Золотые лучи солнца тронули холмы на западе, в Португалии, но долины, подернутые белесой дымкой, все еще оставались темными; ночь царила до самого горизонта: в дальних ущельях еще даже не наступили сумерки. Пейзаж выглядел смятым какой-то гигантской рукой, его хотелось расправить, пробудить к жизни.
Шарп дошел по крыше до северного парапета, почти не охраняемого, и присел на каменные плиты, глядя на перевал. Фузилеров ни следа – впрочем, еще рано.
– Сэр? – раздался за спиной голос с немецким акцентом. – Сэр?
Он обернулся: солдат предлагал ему чашку чая. Немцы переняли у британцев привычку пить чай и, подобно им, таскали в карманах листья для заварки: один хороший ливень мог уничтожить недельный запас.
– А ты?
– У меня есть еще, сэр.
– Спасибо.
Шарп принял чашку, спрятал ее между затянутых в перчатки ладоней и поглядел вслед немцу, возвращающемуся к флагу. Тонкая ткань уже покрылась капельками влаги, сквозь нее просвечивало солнце. Символ – но за него стоит сражаться.
Туман все еще мягко колыхался ниже перевала, накатывая волнами, как море. Шарп потягивал горячий чай и радовался, что остался один. Он хотел полюбоваться величавой красотой восхода, увидеть, как солнце зальет своим светом Португалию, расстилающуюся под безбрежным небом, в котором еще разбросаны остатки ночных облаков. На севере собирались другие облака, темные тучи, но этот день еще будет погожим.
Он услышал шаги на крыше, но не повернулся, потому что не хотел расставаться со своим одиночеством. Переведя взгляд направо, в сторону, демонстративно противоположную той, откуда приближались шаги, он стал наблюдать за отрядом, спускающимся по крутой тропе среди кустов терновника. На их винтовках болтались связки ранцев.
– Ричард?
Он повернулся и неохотно поднялся на ноги.
– Жозефина.
Она улыбнулась ему, немного нервно, тут же спрятав лицо в серебристую меховую оторочку темно-зеленой накидки.
– Можно к тебе присоединиться?
– Пожалуйста. Не мерзнешь?
– Немного, – она снова улыбнулась ему. – Счастливого Рождества, Ричард.
– И тебе того же, – он знал, что все стрелки на огромной широкой крыше сейчас смотрят на них. – Почему бы нам не присесть?
Они уселись в паре футов друг от друга, Жозефина завернулась в свою тяжелую, подбитую мехом накидку.
– Это чай?
– Да.
– Можно попробовать?
– И выжить, ты имеешь в виду?
– Я-то выживу, – она выпростала из-под накидки руку, взяла у него оловянную кружку и, отхлебнув, скорчила гримасу. – Я думала, ты вернешься ночью.
Он рассмеялся:
– Я был занят, – когда все кончилось, он зашел к заложницам, но тех уже обихаживали три лейтенанта. Шарп там не задержался, лишь выслушал заверения, что им не причинили вреда, и уверил в ответ, что вернет их мужьям в целости и сохранности. Любопытство заставило их поинтересоваться судьбой человека, который удерживал их заложницами, и Шарп записал несколько имен тех, кто был добр к женщинам, пообещав, что попытается спасти их от позорной казни.
Он улыбнулся Жозефине и забрал свой чай.
– А что, меня ждали?
– Ричард! – она расхохоталась. Нервозность улетучилась: в голосе Шарпа она прочла, что он ни капли не сердится. – Ты помнишь, как мы встретились?
– Твоя лошадь потеряла подкову.
– А ты был ворчлив и раздражен, – она снова протянула руку за чаем. – И очень серьезен, Ричард.
– Уверен, я и сейчас такой.
Она скорчила гримасу, подула на чай и сделала маленький глоток.
– Я помню, как предсказала тебе, что ты будешь полковником, а солдаты будут тебя ненавидеть. Это начинает сбываться.
– Они меня ненавидят?
– Лейтенанты тебя боятся. Кроме мистера Прайса, но тот знает тебя лучше.
– И, вне всякого сомнения, хотел бы узнать получше и тебя?
Она довольно улыбнулась:
– Он попытался. Но он совсем еще щенок. А кто тот ужасный одноглазый капитан?
– Английский лорд, ужасно богатый и страшно родовитый.
– Серьезно? – в ее голосе проскользнула заинтересованность, она взглянула на него, но тут же поняла, что ее разыгрывают, и рассмеялась.
– А ты, значит, леди Фартингдейл.
Она пожала плечами под накидкой, как будто признавая странность этого мира, глотнула еще чаю и вернула кружку Шарпу.
– Он обо мне волновался?
– Еще как.
– Правда?
– Правда.
Она заинтересованно посмотрела на него:
– Он правда очень волновался?
– Он правда очень волновался.
Она довольно усмехнулась:
– Как мило.
– Думал, тебя здесь ежедневно насиловали.
– О, ни разу! Этот странный «полковник» Хэйксвилл позаботился об этом.
– Правда?
Она кивнула:
– Я сказала ему, что приехала сюда помолиться за здоровье моей матери, и это почти правда, – она усмехнулась. – Не совсем, но для Хэйксвилла это сработало. С тех пор он не мог меня тронуть, хотя частенько приходил и говорил со мной о своей матери. О, эти бесконечные монологи! Приходилось говорить ему, что матери – самые замечательные существа на свете, и как счастлива его мать иметь такого сына, как он. Не мог наслушаться!
Шарп улыбнулся: он знал о привязанности Хэйксвилла к матери и понимал, что Жозефина не могла найти лучшей защиты, чем воззвать к этой привязанности.
– Зачем ты сюда приехала?
– Ну, моя мать больна.
– Не думал, что ты так уж ее любишь.
– Я и не люблю. Она меня не одобряет, но она больна, – приняв чай из рук Шарпа, она допила его, поставила оловянную кружку на парапет, поймала взгляд стрелка и улыбнулась. – На самом деле, я хотела уехать на денек.
– Одна?
– Нет, – она выплюнула это слово почти осуждающе, подразумевая, что он должен бы знать ее лучше. – С очаровательным капитаном. Но Огастес настоял, чтобы с нами поехал еще один, так что все сильно осложнилось.
Шарп усмехнулся. Ее ресницы были неимоверно длинными, губы – непристойно пухлыми. Все в ее лице обещало удовольствие.
– Могу понять, почему он беспокоится за тебя.
Она расхохоталась, потом пожала плечами:
– Он меня любит, – слово «любит» прозвучало с усмешкой.
– А ты его?
– Ричард! – снова осуждающий тон. – Он очень добр и очень-очень богат.
– Очень-очень-очень богат.
– Даже еще богаче, – улыбнулась она. – Все, что я захочу! Все! Он пытался быть со мной построже, но я не разрешила. Запирала дверь перед его носом пару ночей подряд – и с тех пор никаких проблем.
Шарп огляделся и был рад, что никому в данный момент не нужен. Часовые прохаживались по крыше или скорчились у парапета, из клуатра доносилось звяканье ножей и фляг – там завтракали; фузилеров по-прежнему не было и следа. Он снова повернулся к ней и поймал ее улыбку.
