Как я уже писал, весь план похода на Петербург был построен на детском расчете: действовать против Временного правительства, убеждая полки, что корпус идет на помощь Временному правительству против большевиков. 28–29 августа этот обман генерала Корнилова строевые казаки обнаружили. Из Петербурга в Лугу пришли газеты, где были напечатаны и мои приказы, и соответствующие воззвания Советов. Кроме того, в Дикую дивизию приехала из С. — Петербурга особая мусульманская депутация во главе с членами Государственной думы и муллами. Дело Корнилова — Крымова было кончено: выбранные представители от всех полков 3–го конного корпуса явились в помещение местного Совета с заявлением: против Временного правительства драться не пойдем, а если будет начальство на этом настаивать, самовольно повернем на фронт.
Сейчас же о такой бескровной победе было протелеграфировано мне в Петербург. Гвардии полковник Воронович[102], председатель местного Совета, просил принять меры для скорейшего ареста генерала Крымова[103].
Помощником начальника моего военного кабинета был в то время полковник Генерального штаба Самарин, близкий к Крымову человек. На всякий случай дав ему, Самарину, подписанный приказ об аресте Крымова, я просил полковника сейчас же на автомобиле отправиться в Лугу и убедить генерала Крымова немедленно приехать ко мне. Полковник Самарин должен был объяснить генералу всю безнадежность дальнейшего сопротивления и всю смертельную его опасность для армии.
28 августа утром генералом Крымовым был издан (за номером 128) весьма боевой приказ по Петербургской армии «особого назначения».
К вечеру того же дня он был уже без армии, а 30 августа генерал Крымов незаметно от крайне против него возбужденных казаков 3–го корпуса, на автомобиле, присланном военным министром, уезжал в Петербург втроем, с полковником Самариным и с начальником своего штаба генералом Дидерихсом[104].
К утру 31 августа все было уже кончено: в четыре дня открытое восстание Верховного главнокомандующего было подавлено без одного выстрела, без одной капли человеческой крови.
Кровь полилась теперь… Много крови, крови бессмысленно пролитой.
Самоубийство генерала Крымова
31 августа около полудня в мой кабинет, где четыре дня тому назад я слушал ультиматум генерала Корнилова, входили генерал Крымов, его начальник штаба генерал Дидерихс и полковник Самарин. В кабинете, кроме меня, был помощник военного министра генерал Якубович и главный военно — морской прокурор Шабловский[105].
Началось объяснение.
— Генерал, в каком качестве вы оказались в Луге? — задал я генералу Крымову первый вопрос, так как для меня, военного министра, генерал Крымов был командующим 11–й армией на Юго- Западном фронте.
— В качестве командира Петербургской «особой армии».
— Какой?!
— Предназначенной действовать в районе Петербурга.
Ничего подобного Временному правительству не было известно, и официально никакой «петербургской особой армии» в природе не существовало. Я обернулся к моему помощнику, генералу Якубовичу:
— Вам, генерал, известно что‑нибудь по этому поводу?
— Ничего. Вообще в министерстве никаких сведений об этой армии нет.
Наступило напряженное молчание. Все стояли. Генерал Крымов — через стол против меня. Налево от меня невдалеке, опираясь на стенной библиотечный шкаф, стоял главный военно — морской прокурор. Направо, к середине кабинета, высилась фигура тучного генерала Якубовича; глубже, в стороне, направо от него, насторожившись стояла невысокая, сухопарая фигура генерала Дидерихса, рядом с Самариным.
Не знаю, сколько продолжалось это молчание: секунды или минуты. Казалось оно очень долгим. Заговорил сам генерал Крымов. Он стал объяснять официальную цель нахождения войск 3–го корпуса в Луге. Выходило все очень по отношению к Временному правительству благонадежно: шли войска по требованию военного министра; шли в распоряжение Временного правительства и затем неожиданно были остановлены.
Мы все слушали. Я смотрел в упор на генерала. Вдруг он замолк. Опять воцарилась тишина.
— Впрочем, — внезапно меняя тон и как‑то решительно обратился ко мне генерал Крымов, — вот мой приказ.
И он протянул мне вчетверо сложенный лист бумаги. Я стал читать. Это был приказ генерала Крымова за № 128 от 28 августа.
Передавая этот документ мне, генерал Крымов открыто и честно, бросив всякую игру в прятки, признал себя участником заговора.
Я тут же передал этот документ в руки главному военно — морскому прокурору, которому было поручено вести следствие по делу о восстании генерала Корнилова. О несуществующем восстании большевиков в Петербурге генерал Крымов объявил в своем приказе согласно указанию, полученному им от генерала Корнилова.
Об этом он нам ни слова не сказал. Всю вину он взял на себя. Вообще, перед нами стоял человек, неспособный ни на какие увертки, недомолвки, двусмысленности и ложь. В последнюю зиму монархии генерал Крымов вместе с Гучковым и Терещенко готовил дворцовый переворот. Теперь он пошел на переворот военный, убежденный, что другого выхода для России нет.
Он настолько верил в правду своего дела, что тут же стал убеждать меня стать диктатором: «Я буду тогда с вами. Буду защищать вас тут же на площади Зимнего дворца».
Вся фигура генерала дышала искренностью. Арестовать его и тем выразить сомнения в том, что он не уклонится от грозящей ему тяжкой ответственности, было невозможно, немыслимо.
Из моего кабинета генерал Крымов ушел свободным. На другой день в одном из помещений моего Военного кабинета генерал Крымов застрелился… Это была первая кровь. Она не была последней.
Новое разложение армии
На самоубийство генерала Крымова Гельсингфорс ответил новой и невинной кровью: туда вернулся март.
1 сентября на броненосце «Петропавловск» матросами был учинен самосуд: четыре офицера — лейтенант Тизенко, мичманы Михайлов, Кандыба и Кондратьев, — не пожелавшие дать подписку о «безусловном подчинении Временному правительству», которую от всего командного состава самочинно требовали матросы, — были расстреляны по приговору команды.
Началось!
Сначала флот, потом армия, наконец, вся страна со стремительностью почти невероятной повернулась вспять, ко времени первоначальной анархии и безначалия первых дней революции.
Началось!.. Расстрел четырех офицеров был сигналом. Командный состав Балтийского флота был сразу взят весь под строгий надзор матросских комитетов. Большевики во флоте взяли для них неожиданно реванш за разгром после восстания в июле: их представители делаются полными хозяевами в Центральном комитете Балтийского флота. Даже всю революцию отлично настроенный, почти недоступный для агитации большевиков малый флот — легкие крейсера, миноносцы, подводные лодки и т. д. — ломает и меняет свои политические настроения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
