Предписанное «Хайль Гитлер!» звучало здесь редко, гораздо чаще просто желали друг другу доброго дня. И манера демонстрировать свою принадлежность к партии шевроном над обшлагом рукава также была не принята в этом кругу, вообще гостей в партийной форме было почти не видно. Те, кто уже протиснулся в этот круг, имел привилегию на определенную непринужденность.
Через квадратную переднюю, которой из-за неудобной мебели почти не пользовались, путь вел в собственно гостиную, в которой гости, по большой части стоя, разбившись на группки, вели свои разговоры. Эта стометровой площади комната, единственная во всей квартире могущая претендовать на какой-то уют, осталась, учитывая ее бисмарковское прошлое, во время большой перестройки 1933-34гг. нетронутой: балочные перекрытия из дерева, до половины покрытые деревянными панелями стены, камин, украшенный гербом эпохи флорентинского Ренессанса, привезенным канцлером Бюловым из Италии. На нижнем этаже это был единственный камин. Перед камином были расставлены обитые темной кожей кресла, а позади софы стоял большой мраморный стол, на котором всегда были разложены газеты. Стены украшали гобелен и два полотна Шинкеля. Их получили в длительное пользование для жилья канцлера из Национальной галереи.
Момент своего появления Гитлер определял с небрежностью суверена. Обед обычно назначался часа на два, но чаще он начинался в три, а то и позже, в зависимости от прихода Гитлера — часто из своих частных помещений или прямо после какого-то совещания в Канцелярии. Он появлялся без каких-либо формальностей, как простое частное лицо, пожимал руки окружавшим его гостям, высказывал какие-то замечания на злобу дня; у некоторых, особо уважаемых, осведомлялся о здоровье «госпожи супруги», получал от шефа прессслужбы подборку новостей, садился несколько всторонку в одно из кресел и погружался в чтение. Иногда он передавал какой-нибудь листок кому-нибудь из присутствующих, если информация казалась ему заслуживающей внимания и делал вскольз какие-то замечания.
Так продолжалось еще минут 15-20, пока не раздвигались портьеры одной из стеклянных дверей, ведшей в столовую. Домоправитель, невольно вызывавший симпатию своей дородностью, просто — что соответствовало всей обстановке — сообщал Гитлеру, что обед готов. «Фюрер» направлялся в столовую первым, за ним, без какого-либо строго установленного порядка, тянулись гости.
Из всех заново перестроенных профессором Троостом помещений резиденции рейхсканцлера эта просторная квадратная комната (12 м на 12) была самой в своем оформлении продуманной. Одна стена имела три стеклянные двери, ведшие в сад. У противоположной стены стоял большой буфет, отделанный полисандровым деревом, а над ним — незаконченная картина Каульбаха — в таком виде с несомненными достоинствами, во всяком случае, в ней не было дотошной измельченности, свойственной эклектической манере этого художника. Две остальные стены прерывались закругленными нишами, в которых на цоколях из светлого мрамора располагались обнаженные скульптуры, изваянные мюнхенским скульптором Вакерлем. По обе стороны от них были еще стеклянные двери, через которые можно было пройти в сервировочную комнату, в большой холл и в уже упомянутую гостиную перед столовой. Светлые, с легким оттенком в желтизну, стены из искусственного мрамора и такие же легкие кремовые занавеси создавали ощущение пронизанного светом простора. Небольшие выступы стен подчеркивали ясный, четкий ритм, поверху их объединял прямой карниз. Мебель была простой и покойной. В центре стоял большой круглый стол на полтора десятка персон, окруженный скромными темного дерева стульями, обтянутыми темнокрасной кожей; все они были одинаковыми, и даже стул Гитлера ничем не выделялся. По углам стояли еще четыре стола поменьше с четырьмя-шестью такими же стульями. Сервировка стола состояла из скромного белого фарфора, простых стеклянных бокалов — все это было подобрано еще самим профессором Троотсом. В центре стола находилась большая плоская чаша с цветами.
Это был «ресторан у веселого канцлера», как его частенько представлял гостям Гитлер. Его место было со стороны окон. Еще по пути в столовую Гитлер выделял двоих, которым отводилось место справа и слева от него. Остальные же рассаживались, как получалось. Если же гостей оказывалось больше, то адъютанты и менее важные личности, я в том числе, занимали места за малыми столами — что я рассматривал, собственно, как преимущество, поскольку там можно было легче вести непринужденные беседы.
