голосом достоин представлять Лоранну в сенате. Кассий на это промолчал, но я заметил, как он опустил руки и сжал кулаки так, что побелели костяшки его пальцев.
В этот момент к корыту позади нас повар подкатил котел и трижды опрокинул в него варево для Инцитата.
– Овсянка для коня, – сказал повар.
– Спасибо, мой господин, – кивнул Германик и указал Инцитату на корыто.
– Сорок франков давай, свинья, а не спасибо, – ответил повар и сочно сплюнул на пол.
– Да, разумеется, – Германик даже сконфузился и полез за бумажником. – Вот, сдачи, разумеется, не нужно, – и он с заискивающим видом протянул повару пятьдесят франков.
Я был шокирован такой суммой за овсянку и вспомнил, что господин Асфиксия охарактеризовал это заведение как не самое демократичное в плане цен, но я не предполагал, что оно настолько не демократичное. Впрочем, уверен, что из всех присутствующих только я один не мог уяснить для себя удовольствия ужинать в помойке и терпеть оскорбления от персонала.
Инцитат тем временем подошел к корыту и по примеру посетителя, который уже покинул ресторан после того как расправился со своей порцией похлебки, опустился на колени и принялся поедать овсянку. К чести Инцитата нужно сказать, что он ел очень аккуратно в сравнении со всеми клиентами «Желудя в желудке» – он не чавкал, не кряхтел и не сопел, пытался захватить ртом ровно столько каши, сколько туда помещалось, и даже умудрялся смахивать рукой капли еды, прежде чем они бы упали на его светло-серый костюм.
– Ты был моим лучшим другом, Германик, – прошептал Кассий зловещим шепотом, когда мы остались за столом втроем. – Но если ты поступишь со мной таким образом, то обретешь в моем лице злейшего врага. Я надеюсь, что ты понимаешь, что я могу быть опасным врагом.
– Мой дорогой Кассий, – отвечал Германик после того как я перевел ему эти слова. Он вернул себе надменное выражение лица, и все так же блуждал взглядом, не задерживая его на собеседнике. – Ну, вот ответь: какой ты сенатор, если ты не можешь быть рассудительным? Если тобой руководит одно только честолюбие и желание заполучить теплое и комфортное место? Если ты не видишь, что есть кандидат, который во всем превосходит тебя, когда речь о политике. Ты печешься только о себе, Кассий. А я допустил в жизни так много ошибок, что теперь пытаюсь исправить хоть какие-то из них! Потому и быть сенатором Инцитату, а не тебе. Ты – это тоже моя ошибка.
Каждый раз, когда я переводил речи Германика, то опасался, что Кассий вот-вот сорвется и совершит что-то из ряда вон выходящее. Я видел, что ему очень тяжело держать себя в руках, и от этого сам испытывал сильный дискомфорт – мне совсем не хотелось стать свидетелем более явного конфликта, так как это могло отразиться и на моей работе.
– Превосходит? – буквально прорычал Кассий.
Я ждал, что он добавит еще что-нибудь, но Кассий словно не находил слов, и только его губы беззвучно шевелились.
– Что он сказал? – прервал тишину Германик после десятисекундного молчания.
– Господин Кассий спросил, действительно ли Инцитат его превосходит?
– А как же? – оживился Германик и устроился удобнее на своем стуле. – Во-первых, он никогда и ни при каких обстоятельствах не посоветует в Федеральном Совете ничего дурного. А ты, мой дорогой Кассий, должен согласиться, что сенат полнится людьми, чьи советы порой могут привести к самым плачевным последствиям. Во-вторых, Инцитат честен и никогда не окажется впутанным в коррупционный скандал, ибо мне тяжело представить такой скандал, в котором фигурировала бы тонна овса, скажем. В-третьих, Инцитат никогда не станет плести интриг за спиной своего начальства, и уж точно рука его никогда не коснется оружия.
Сказав последние слова, Германик многозначительно посмотрел на руки Кассия, которые он уже успел достать из-под стола и сложить в замок на грязном столе.
– Это конь, – настаивал на своем Кассий, после того, как я перевел ему аргументы Германика, как мне показалось, вовсе не лишенные логики. – Как он будет работать? Он едва понимает, что от него требуется.
– Ради бога, – Германик махнул рукой, выслушав меня. – Руку для голосования он поднимать умеет, кнопки на пульте тоже нажать сможет, а большего и не нужно. Половина сената ничем от него не отличается, а если и отличается, то только в худшую сторону. Попомни мои слова: не пройдет и двух лет, как Инцитат станет председателем Федерального Совета.
– Но ведь ты обещал мне эту должность. Ты не человек чести, Германик! – закричал Кассий, вновь вызвав приступ смеха у своего коллеги.
– Что верещит эта баба? – сквозь смех спросил он.
– Господин Кассий обвиняет вас в отсутствии понятия чести, поскольку вы обещали эту должность ему.
– Честь! – взвизгнул Германик, и вновь в глазах его вспыхнул бешеный азарт. – Что эта баба может знать о чести? Так и переведи ему.
Я замялся и Кассий тут же это заметил.
– Что он сказал?! – вскричал он. – Что сказал этот ублюдок. Переводи же!
То, что они перешли со мной на «ты» мне не очень понравилось, поскольку я вдруг болезненно почувствовал свое лакейское положение, но поспешил списать это на повышенный градус эмоциональности. Кстати, стоит сказать, что с того момента, как разговор начал приобретать все более явные признаки ссоры, остальные посетители как-то притихли и словно исподтишка следили за нашим столом – определенно, чтобы было о чем посудачить завтрашним вечером. Инцитат продолжал степенно поедать свою похлебку, демонстрируя всем собравшимся пример этикета и чистоплотности.
– Что он сказал?! – Кассий вскочил со стула, пока я судорожно пытался найти более мягкую формулировку для ответа.
– Господин Германик сказал, что такая баба, как вы, ничего не может знать о чести.
– Что?! Он так и сказал?! Ты так и сказал, чертов преступник!
– Господин Кассий просит вас подтвердить свои слова и попутно называет вас преступником.
– Баба и шлюха! – сквозь смех дразнил Германик. – Пусть отсосет мой член!
– Господин Германик подтверждает, что вы баба, – уже не думая о последствиях, переводил я. – Кроме того, добавляет, что вы шлюха и предлагает вам отсосать ему член.
– Отсоси вот это! – вскричал Кассий и выхватил из-за пояса пистолет, который был спрятан за полой пиджака. – Вот это отсосешь?!
Я вскочил вслед за Кассием, не на шутку испугавшись такого поворота. В зале вдруг стало тихо, только слышно было, как Инцитат продолжает хлебать из корыта. Германик перестал смеяться, но испуга не выдал. Вернув себе презрительнее выражение лица, он прямо смотрел на дуло пистолета и криво ухмылялся.
– Господа, прошу вас, – залепетал я дрожащим голосом. – Давайте успокоимся и вернемся к конструктивному…
