Так вот, у этого Володи было свое понимание общественного приличия во время запоя. Он мог горланить песню, мог бегать полураздетый, но было для него одно понятие, которое он не мог нарушить.
Это равновесие.
Да, простое физическое равновесие.
Пройти в трусах, распевая при этом песню, – это было можно.
Но при этом упасть – никогда!
Это правило для Володи было так же священно, как для городских интеллигентов пить воду из стакана, оттопырив мизинец.
Володя пил столько, что вестибулярный аппарат отказывался держать его строго вертикально и, чтобы не уронить тело, требовал более тонкой настройки организма.
Эта настройка оказалась возможна благодаря одному природному дару – невероятной гибкости Володиного тела.
Он выпивал первые полстакана, и его организм слегка прогибался назад. Вторые полстакана изгибали его еще больше.
Когда бутылка окончательно пустела, то все выглядело следующим образом: по улице шел человек, который, как казалось, играет в детскую игру, в которой нужно, изогнувшись назад, пройти под низким канатом.
Только каната рядом не было.
В таком невероятном изогнутом виде, животом вперед, он и шествовал. Иногда его голова была всего в метре от земли. Как при этом не ломался пополам его позвоночник, было непонятно. Возможно, у водки есть особое свойство размягчать не только мозги, но и спину.
Так вот, когда тело Володи превращалось в ходячий бублик, на близлежащих улицах понимали – пора запирать двери.
Возможно, в эти моменты кровь усиленно приливала к голове алкоголика, а может, отливала, но он совершал странные поступки.
Он переносил вещи с места на место.
Например, уносил дрова. Не воровал, а именно уносил, например, в соседний двор – это была его любимая шутка.
Он вообще был незлобным человеком – пьющий интеллигент все-таки, но шутил неприятно. Представьте, на улице 30 градусов мороза – это было еще до глобального потепления, – вы возвращаетесь домой, а дров нет, они у соседа.
Летом он тайно выкапывал у кого-то в саду картошку, клал ее в мешок и нес в другой двор. Соседи это ценили, потому что, согласитесь, копать картошку – это не всегда развлечение. А так ты пришел домой, а картошка уже собрана – нужно только забрать ее за забором.
Иногда, правда, возникала паника. Мешок находили не в соседнем дворе, а через две улицы.
А однажды произошла совсем ужасная вещь. Когда мешок нашли, хозяин соседнего двора сказал, что эта картошка его. И доказать ничего не удалось. Настоящий хозяин картошки указывал, что это именно его пластиковый мешок, на котором была надпись «Made in USSR». Но вредный сосед зашел домой и вынес двадцать таких мешков: дело в том, что все воровали эти мешки с одного и того же завода, который что-то экспортировал за границу.
Тогда-то Володю в первый раз сильно побили.
Следующий раз его побили, когда он тащил от одного соседа к другому старый холодильник, который стоял в саду. Люди оказались черствыми: холодильник – это не картошка и пользы от его перемещения не было.
И вот, когда его били за холодильник, он сказал историческую фразу, ради которой я вспомнил его в этой книге.
Убегая по улице, изогнувшись бубликом, он кричал: «Не трогайте меня, я шебутной».
Да, Володя был истинным пьющим интеллигентом. Только интеллигент может столь точно описать свои действия, которые заключаются в том, чтобы нагадить, но без злобы и без последствий.
Бедный Володя, он замерз зимой, перенося из одного двора в другой огромную свинью. Когда их нашли, они лежали в снегу в обнимку. Свинья слабо хрюкала – она была толстая, и ее удалось откачать.
А Володя умер. Он был в одной рубашке и домашних тапках.
Он выбежал на минутку просто перенести свинью.
С того времени я не люблю слово «шебутной».
Это очень точное, старинное слово с гадкой сутью.
Шебутной, это когда ты делаешь гадость с веселым видом.
Актер и писатель Евгений Гришковец приводит показательный пример подобной демонстративной безнаказанности.
В одном из городов он играл моноспектакль. Для провинциального города приезд звезды всегда событие, поэтому неудивительно, что в зале появился фотограф.
Удивительным было его поведение.
Вооружившись большой фотокамерой, он уселся в первый ряд и стал во время спектакля щелкать кадры. Естественно, он ловил динамические моменты, когда Гришковец взмахнет рукой, повернется или сделает шаг. Однако у него была профессиональная камера, и каждый снимок сопровождался мощной вспышкой и потрескиванием затвора. Более того, иногда фотограф включал режим спортивной серии снимков. Тогда все это сияло и жужжало не разово, а серийно.