Еда была подчеркнуто простой. Суп, легкая закуска, мясо с небольшим овощным и картофельным гарниром и дессерт. Выбор напитков исчерпывался минеральной водой, обыкновенным бутылочным берлинским пивом или недорогим вином. Самому Гитлеру подавали вегетарианскую еду, выпивал он и бокал «фахингера», и у кого была охота мог составить ему в этом компанию. Но таких находилось немного. Это было его обычной данью простоте, не без расчета, что об этом будет рассказано и за пределами этих стен. Когда как-то гельголандские рыбаки подарили ему гигантского омара и к всеобщему удовольствию этот деликатес был подан на стол, Гитлер не ограничился неодобрительными замечаниями о заблуждениях людей, способных питаться столь неэстетическими чудовищами, он хотел было тут же пресечь такое пиршество. Геринг обычно редко принимал участие в застольях. Когда я как-то раз, прощаясь с ним, заметил, что поспешаю на обед в Рейхсканцелярию, то услышал от него: «Если честно, то еда, которую там подают, мне не по вкусу. И еще эти партмещане из Мюнхена — невыносимо!»
Примерно раз в две недели к обеду появлялся и Гесс. За ним следовал его адъютант со специальным судком из нескольких отделений, в котором была принесенная с собой еда, которую оставалось только разогреть на кухне. Гитлер долго не замечал, что Гессу подают собственную вегетерианскую пищу. Когда же это до него дошло, то он с раздражением обратился к Гессу в присутствии всего общества: «У меня работает первоклассная повар— диетолог. Если врачом Вам предписано что-то особенное, то она будет это охотно готовить и для Вас. Но приходить сюда со своей едой Вы не должны». Гесс, уже тогда склонный к упрямому попереченью, попробовал объяснить Гитлеру, что состав его рациона должен включать некоторые особые компоненты биологически-активного происхождения, на что ему напрямик было заявлено, что в таком случае ему следует питаться дома. После этого Гесс к обедам почти совсем не появлялся.
Когда в Германии в рамках развернутой по инициативе партии программы «пушки вместо масла», во всех домах стали по воскресеньям готовить «айнтопф», обед из одного блюда — густого супа с куском мяса, то и в столовой Гитлера на стол не ставилось ничего, кроме супницы. По таким дням число гостей сокращалось, часто до двух-трех человек, что давало Гитлеру повод к саркастическим высказываниям относительно готовности к жертвам его ближайших сотрудников: помимо всего прочего на стол еще выкладывался и лист для добровольных пожертвований. Мне каждый «айнтопф» обходился в 50-100 марок.
Самым значительным гостей обеденного общества был Геббельс; Борман, естественно, не пропускал ни одной трапезы, но, он как и я, и без этого принадлежал к свите малого двора и потому и не воспринимался как гость.
Застольные разговоры Гитлера и в этом кругу были по тематике своей поразительно ограниченными, не выходили за пределы предвзято— банальных подходов; это уже ранее и беседам на Оберзальцберге придавало довольно утомительный характер. Отличались они, быть может, только большей жесткостью формулировок, но оставались все в том же репертуаре, который Гитлер ни расширял, ни углублял и почти не обогащял какими-либо новыми точками зрения, идеями. Он и не давал себе труда как-то скрывать неловкость одних и тех же повторов. Я не могу сказать, что я, по крайней мере тогда, находил бы его высказывания яркими, хотя я и был заворожен его личностью. Скорее, они меня протрезвляли, потому что я ожидал взглядов и суждений более высокого уровня.
Говоря о себе, он часто подчеркивал, что его внутренний политический, художнический и военный мир образуют целостность, которая у него, вплоть до мельчайших деталей, полностью сложилась между двадцатыми и тридцатыми годами. Это было, по его словам, самое плодотворное время его жизни: все, что он теперь планирует и творит — всего лишь осуществление его тогдашних идей.
Большое место в застольных разговорах занимали воспоминания о мировой войне. Очень многие из присутствовавших прошли через нее. Гитлер какое-то время находился в траншеях напротив англичан, которые внушили ему своей смелостью и беззаветностью определенное уважение, хотя он и подшучивал над некоторыми их особенностями. Так он с иронией рассказывал, что ко времени пятичасового чая они прекращали артиллерийский огонь и что в это время он мог всегда без риска выполнить свои обязанности связного.
