— Союзникам следовало бы подумать об этом, прежде чем нарушать обещания, — сказал Фейсал.
— Забудь о них, — огрызнулся Грим. — К черту союзников! Слово за тобой! Будущее цивилизации в эту минуту у тебя в руках! Неужели не ясно: потерпев поражение, ты станешь мучеником, и весь исламский мир поднимется, чтобы отомстить за тебя?
— Иншалла, — отозвался Фейсал, кивнув.
— А если тебе отринуть гордыню и изобразить бегство — просто чтобы получить передышку? Азия несколько месяцев будет пребывать в недоумении, но никто ничего не предпримет, пока не станет ясно, что твой поступок достоин мудреца, и что ты придумал другой, лучший план.
— Я не гордец, я горжусь лишь своим народом, — ответил Фейсал. — И не допущу, чтобы гордость влияла на политику. Но об этом слишком поздно говорить.
— Что лучше? — спросил Грим. — Мученик, при одном имени которого начинается война, или воплощенная воля к миру с маленьким темным пятнышком на репутации?
— Боюсь, забыл о гостеприимстве, — внезапно спохватился Фейсал. — Простите меня. Обед уже ждет вас, тем более с вами дама… Какой позор.
Он поднялся и повел нас в соседнюю комнату. Разговор был закончен.
Это был обычный обед в обычной столовой. Фейсал сидел во главе стола и болтал о пустяках с Мэйбл и Хададом. Время от времени с бурными интерлюдиями выступал Джереми. Но даже его байки о неведомой Аравии не помогали. На сердце у нас с Гримом было тяжело, и за все время трапезы мы не произнесли ни слова. Я испытывал нечто подобное, когда экспедиция терпит неудачу. Надо возвращаться домой, ничего не добившись, и вы не чувствуете ничего, кроме унылой пустоты. Но Грим снова что-то задумал: он сидел с отсутствующим видом, а в глазах тлели огоньки. Он был похож на человека, который почти готов совершить убийство.
Лицо Нарайяна Сингха все это время являло собой дивное зрелище. Он был восхищен и исполнен гордости — не каждый день случается обедать с королем, дивился своей карме, благодаря которой рядовому-сипаю довелось стать свидетелем столь важных и тайных разговоров, огорчен неудачей, постигшей Грима, и был намерен не допустить, чтобы кто-то заметил эти чувства. Пару раз он пытался заговорить со мной. Но я был не в настроении болтать и походил на угрюмого старого гризли.
Как только обед закончился, Фейсал извинился, сообщив, что должен присутствовать на совещании, и ушел, а мы все вернулись в гостиную, где Грим сел на прежнее место, а мы уселись в ряд перед ним. Он снова был на коне, полон энергии и полностью владел собой.
— Чуете, чем дело пахнет? — спросил он. — Вы отдаете себе отчет, что случится, если Фейсал бросится в бой и погибнет?
Мы прекрасно это понимали… или думали, что понимали. Мало кто из посвятивших жизнь изучению проблемы Ислама во всех ее тонкостях смог бы постичь происходящее до конца. Грим в числе этого меньшинства. У Мэйбл сложилась определенная точка зрения, которой Грим смог воспользоваться — впрочем, эта точка зрения могла быть абсолютно любой.
— Этот человек слишком хорош, чтобы дать ему погибнуть! — пылко воскликнула она. — И к тому же слишком хорош собой… Полагаешь, если бы полковник Лоуренс действительно оказался здесь…
— Полминуты, — сказал Грим, — и я к этому подойду. Как насчет тебя, Хадад? На что ты готов, чтобы спасти Фейсала от разгрома?
— На многое, — осторожно ответил тот. — Каковы твои намерения?
— Прежде всего — появиться на автомобиле Фейсала на передовой с двумя людьми: один должен быть похож на полковника Лоуренса, другой — на Фейсала, и заставить французов погнаться за этой машиной. Тем временем Фейсал сбежит на другой.
— Уаллахи! Но если Фейсал не сбежит?
— Ему помогут. Слышали когда-нибудь, как услужили Наполеону при Ватерлоо? Схватили под уздцы его коня и ускакали с ним.
— Хочешь сказать, что мне снова придется играть Лоуренса? — спросила Мэйбл, побледнев, как покойница.
Грим кивнул.
— А кого назначаем на роль Фейсала? — поинтересовался Джереми.
— Тебя. Ты единственный актер в нашей банде. К тому же вы почти одного роста и сложены почти одинаково…
— Да я похож на него, как кенгуру на страуса! — рассмеялся Джереми. — Не городи чушь, Джим. Что ты пил?
— Как насчет тебя, Рэмсден? Ты готов идти до конца?
Джереми, глядя на меня, покачал головой. Полагаю, на миг ему показалось, что Грим лишился рассудка. Но он съел с Джимми куда меньше мешков соли, чем я, и имел более слабое представление о способности Грима не просто мечтать, но превратить мечту в цель, удержать ее и воплотить.
— Я готов, — проговорил я.
— Ах, черт возьми, — рассмеялся Джереми. — Тогда порядок, я тоже с вами. Ставлю золотые прииски, и Рэмми меня поддерживает. Дайте корону и скипетр, и я сыграю короля, который побьет туза Джима во флэш-ройял. Мэйбл дама, Хадад валет. А что, похож! Улыбайся, Хадад, старина, и прости меня, ради Аллаха. Рэмми десятка, сноровист, но достойно держится, имеет в кармане десяток трюков и бьет десницей в десять тонн, если его довести. А Нарайян Сингх? Двойка?
— Джокер, — поправил его Грим. — Ты с нами?
— Сахиб, нет нужды спрашивать. Что ты сочтешь правильным… Приказ сахиба…
— О приказах речи нет, — произнес Грим. — Мы не на британской территории. Дело неофициальное. У меня нет права отдавать приказы. Любой из нас волен отказаться. Если ты в игре… похоже, в итоге я потеряю свое место, а ты свое.
Нарайян Сингх широко улыбнулся.
— Ха! Место сипая — меньшая ставка, чем патент майора или золотой прииск, но у меня есть жизнь, которой можно рискнуть, так что я тоже играю!
Грим отрывисто кивнул. Времени для обмена любезностями не было.
— Как насчет тебя, Мэйбл? Мы сможем управиться без тебя, у тебя есть муж, о котором не следует забывать…
— Будь он здесь, ему бы это не понравилось, но он уступил бы.
— Хорошо. Теперь Хадад. Что ты думаешь?
— Я должен буду слепо повиноваться тебе, не зная…
Грим не дал ему договорить.
— Предложение простое. Любой из вас может выйти из игры сейчас и помалкивать… или играть дальше. Если ты согласен, я оговорю подробности, если нет — в этом не будет нужды.
— Уаллахи! У такого клинка, как ты, Джимгрим, нет тупой стороны! Если я скажу «да» и стану играть в триктрак, то рискну своим будущим. Если скажу «нет», моя жизнь гроша ломаного не стоит, ибо ты велишь сикху, которого назвал джокером, позаботиться обо мне!
— Неправда, — ответил Грим. — Я верю, что ты умеешь хранить секреты. Если план тебе не по душе, я отпущу тебя.
— О, в таком случае, — произнес Хадад, колеблясь, — если ты ставишь вопрос так… проиграть все или, возможно, что-нибудь выиграть… От полумер нет толку. Отказаться — значит погубить арабское дело. Безнадежная затея. Значит, разок бросим кости, да? И все наше состояние на кон! Ничтожная случайность — и все пропало! Неважно. Я тоже играю. Я играю с вами до конца!
