Лика опустила глаза. В них выступили слезы волнения. Она ясно представила себе все то, что ожидало ее впереди. Любимое дело об руку с прекрасным, чутким человеком, который стремится к той же цели, к которой стремится всю свою коротенькую жизнь и она, Лика. Такой человек уже по одному этому не может быть ей чужим и далеким. Он нравится ей, Лике, она привязалась к нему, она его полюбила за недолгое, сравнительно, время их совместного труда. Но только сейчас впервые отдает она себе ясный отчет в своем новом искреннем чувстве к князю.
И, подняв свои светлые, ясные и чистые глаза на баронессу, Лика ответила слегка дрогнувшим голосом:
– Да, я согласна и благодарна за честь оказанную мне князем. Завтра он может приехать просить разрешения у моей матери на наш брак.
И тут же крепко прижалась к груди баронессы, обнявшей с чисто материнской нежностью свою любимицу.
Несколько минут спустя последняя позвала князя.
Тот вошел неуверенно, не зная еще ее решения Лики.
Но по сияющим глазам обеих женщин он понял внезапно всю величину, свалившегося на него счастья.
– Благодарю вас! О, благодарю и благословляю вас за ваше великодушное решение, – стать ангелом-хранителем моим и моей маленькой Ханы! – произнес он, склоняясь к руке Лики и с жаром целуя эту маленькую ручку.
– А меня, что ж ты не благодаришь? – засмеялась добродушным смехом баронесса. – Или мне ты не обязан тоже частичкой этого счастья, а?
Князь Гарин бросился целовать добрую старуху, ее сияющее от счастья и волнения морщинистое лицо, ее большие пухлые руки. Потом все трое присоединились к гостям и детям, и хотя ни слова не было произнесено о торжественном событии, происшедшем в кабинете приютской надзирательницы, но по улыбающимся лицам «трех заговорщиков», как их потом со смехом весь вечер называл Анатолий, было и без слов понятно, о чем так долго совещались они… Первый, как и надо было этого ожидать, догадался о событии Толя, и, не выдержав, шепнул о нем Силе Романовичу и Бэтси, с которыми был очень дружен.
Сила Романович особенно обрадовался за князя, которого глубоко ценил и уважал. А Лику, продолжавшую казаться ему неземным ангелом, он считал вполне достойной самого огромного счастья на земле.
На правах избалованного взрослого мальчика, которому всегда прощались все его выходки, благодаря его подкупающей веселости, Толя, попросту кинулся на шею баронессы, стал целовать ее морщинистые щеки и бурно благодарить за устроенное ею счастье сестры.
– Вот вы какая настоящая русская сваха! Самая разрусская, московская, а еще носите немецкую фамилию! И вам не стыдно! – смеялся он.
– А ты почтительнее будь со старшими, мальчуган! Я тебя, небось, с пеленок знаю и за вихор трепала в детстве не раз! – весело отшучивалась та. – Небось помнишь, да не скажешь, так ты и не смей меня моей немецкой фамилией попрекать. А то ведь и не посмотрю на то, что ты под потолок вырос и за ушко да и на солнышко живо вытащу, только держись у меня.
– Ха, ха, ха! – весело рассмеялась молодежь при этой шутке.
– А не отпраздновать ли нам сегодня же столь торжественное событие! Не взять ли тройку, да не прокатиться ли по морозцу крещенскому. Ведь еще не поздно и к вечернему чаю успеем вернуться за глаза! – предложил Сила Романович и тут же сконфузился, точно сказал Бог весть какую нелепость.
– А баронесса ее превосходительство за старшую у нас соблаговолит быть, – развил дальше его идею Толя и скосил на баронессу хитро прищуренные глаза. – Вот молодчина-то, что придумал Силушка Романович. Люблю друга за ум! – в восторге от плана молодого человека, неистовствовал он.
– И так это ты всегда хорошо придумаешь, Сила, – одобрила и Бэтси своего двоюродного брата.
– Едем! Едем, господа! Нечего терять драгоценного времени! – суетился Толя.
– Да ты совсем никак ума рехнулся, мой голубчик. Ты меня-то спросил раньше, разрешу ли я ехать вам, да и поеду ли я вообще с вами, – притворно сердитым голосом накинулась на юношу баронесса.
Но тут молодежь окружила ее со всех сторон и стала так трогательно просить исполнить их желание поехать с ними, что добрейшая в мире старуха, не желая огорчать молодую компанию, живо дала свое согласие.
Сила Романович и Толя помчались заказывать тройку, а Лика и Бэтси с князем и баронессою снова принялись забавлять детей.
Молодые люди очень скоро подкатили к крыльцу приюта в великолепной тройке с бубенцами, запряженной чудесными вороными лошадями. Попрощавшись с детьми и с их двумя наставницами, все шумно высыпали на крыльцо, и стали размещаться в просторном шестиместном экипаже, весело болтая и смеясь. Ямщик молодцевато гикнул, и тройка сразу, сорвавшись с места, бешено понеслась по снежной дороге.
