик.
Роман, напрягаясь до дрожи, сдернул сани с места и поволок их, как крепко запряженная лошадь, тяжело ступая в лужи.
Возвращался домой веселый и радостный. Не замечал пугливой тишины на улицах. Все хорошо, когда за пазухой лежит веская горбушка хлеба.
Роман только корочку отломил, маленькую. Остальное нес домой. Первый заработанный хлеб! Когда мужик резал хлеб огромным складным ножом, Роман впервые ощутил необыкновенное и новое для него чувство гордости. Он теперь работник, сам зарабатывает себе хлеб.
Быстро вбежал во двор, на лестнице очистил сани от снега и, толкнув дверь, вошел в квартиру.
Тотчас же ухо резнул крик. Кричал кто-то в комнате. Голос был хриплый, страшный и незнакомый.
Роман бросил санки в углу и с замирающим сердцем, предчувствуя недоброе, кинулся в комнату. Но, открыв дверь, он в ужасе отпрянул назад. С кровати, освещенной полосой желтого света лампы, на него смотрели остановившиеся стеклянные глаза деда. Лицо деда было перекошено страшной гримасой. Он корчился и извивался, взбивая одеяло, кусая подушки. Увидев Романа, дед поднял руку. Хриплый вой ударил в уши.
