не полюбит, так что бросай все это.
Доктор Броуди: Вот именно. Все верно. Он никогда ее не полюбит. Эта власть — иллюзия.
Лора: Я бы посоветовала ей бежать прочь, хотя знаю, что она так не сделает. Она никогда меня не послушает. Почему?
Доктор Броуди: Потому что ты не можешь простить ее за то, что она пытается. И ты хочешь, чтобы она страдала за это.
26
Лора. Ночь накануне. Четверг, 11.30 ночи.
Бренстон, Коннектикут
Сумочку я нахожу на кухне. Роюсь в ней в поисках телефона.
— Лора, — Джонатан Филдинг становится у меня за спиной. Его рука на моем плече, и я останавливаюсь. Прекращаю искать телефон. Перестаю искать пути бегства.
Отклоняюсь назад, пока не касаюсь его. Мое тело уходит в свободное плаванье и не слушает, когда я говорю ему о том, что неправильно.
— Шшш, — шепчет он. — Все хорошо. Дыши глубже. Твой телефон вырубился, помнишь?
У меня бегут мурашки по коже. У него мягкий голос, но слова… разве от них не веет угрозой? Не пытается ли он напомнить мне, что я беспомощна, зажата в ловушке между стойкой и его телом? Дверь осталась за его спиной. Вторая рука гладит другое мое плечо, и неожиданно я целиком и полностью попадаю в плен.
У нас разные телефоны, и зарядки у них отличаются. Мы уже обсуждали это и поняли, что до возвращения к Роузи я ничего не могу с этим поделать. Неприятный озноб превращается в горячую волну.
И мне это нравится.
— Хочешь, я довезу тебя домой? — тут же предлагает Джонатан. С таким же успехом он мог бы попросить ребенка отложить мороженое.
— Это был черный «Шевроле Импала», — неожиданно для себя я хочу закончить эту историю. Я должна знать, почему Джонатан так хотел услышать ее, и если он узнает конец, то причина будет ясна. Ему больше не придется клещами вытягивать из меня рассказ.
Я должна это выяснить. Неведение доводит до безумия. Хотя он кажется таким надежным. Я наблюдала за ним весь вечер. Внимательно слушала, мысленно составляя тот список. Однако у Джонатана так много достоинств.
— Я постоянно дразнила его из-за машины, называла стариковским драндулетом. Она досталась ему от отца, который купил себе «Лексус», так что я была права. Стариковский драндулет.
Руки Джонатана крепче обнимают меня, смыкаясь на груди. Я чувствую каждую клеточку его тела. Металлическая пряжка ремня упирается мне в поясницу. Чувствую его бедра. Грудь, такую теплую и сильную.
Он снова шепчет:
— Тебе не обязательно рассказывать.
Однако я не останавливаюсь:
— Я уже была с ним на заднем сиденье той машины. Много раз. И столько же раз он просил меня, постепенно приближая меня к тому моменту, о котором нас предостерегали в католической школе.
И смеюсь, сразу понимая, что прежде плакала. Слезы потекли по прежнему руслу.
— Сексуальное воспитание… — он тоже смеется. — Точка невозврата. — Он произносит это глумливым раскатистым басом, и я чувствую, как его тело содрогается от утробного хохота.
— Точно, — подтверждаю я. Не знаю, почему я так смеюсь. Все это совсем не весело. Еще несколько фраз — и речь пойдет об убийстве мальчика. Глубокая печаль сочится из всех шрамов на моем сердце. — Я помню, как отчаянно боялась и в то же время радовалась. Мне было семнадцать. Я уже опоздала. Всем было бы плевать, а мои тревога и томительное предвкушение прошли бы, понимаешь? Я думаю, что главной причиной, почему я так долго ждала, был он. Это единственное, что у меня осталось и что я еще не отдала ему.
Тщательно обдумываю, что говорить дальше. Я не хочу, чтобы он слышал те слова, которые так и просятся на язык. Это было так… прямо вот так.
Между нами страсть. Сексуальное напряжение. Рука ползет все ниже, пока не останавливается у меня на животе. Его губы добираются до моей шеи.
Я чувствую, как он тает.
— А потом мы уединились там, в машине, и все прочее — другая девушка, его поведение летом, предупреждения сестры — осталось снаружи, в другом мире. Я помню тишину после того, как захлопнулась дверца. Все смолкло, будто кто-то выключил звук. Было слышно только нас.
Я замолкаю и прислушиваюсь к тем же самым звукам, когда было слышно только нас. Вдох. Шумный выдох. Рука на шелке. Вторая — на накрахмаленном хлопке. Вздох.
— Ты правда не обязана рассказывать…
— У меня были самые что ни на есть благие намерения. Я собиралась испытать его на прочность — проверить, неужели он и правда пойдет до конца, и наш первый раз будет в этой машине, посреди вечеринки, на которую мы оба хотели вернуться и где ждала его та девушка. А если бы он не остановился, тогда я сама бы оттолкнула его, назвала мудаком и порвала бы с ним ко всеобщему облегчению.
Я прижимаюсь затылком к его груди и закрываю глаза.
— Думаю, что это, возможно, было всего лишь предлогом. Разрешением, которое я сама себе дала, уединиться с ним в машине и позволить зайти этой авантюре слишком далеко. Часть меня не хотела пускать все на самотек. Другая — по-прежнему верила, будто я смогу… Не знаю, возможно, достучаться до него. Я не понимала, почему он постоянно возвращается, если действительно ничего ко мне не чувствует.
Из потаенных уголков сознания бьют ключом затаившиеся воспоминания о долгих месяцах обдумывания каждого поступка, каждого слова Митча. Как я пыталась найти всему рациональное объяснение, оправдать его пренебрежение. Какие советы давали мне многоопытные подруги. Может, из-за этого, а может, из-за другого. Хотелось бы мне встретить доктора Броуди в те давние времена, тогда хоть кто-то сказал бы мне правду.
Это просто иллюзия. Он никогда тебя не полюбит.
Однако затем мне хочется никогда не встречаться с доктором Броуди, сохранить все свои иллюзии. Ничто не заполнило пустоты, оставшейся после расставания с ними.
Джонатан размыкает объятия, отводит руки, и, отступив на шаг, прислоняется к дверце холодильника. Я резко разворачиваюсь и смотрю ему в его лицо.
— В чем дело? — интересуюсь я.
— Я не хочу увлечься. Меня очень тянет к тебе, но мы едва знакомы.
Мои мысли крутятся, переваривая новую информацию. Все могло произойти так естественно. Однако он решил оттянуть момент.
— Мне уже не семнадцать.
— Знаю. Я просто хочу вести себя достойно. Похоже, у тебя был печальный опыт общения с негодяями, и я не хочу оказаться одним из них.
Черт. Возьми. Неужели он меня понимает? По крайней мере, ему известно, как пронять меня до глубины души.
— И