Быстро меняясь, словно в калейдоскопе, замелькали тускло горящие фонари по обеим сторонам улиц, дворцы, величественные здания, деревья скверов, запушенные снегом, и дома с их ярко освещенными окнами. Во многих из них виднелись пышно украшенные ели, мелькали силуэты нарядно одетых взрослых и детей. Снежные комья попадали в тройку, осыпая путников к всеобщему оживлению. Снежная пыль летела прямо в лицо.
Морозный воздух щипал щеки, лоб, губы… Глаза горели, дыхание захватывало от этой бешено быстрой езды.
– Ах, хорошо! – вырвалось вместе с прерывистым вздохом из груди Лики.
– Чего уж лучше! – откликнулся ей своим мягким басом Сила Романович.
Лика посмотрела на него и не узнала в эту минуту молодого человека.
Весь ушедший в свою тяжелую шубу, с высокой бобровой шапкой на голове, широкоплечий и огромный, он казался ей настоящим косматым медведем.
А из меха шубы выглядывало доброе, открытое, улыбающееся ей, ласковое лицо, мягко сияли светлые, кроткие глаза.
– Какой он добрый, – мелькнуло у нее в голове.
– А князь еще добрее и лучше! Князь лучше всех в мире! Лучше всех! – мелькнула в ее головке новая мысль.
И она перевела ласковый взгляд на своего жениха.
Вечернее освещение и свет мелькавших по дороге фонарей наложили какой-то странный отпечаток на лицо князя. Обычной печали не было в нем сейчас. Напротив, оно точно сияло и из его глаз исходили лучи тихого безмятежного счастья. Седеющие волосы и старившие обыкновенно его лицо были не видны сейчас, прикрытые шапкой, и весь он казался радостным и оживленным.
– Вам не холодно, Лика? – озабоченно обратился он к девушке, заметив ее пристальный взгляд.
– Нет, нет, ничего! Мне так хорошо! Так славно! – поспешила она ответить.
– Еще недоставало простудить девочку! – загудел из-под собольей перелины голос баронессы, – долго ли до греха, хватила студеного воздуха и готова… Ах, уж и раскаиваюсь же я, что послушалась вас, негодные вы этакие, и согласилась ехать с вами! – добавила она ворчливо.
Быстрее помчалась тройка… Снежная пыль закрутилась сильнее, залились звонче и веселее бубенцы под дугою… Ямщик то и дело весело покрикивал на лошадей.
Никто уже теперь не говорил ни слова.
Все находились под приятным впечатлением чудесной поездки.
Было уже десять часов, когда Толя привез домой сестру.
Лика хотела немедленно пройти к матери поделиться с нею своим счастьем, но подумав, решила, что уже поздно беспокоить Марию Александровну, которая улеглась раньше обыкновенного, так как чувствовала себя не вполне хорошо, – и решила отложить разговор на завтра.
XVII
– Хана, что с тобою? Куда ты бежишь от меня, моя девочка.
– Ах, это ты papa Гари.
Хана не знала, что papa Гари дома сейчас.
– Ты плутуешь что-то, Хана, подойди-ка ко мне, моя крошка!
Маленькая японочка, проскользнувшая было мимо двери комнаты своего названного отца, вошла в кабинет по его зову.
У Ханы были заплаканные глаза сегодня и вся она казалась очень расстроенной. Ее крошечные губки казались надутыми, щеки были бледны.
И все лицо носило следы слез.
– Что такое с тобой случилось, Хана? Или ты опять не поладила с m-elle Веро? – озабоченным тоном спрашивал князь девочку.
M-elle Веро когда-то была воспитательницей самой княгини Екатерины Гариной. Теперь эта почтенная особа осталась после смерти хозяйки в княжеском доме, чтобы воспитывать маленькую японочку.
С Ханой у бедной француженки было не мало хлопот однако.
Часто старуха Веро жаловалась на девочку князю, так как какой-то капризный, непокорный бесенок вселялся частенько в дикарку, и в такие минуты Хана решительно отказывалась повиноваться своей гувернантке, не слушала ее замечаний, садилась в угол, надувала губы и целыми часами просиживала так, недовольная всем и злая на весь мир.
Обыкновенно, в такие периоды один только князь умел развлечь и успокоить маленькую капризницу.
Он звал девочку к себе, вспоминал с Ханой ее родину, голубой океан, милый Токио и пестрые цветы красивых царственных хризантем, и целые поля лотосов, любимых Ханиных цветов.
И девочка оживлялась от этих воспоминаний, веселела, утихала и делалась более кроткой и покорной; глазки ее начинали сиять, губки складываться в улыбку, и самая жизнь на чужбине переставала казаться печальной и несносной маленькой Хане.
