Тут может возникнуть вопрос, отдавали ли себе отчет члены первого состава Временного правительства, принимая на себя 2 марта власть, что их ждет и какую ответственность они берут на себя. Вспомним, что вся Россия от генерала Алексеева и Родзянко до рядового члена какого‑нибудь земства или городской думы, — вся сознательная Россия последние месяцы старого режима была убеждена в том, что Распутин и его сотрудники толкают Россию навстречу катастрофе и сепаратному миру. Обычно принято думать, что политические предсказания, в особенности предрекающие грядущие бедствия, не оправдываются. В декабре 1916 года князь Львов, подводя итог общему состоянию умов в России, написал в своей несказанной речи незабываемые слова, которые доказывают, что исторические провидения и политйческие пророчества совершенно возможны и осуществляются слово в слово. Князь Львов писал о толпившихся у трона: «Пусть потом несчастия затопят нашу родину, пусть великая Россия станет данницей немцев, лишь бы им сохранить свое личное старое благополучие…»
«Путем разрушения народного единства и сияния розни они неустанно готовят почву для позорного мира. И вот уже не в предчувствии грозной опасности, а в состоявшемся полном разрыве идеала русского народа с действительной жизнью мы должны теперь сказать им — вы злейшие враги России и престола; вы привели нас к пропасти, которая развернулась перед русским царством». И затем князь Львов восклицает: «Что же нам делать? Отдадим себе отчет в нашем собственном положении, в наших силах и в нашем долге перед родиной в смертный час ее бытия».
В смертный час бытия России, на самом краю пропасти под надвигающейся угрозой позорного мира князь Львов и его единомышленники, стремясь зимой 1916 года предотвратить взрыв анархии, побуждали Государственную думу к борьбе за ответственное министерство, к борьбе за освобождение верховной власти от влияния на нее всемогущей, но совершенно безответственной кучки фанатиков и авантюристов, которые подчинили себе волю несчастной, больной императрицы. Еще надеялись дворцовой революцией спасти страну от хаоса, но — было уже поздно.
То, что случилось, было взрывом не только монархии, но и самого государства. Смертный час наступил. Нельзя было уже предотвратить развала. Можно было только попытаться его остановить. Каждый из членов Временного правительства, принявшего всю полноту государственной власти 2 марта 1917 года, ясно сознавал, что на его плечах двойная тяжесть — война и революция.
Конечно, теоретически нельзя даже оспаривать, что война и революция несовместимы, что одна исключает другую. Однако на практике Временное правительство не имело никакого выбора между войной и революцией; больше того, сама революция, чудесно превращая анархический взрыв в организованное государственное движение, творилась величайшим патриотическим подъемом, совершенно исключавшим всякую возможность сепаратного мира. Рассудочно теперь весьма многие считают такие настроения в начале революции жесточайшей ошибкой. Но я не занимаюсь здесь критической оценкой февральской психологии, а только ее устанавливаю как бесспорный исторический факт. Мимоходом я не могу здесь не остановиться на распространенной среди наших бывших союзников критики Февральской революции с точки зрения военных интересов франко — английского Западного фронта. Сравнивая внешне благополучное состояние русского фронта в зиму перед падением монархии с быстрым падением боеспособности нашей армии в начале революции, историки и мемуаристы среди наших бывших союзников весьма часто приходят к совершенно ложному выводу: Февральская революция, разрушив боеспособность русской армии, резко нарушила стратегические планы союзных армий и затянула войну на целый лишний год.
В действительности Февральская революция, уничтожив неизбежность сепаратного выхода России из войны весной 1917 года, навсегда сделала невозможной победу центральных держав, хотя бы даже ценой продления военных операций на целый год. Недаром в своих воспоминаниях фельдмаршал Гинденбург, говоря о восстановлении боеспособности нашего фронта летом 1917 года, пишет: «Еще раз у нас были похищены самые широкие надежды на победу». Такой результат Февральской революции был отнюдь не случайностью, а следствием всей военной политики Временного правительства, которое в свою очередь только выполняло свободную волю страны.
В чем же заключалась военная политика Временного правительства? Она естественно распадалась на две части: на политику чисто военную, стратегию, и на международную политику во время войны. Эта политика может быть вкратце выражена так: выполнение определенной стратегической задачи, соответствовавшей силам ослабленного фронта, и в то же время дипломатическая работа, всячески приближающая заключение общего для всех воюющих мира.
В чем же была наша стратегическая задача? Рурские и иностранные военные авторитеты, сосредоточивая, естественно, свое внимание на совершенно незащитимых и жестоких несовершенствах организации армии после революции, до нынешнего дня обычно пишут о беспорядках в армии, об эксцессах солдат против офицеров, о дезертирах, о «провале безумно задуманного наступления» и т. д. Однако недаром Козьма Прутков[122] сказал, что специалист подобен флюсу. Военные специалисты, естественно, также судят все явления со своей профессиональной точки зрения, и было бы нелепо их за это осуждать. И самая жестокая критика военных специалистов состояния русской армии после падения монархии бесспорна и совершенно справедлива. И все‑таки это еще не все. Ибо оценка — государственная, политическая и международно — стратегическая — нашей армии во время Февральской революции будет совсем другая.
Какая задача была поставлена нашей армии в кампании 1917 года? Должны ли мы были заниматься наступательными операциями для захвата Константинополя, Будапешта или Берлина? Ясно — нет. Боевые задачи, не разрешенные русской армией за все время войны до революции, не могли разрешиться теперь среди общего катастрофического развала. Временное правительство поставило себе стратегическую задачу неизмеримо более скромную, но зато вполне соответствующую наличным силам. Мы поставили себе целью: восстанавливая насколько возможно боеспособность армии, удержать на нашем фронте до конца кампании 1917 года наибольшее количество неприятельских войск. Достигая этого, мы, во — первых, лишали генерала Людендорфа возможности свободно маневрировать на Западном фронте, на фронте наших союзников, а во — вторых, этим самым отсрочивали решительные столкновения военных сил двух враждебных коалиций на время кампании 1918 года. Только такая отсрочка решительного столкновения давала возможность Соединенным Штатам действенно вступить в войну и оказать в 1918 году на фронте наших союзников решительную помощь. И каждый из членов Временного правительства может теперь со спокойной совестью сказать: стратегическая цель, поставленная военной политике правительства Февральской революции, в полной мере была достигнута.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
