Мысль о продаже души Богу-Отступнику, мелькнувшая на краю сознания, отчего-то не пугает. Ибо вода — вот она. Передо мной. На расстоянии ладони от губ…
Склоняюсь еще ниже, вытягиваю губы…
…и просыпаюсь.
Осознав, что это был просто сон, плачу. Без слез… Потом захожусь сухим кашлем и замолкаю — пересохшее горло невыносимо саднит.
Пытаюсь пошевелить распухшим языком и морщусь — он еле двигается и так и норовит прилипнуть к небу.
А еще болят глаза — такое ощущение, что под веки насыпали пригоршню песка.
С трудом поворачиваю голову влево, смотрю на тоненький белый контур, возникший вокруг двери, и криво усмехаюсь: ну наконец-то! Рассвело…
— Пи-и-ить… — доносится из темноты. — Ларочка, дай попить, пожалуйста…
Бездушный. Все еще бредит…
Значит, пока жив…
Усмехаюсь. Заставляю себя встать, на негнущихся ногах подхожу к двери и кое-как отодвигаю в сторону неподъемный засов. Толкаю створку от себя и выглядываю наружу.
Страха нет. Вместо него — равнодушие. Холодное, как вода в Ключе Прозрения. Или дыхание Полуночника: двое суток без капли воды способны высушить не только тело, но и душу.
Делаю шаг, затем другой, смотрю под ноги и… падаю на колени: на узеньких листиках и желтых лепестках гусиного лука — капельки росы!!!
Ползаю по земле, слизываю каплю за каплей и наслаждаюсь непередаваемой сладостью искрящихся на солнце бусинок.
Минуту… Две… Пять… А потом из лесу раздается до смерти надоевшее рычание и визг.
«Волки…» — мелькает в голове. — «Все еще тут…»
Тут же возвращается страх. И я, мгновенно оказавшись на ногах и не отрывая взгляда от блестящих капелек недопитой росы, медленно пячусь к дому…
… Задвинув засов на место, я поворачиваюсь спиной к двери и обессиленно сползаю на пол: стая не ушла. Значит, покинуть охотничью избушку, найти какой-нибудь ручей и напиться еще сегодня я не смогу. А завтра… завтра я умру от жажды.
Закрываю лицо ладонями и чувствую локтями и грудью легкий холодок.
Непонимающе таращусь на собственный камзол и расплываюсь в идиотской улыбке: он мокрый! Насквозь! От груди и до края подола! А штаны — так вообще, от пояса и до голенищ сапог!!!
Мигом оказываюсь на ногах, раздеваюсь до нижней рубашки и, нащупав самый влажный участок ткани, скручиваю ее жгутом. А потом припадаю к ней губами…
— Пи-и-ить…
Вздрагиваю, как от удара. Пялюсь в темноту. Потом опускаюсь на пол рядом с Бездушным и осторожно прикасаюсь ладонью к его лбу.
Кожа сухая и очень горячая.
В памяти, как по заказу, всплывает фраза из заученного наизусть «Жизненника»:
«При длительном недостатке живительной влаги человек начинает испытывать жажду. Сначала у него пересыхают губы, рот и язык, потом сухость стягивает глотку. Через двое суток начинается жар. Биение жил на шее, запястьях и в паху учащается, кожа становится сухой и очень горячей. Появляется лихорадочное возбуждение и беспокойство. Человек может впасть в забытье и начать бредить. Если такое состояние продолжается еще сутки, то наступает неминуемая смерть…»
— Он умрет… Сам… — с кривой усмешкой шепчу я. — За ним — я…
А через мгновение с ужасом понимаю, что моя рука уже прижимает мокрую ткань к его губам…
— Спасибо, Ларка… — шепчет Кром. И у меня обрывается сердце: в его голосе я чувствую ЛЮБОВЬ! Ту самую, настоящую. О которой мне столько рассказывала мама.
Закусываю губу и невидящим взглядом таращусь во тьму. Пытаясь как можно точнее вспомнить то, что брат Димитрий говорил о слугах Двуликого. Вернее, об испытываемых ими чувствах:
«Бездушные — это оболочка, несущая в себе отпечаток воли Бога-Отступника. Живое воплощение его желания убивать. Поэтому они испытывают только половину чувств, доступных обычному человеку. И эта половина — темная.
Злость… Бешенство… Отвращение… Презрение… Ненависть… — слуги Двуликого живут и дышат Тьмой. И в этой Тьме нет ни одной светлой искорки.
Как бы вы ни старались, Бездушные никогда не почувствуют ни нежности, ни уважения, ни любви, ни сострадания. Они ненавидят даже своих родных — мать, которая подарила им жизнь. Отца, чья кровь струится в их жилах. Детей, которых они породили. И эта ненависть выжигает их изнутри.
Не ищите в них Света. Ибо его в них нет…»
«Не ищите в них света. Ибо в них его нет…» — мысленно повторяю я. Потом склоняюсь над Кромом и смотрю на его лицо, пытаясь найти на нем отблески души…
Вертикальной складки между вечно насупленными бровями нет. Куда-то делись и морщины вокруг рта. Обычно плотно сжатые губы расслаблены, и жадно тянутся к влажной ткани.
Взгляд падает на жуткий шрам на его щеке. Пугаюсь. А потом мысленно усмехаюсь: это не отблеск души, а след пережитого…
Кадык, обтянутый кожей, дергается вверх-вниз, и я снова слышу горячечный шепот. На этот раз не мольбу, а утверждение:
— Какая ты у меня красивая…
Отшатываюсь. С ужасом вспоминаю, что сижу в одной нижней рубашке. Вспыхиваю… и криво усмехаюсь, сообразив, что это говорится не мне. А той самой Ларке, с которой он бредит все эти двое суток.
Снова склоняюсь над его лицом и, подумав, выжимаю на его губы еще одну капельку воды…
— Спасибо, Ларка… — снова хрипит Кром. А потом открывает глаза.
В них — Бездна. Бездна благодарности. И такая искренняя любовь, что у меня захватывает дух и начинает щипать глаза.
— Еще… — просит Бездушный. — Хотя бы глоток…
— Воды нет… — выдыхаю я. — Совсем… Это — роса. С моего камзола…
Взгляд тускнеет. Губы сжимаются. А между бровей снова появляется глубокая вертикальная складка.
— В балке… ошую… родник…
— Там волки…
— Ясно… — одними губами произносит он и затихает.
Ненадолго. Минут на десять. Потом осторожно перекатывается на правый бок и пытается встать.
Превращаюсь в слух: при таком количестве незаживших ран он должен стонать от боли. Или, хотя бы, скрипеть зубами!
Ан нет — молча становится на колени, встает, поправляет чекан и шагает в угол. К здоровенному сундуку, окованному железными полосами.
«Поднимет крышку — начнут кровоточить раны…» — мысленно вздыхаю я, вскакиваю на ноги и успеваю помочь до того, как он до нее дотягивается.
— Спасибо… — шепчет Кром. С самой настоящей благодарностью! И не к какой-то там Ларке, а ко мне!!!
«В них нет Света?» — ошалело спрашиваю себя я. — «А это что?!»
Он нагибается… Медленно-медленно… Достает из сундука гнутый котелок, выпрямляется и, пошатнувшись, поворачивается к двери…
— Ты куда? — спрашиваю его я.
— За водой…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