Следует учесть, что Гришковец обычно выступает не на стадионе, а в соразмерных залах, где актер на сцене не теряется, а зритель в состоянии рассмотреть его персону без мощного телескопа.
Далее Гришковец описывает следующее: он прервал спектакль, подошел к фотографу и попросил его прекратить съемку, потому что в зале семьсот человек, которым он мешает.
Фотограф сидел, положив ногу на ногу, и в ответ буркнул что-то типа: «Иди, делай свое дело».
Потом, вдоволь наснимав артиста, фотограф, видимо, ощутил, что переутомился. Для восстановления сил он решил вздремнуть прямо на своем месте в первом ряду, поэтому дальнейшие тексты Гришковца сопровождались сопением и похрапываниями.
Евгений вновь прервал спектакль и предложил фотографу уйти, пообещав вернуть деньги за билет. Однако тот отказался.
Так он и просидел весь спектакль, портя артисту настроение.
Конечно, Гришковец мог сам вышвырнуть его из зала. Или мог позвать администрацию, чтобы это сделали они.
Но разве фотограф не ждал именно такого поворота?
Разве человек, который так вызывающе себя ведет, не делает это намеренно?
Какая сладкая перспектива: артист уже уехал, а местные газеты полны заголовков типа «Наглая звезда расправилась с беззащитным фотографом, только что забравшим двух малюток из роддома, засунув ему в глотку его собственный фотоаппарат!!».
И «беззащитный» в многочисленных телеинтервью описывает леденящую душу череду оскорблений и надругательств звезды над его фотографической персоной. Малютки, которые странным образом оказались двумя взрослыми девицами – медсестрами из роддома, нервно поправляя разрезы и перебивая друг друга, рассказывают, что фотограф их друг; и как только он их забрал из роддома на спектакль – тут-то все и началось!
Два нервных адвоката с кожаными портфелями – поясняют, что уже готовится иск в международный суд по правам человека.
Потом все это продается желтой столичной прессе, которая описывает позорное поведение «столичных», которые «отрываются» в провинции.
Безусловно, читатели знают десятки подобных примеров и понимают, что тут «ничего личного – просто бизнес». И не нужно на мотоциклах гонятся за принцессой Дианой в Париже. Можно все обтяпать и в своем маленьком городке. Таких людей, как этот фотограф, устраивает любой исход: если их вышвырнут, если подадут в суд, даже если сильно побьют в кулисах.
Тут синяки значимей любой медали.
Этого фотографа не устроило бы только одно: если бы зрители встали и сами выволокли бы его из зала. То есть волоча его по полу и разбивая ногами его фотокамеру, зрители как бы намекали: парень, а туда ли ты пришел? А случайно зацепив его голову об угол, они как бы интересовались: а стоило ли нам портить культурный вечер после тяжелого трудового дня?
И в финале этой процедуры, аккуратно укладывая его тело в придорожную канаву, аудитория как бы заключала: не смей касаться своими грязными руками тонкой души артиста.
Вы такое можете себе представить?
Я – нет.
И правильно, потому что те же тончайшие интеллигенты, которые сидят на спектаклях у Гришковца и бросают на него восхищенные взгляды, готовы были бы с не меньшим интересом наблюдать драку Гришковца с фотографом в зале. А наутро побежать и купить местную газету, чтобы почитать подробности и сравнить со своими живыми ощущениями.
Что важно отметить в этой истории?
Как пришедшему фотографу, так и зрителям в зале сам Гришковец в этой ситуации был малоинтересен. Каждый из участников имел свою задачу: фотограф отснять артиста и желательно нарваться на скандал, а зрители развлечься. Причем развлечься можно чем угодно.
И только Евгений Гришковец хотел сыграть свой спектакль.
Важно понять, что и вы часто можете оказаться в ситуации, когда внешне все вокруг вас очень похоже на обычный эфир. Но, по сути, эфиром не является. И его участники – новые «шебутные» имеют цель с вашей помощью решить совсем другие задачи – задачу собственного пиара. При этом им на вас наплевать.
Сегодня совсем не обязательно, как Володе из моего детства, выкапывать картошку в соседнем огороде, чтобы прослыть шебутным.
Можно быть шебутным громко, на всю страну.
Когда-то, в девяностых, и это уже стало классикой жанра, политик Владимир Жириновский, известный своими радикальными заявлениями и эксцентричными выходками, во время ток-шоу плеснул апельсиновым соком в лицо другому политику Борису Немцову. Жириновскому было плевать на ведущего программы, он просто использовал его эфир для своего пиара.
