— Хотя бы предупредили, что уходите, — сказал он.
— Мы думали, что ты будешь строить колючую проволоку до вечера, — ответили ему. — Тебе нравится. Валяй! Труд — дело чести.
— Дело доблести и геройства, — добавил старшина и, подумав немного, еще добавил: — Разберись в колонну, ненароком на коменданта аэродрома нарвемся, будет тогда семейный вечер на орехи.
Готовились к торжествам серьезно: чистились, драились, брились, терли шеи лыковыми мочалками, расправляли усы, гыгыкали и умышленно не заглядывали в палатку к Шуленину. Столы для чистки оружия накрыли новенькими мишенями, фашистом вниз к столу, чтобы фашист не портил мерзким силуэтом настроение людям. Брагин расстарался, сбегал и принес гроздья рябины, ветки сунули в гильзу из-под мелкокалиберного снаряда, поставили гильзу вместо вазы в заглавие среднего стола, где, по предварительным расчетам, должна была сесть героиня торжества. Неожиданно выяснилось, что сидеть в роте не на чем: в роте числилось по описи три табуретки и ни одного стула.
И потянулись к бане, как муравьи, за плахами.
— Нельзя! Не дам! Кто приказал? — бегал вокруг бани санинструктор. — Мне баню топить нечем. Чей приказ?
— Генерала.
— Зачем плахи?
— На пионерский костер.
К девяти часам сборы закончились. Рота села за столы. Перед каждым бойцом стоял котелок или крышка от котелка, стояли алюминиевые колпачки-стаканчики немецкого производства. Никто стаканчики ставить на столы не приказывал, но и никто не приказывал убирать. Пусть стоят!
— Встать!
Встали. Замерли. Повернули головы налево те, кто сидел напротив повернувших головы направо. К оружейным пирамидам приближалось шествие — впереди политрук, за ним облагородившийся Шуленин и женщина, жена Шуленина, с ребенком на руках. Прохладный появился позднее. Никто не заметил, откуда и когда он появился сразу за столом. Он так умел.
— Вольно! Садись!
Мы стояли. Мы разглядывали. Женщина была невысокого роста, квадратненькая, темно-русая, одета в серый костюм, на груди значки — «Ворошиловского стрелка», «ГТО II ступени», «Значок донора» и еще какие-то значки с красными крестами и полумесяцами.
Мы сели. Дневальные разнесли тонко нарезанные ломти хлеба, пшенную кашу и по ведру сладкого морковного чая на стол. Ведра портили вид столов, их сняли и поставили на землю рядом со столами. Гостье принесли большую эмалированную миску с кашей.
Толик Брагин занервничал, заелозил на плахе, украдкой взглянул под стол. Под столом были ноги.
— Кто сказал, что два мешка жратвы привезла? — спросил старшина шепотом.
— Дневальный.
— Я ему припомню! Запоет за распространение ложных слухов в военное время! — зловеще пообещал старшина.
— Товарищи! — сказал политрук и встал из-за стола. — Сегодня к нам приехала жена боевого товарища. У него произошло большое и радостное событие в семье — родился первенец, сын Олег. Сейчас идет война, и, казалось бы, нам, фронтовикам, нужно забыть про домашние радости. — Политрук посмотрел на Прохладного и продолжал: — По-моему, наоборот, мы должны помнить каждую минуту о своих родных, любимых, сыновьях и дочерях. Иначе за что же идти в бой, если не за семьи, народ, землю, за Родину? Мы призваны защитить Родину-мать от страшной напасти — от нашествия лютого, безжалостного, коварного фашизма. Жалко, что в бокалах, — он поднял алюминиевую крышечку немецкого производства, напоминающую стакан, — нет вина. Чай — вода, много не выпьешь. Но мы обещаем Нине Сергеевне, — он улыбнулся жене Шуленина, — что после победы выпьем в наших семьях за здоровье ее сына полной мерой. Согласны со мной?
— Согласны! — уныло ответили бойцы, с презрением поглядев в сторону остывающего морковного чая.
Настроение скисло. Праздник чем-то напомнил скучное собрание, докладчик был не виноват — застолица требует другой жидкости, не морковного чая. Зачем тогда садиться за столы, покрытые белоснежными мишенями.
— Нина Сергеевна привезла приветы от односельчан — вернее, от земляков. Она как бы делегат от жен фронтовиков. Она возглавляет женский комитет…
— К нам в часть, в которой я раньше служил, — вспомнил кто-то, — приезжали делегаты от казахского народа. Три вагона колбасы привезли… Концерт был…
— Они ведут большую работу, — продолжал капитан Иванов. — Куют в тылу оружие победы…
Затем слово дали Нине Сергеевне. Она передала ребенка Шуленину. Тот сидел с каменным лицом, все еще не придя в себя от неожиданного визита жены.
