– А что ты видишь?
– Вот что. – Элинор развернула ее лицом к картине.
Мередит остолбенела.
На картине была изображена… Мередит Бенкрофт. В полный рост, в простых джинсах и свитерке, свободная, улыбающаяся, счастливая. Такая, какой она была в Праге. Такая, какой она осталась в Варшаве…
Картина была полна жизни, сходство было потрясающим.
– Очень интересная техника работы, – проговорила Элинор. – Ты не находишь?
– Замолчи! – Впрочем, Мередит тут же опомнилась. – И много тут подобных картин?
– Штук семь наберется, – пожала плечами Элинор. – Преобладают пейзажи, кстати весьма неплохие. Несколько работ в стиле фэнтези. И портреты. Там, дальше, есть твой портрет в обнаженном виде, но все очень пристойно, знаешь ли. Сквозь легкую дымку. Есть поясной портрет, и исполнен он совсем в другой манере, там у тебя и взгляд другой, ну и вообще совсем другое впечатление. Есть картина величиной два на три метра. Там только твое лицо. Не передать, насколько оно красиво. Впрочем, сейчас сама все увидишь. Ты была права, твой польский друг очень талантлив. Несмотря на разницу сюжетов, на нюансы в манере исполнения, сразу видно, что все эти картины принадлежат одной руке. Пойдем, я тебе все покажу.
– Разреши, я сделаю это сам, – негромко проговорил мужской голос.
Мередит обернулась на голос, уже понимая, что ей это не снится, но все еще не веря своим ушам.
– Я, пожалуй, пойду, – улыбаясь проговорила Элинор и, помахивая кейсом, незаметно удалилась.
Мередит и Эдмунд остались одни.
Наступила тишина. Но молчание не было неловким. Просто Мередит пыталась подобрать слова и никак не могла найти их.
– Прости, – вырвалось у нее. – Прости меня!
– За что же? – спросил Эдмунд.
Мередит не могла понять, мрачно он смотрит на нее или же его глаза смеются. А может, это было и то и другое?
– Ты сам знаешь за что. Я выставила тебя посмешищем в глазах семьи, перед друзьями.
– Ах это, – небрежно сказал Эдмунд. – Да, есть такое дело. Хотя, знаешь, они не так глупы, как кажутся. Не могу сказать, что ты нанесла кому-то смертельную обиду, поступив так. Удивились, немного подосадовали. Бывает. Не страшно. Извинения приняты.
– А ты… Ты когда-нибудь простишь меня?
– Я ведь тебе уже говорил. Захочешь поделиться тем, что происходит, расскажешь. Если нет, я приму и это. Не знаю, почему уж так получилось. Но у меня нет на тебя обиды. Хотя, конечно, могла бы и предупредить, чтобы я не гадал – мало ли что стряслось. Болезнь родственников, аврал на работе. Но ты оставила кольцо. Тогда я и понял, что не нужен тебе.
Мередит хотела что-то сказать, но Эдмунд жестом остановил ее.
– Я еще не все сказал. Знаешь, мне было очень тяжело. Не скрою, было больно. Я не знал, где тебя искать. Ты могла найти меня в любой момент, а я вот – не мог. Ты поставила нас в неравные условия. Но этим ты бросила мне вызов. – Он повернулся к картине и неторопливо продолжил: – Знаешь, я бредил тобой дни и ночи, понимая, что схожу с ума. У меня был единственный набросок, сделанный с тебя. Там, на набережной Праги, у моста. Я отыскал его среди всей груды рисунков и закончил набросок. Получилось настолько хорошо, что эту картину сразу приняли в лучший художественный салон Варшавы. Через три дня ее купил какой-то американец. За эти три дня я нарисовал еще один твой портрет. Американец вышел на меня, посмотрел портрет, остальные работы и предложил мне организовать персональную выставку. Не где-нибудь, а здесь, в Нью-Йорке. Естественно, он выступил спонсором. Выставка открыта с начала августа. До этого мне пришлось нарисовать уйму картин. Но картины, где изображена ты, пока не продаются. Они помогают привлекать на экспозицию больше посетителей. Вот и вся история. Если бы ты осталась тогда в Варшаве… – Он вздохнул.
Мередит слушала, затаив дыхание.
– Тяжело это признавать, – продолжал он, – но, скорее всего, сейчас я организовывал бы в своем городе выставку какого-нибудь другого, более удачливого художника, своими картинами занимаясь лишь потихонечку, в режиме уик-эндов. Ты принесла мне удачу, Мередит. Может быть, сама того не желая. Как я могу сердиться на тебя, ведь благодаря тебе ко мне пришел успех?
– Без всей твоей работы этого успеха не было бы, – ответила она.
– Хотя, конечно, мне безумно жаль, что ты не осталась со мной. Никогда я не был счастлив так, как в Праге. И у себя дома, в Варшаве, с тобой. – И тут он что-то вспомнил. С улыбкой он посмотрел на нее. – Кстати… Я ведь заметил исчезновение одной из палитр. Ты взяла самую лучшую. Интересно почему? Только не говори, что когда-нибудь ты собиралась ее мне вернуть… Выслать по почте, например. Серьезно, Мередит, зачем тебе она? На память? В любом случае придется вернуть. Я должен много работать, а тебе она не пригодится.
– Я верну, конечно верну. Но только при одном условии.
– Каком же это?
– Верни мне кольцо.
– А кольцо тебе зачем?
– Ты действительно не понимаешь?
– Скажи сама.
Мередит глубоко вздохнула.
– Оно нужно мне, чтобы остаться с тобой. Насовсем.
– Не раньше, чем ты скажешь, что любишь меня. Или и здесь ты будешь ставить мне условия?
– Да. Конечно, буду. Я скажу тебе об этом – в день нашей свадьбы.
– Вне зависимости от того, когда она состоится? Знаешь, я ведь теперь страшно занятой человек.
– Ах так? Я и не настаиваю. – Мередит повернулась на каблуках, делая вид, что хочет уйти, но Эдмунд оказался быстрее и поймал ее.
– А мне не нужно дожидаться дня свадьбы, чтобы сказать тебе то, что я почувствовал с первого дня, а понял уже потом. Я люблю тебя, Мередит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