— Дорогие товарищи! — радостно сказала Нина Сергеевна. — Я не ожидала, что так встретите. Большое спасибо! Извините, что мы с мужем не можем пригласить вас всех в гости — дом далеко, и… он сгорел во время бомбежки…
— Минуточку! — встал Прохладный и поманил пальцем старшину.
Брагин съежился, попытался сделать вид, что не замечает знаков ротного.
— Сейчас Толика раскулачат, — сказал кто-то с надеждой.
— Мы в тылу… — продолжала Нина Сергеевна.
Жалко, что я не запомнил, что она говорила, потому что с интересом наблюдал за командиром роты и старшиной. Прохладный что-то говорил сквозь зубы, Брагин хватался за грудь, закатывая глаза, клялся…
— Мы, не покладая рук… — продолжала Нина Сергеевна.
Толик сник, махнул безнадежно рукой и засеменил рысцой к своей палатке. Жил он один, так как в его палатке хранилось ротное имущество — лежали пилотки, простыни, патроны.
Каша остыла, чай простыл. Нина Сергеевна взволнованно продолжала рассказывать об общественной работе женского комитета.
— Раскулачили!
Толик вынес из палатки немецкую канистру. Шум за столами смутил Нину Сергеевну: она замолчала, растерянно огляделась и покраснела.
— Продолжайте! Продолжайте! — сказал политрук Иванов.
Прохладный взял канистру и сделал еще какой-то таинственный знак старшине.
— Товарищ командир! — завопил старшина во весь голос.
— Неси, неси! — приказал ротный. — Я не умею говорить тосты за косым столом. Шагом марш!
Никто не подозревал, что у Толика хранилось богатство — канистра спирта и два ящика американской консервированной колбасы. Где он это раздобыл, осталось тайной. Да нас, собственно, это и не интересовало. На то и существует старшина, чтоб иметь запасы.
И сразу почувствовали, как хорошо, что к боевому товарищу приехала в гости жинка…
По колпачкам-стаканчикам разлили разведенный водой спирт, на двоих досталось по банке консервов. Баночки открывались по-особенному, не ножом или топором, а сбоку торчал маленький беленький язычок из жести, он подцеплялся специальным ключиком, накручивался, и баночка аккуратно открывалась.
— Банки не зажиливать, — предупредил старшина. — Отдадите. Для пуговиц пригодятся, для выстреленных гильз.
В банках лежала колбаса! Красная, пахучая, отдающая почему-то фосфором.
— Ой, я совсем забыла! — сказала Нина Сергеевна. — У меня подарки. Наши женщины собрали… Вася! — обратилась она к мужу. — Сбегай принеси!
Оказывается, Шуленина звали Васей. В присутствии жены он выпрямился, посолиднел, не чадил беспрерывно самокруткой.
Шуленин принес два мешка.
— Вот! — сказала счастливая Нина Сергеевна и вынула из мешка маленький мешочек и положила перед капитаном Ивановым. Потом она положила такой же маленький мешочек перед младшим лейтенантом, пошла вдоль стола и перед каждым бойцом клала мешочки.
— От наших женщин. Простите, что скромные подарки…
Она на самом деле была счастлива. Она мечтала увидеть мужа, познакомиться с его командирами, товарищами, ее подруги собирали подарки, провожали ее в путь, давали наказы…
— Мальчики, я про вас знаю, — сказала она и дала нам с Рогдаем по мешочку.
— Спасибо!
В мешочке оказался еще мешочек. Я долго крутил его, пока не догадался, что это кисет для табака. Еще лежали теплые носки из белой шерсти и джемпер-безрукавка домашней вязки.
Рядом сидел Брагин и крутил в руках большой носовой платок. На уголке красовалась вышивка: «Возвращайся живым!»
— Живым, — размышлял он. — Если убьют, как же мертвым вернусь? Что это за тряпочка? Если портянка, то почему одна?
— В нее сморкаются, — объяснили ему. — В платок сморкаются. Если будешь спать зимой на снегу и схватишь насморк.
Толик сроду не употреблял носовых платков, да и насморка, наверное, у него никогда не было.
— Тихо! — поднялся Прохладный. — Я хочу выпить, друзья-братья, мензурку со спиртом за то, чтоб победа была как можно скорее, и за то, чтоб мы жили как можно дольше. Остальное приложится. Ура!
— Ура! — закричали, поднимаясь с плах, бойцы нашей роты.
Я пить не стал, отдал спирт товарищам. Рогдай выпил, как большой. Мне не понравилась его смелость. В тринадцать лет спирт пить — пусть ему налили даже немного — рановато. Был бы жив отец, он бы такое не позволил.
