Все вдыхают раскаленный воздух, вокруг слышны стоны, повсюду витает бледная и жестокая смерть, одаряющая каждого своим ядовитым поцелуем. Храм превратился в Чертог Страданий: те, кто еще не умер, обессилев, лежат на трупах товарищей.
Беренгельд ходит среди этих людей, проливая бальзам утешения на их истерзанные души; все, кто видят его, шлют ему свое благословение, он кажется настоящим божеством, ибо слова его облегчают страдания и вселяют смирение. Посреди этой картины воистину нечеловеческих мучений мы видим женщину, исполненную чувствительности и сострадания; ее появление можно сравнить только с явлением богини: те, на кого она распространяет свои заботы, не устают возносить ей хвалы в столь трогательных словах, что, если их слышат ангелы, они наверняка проливают слезы вместе с ней.
Восточная ночь несет с собой прохладу, кою все встречают возгласами облегчения. В такие минуты отдельный человек исчезает, остается единая людская масса, и эта измученная масса на разные голоса благодарит природу!.. Выйдя на воздух, Беренгельд смотрит в небо. Душе его, истерзанной зрелищем человеческих страданий, необходим отдых; он садится на упавшую колонну, и взор его невольно устремляется на мертвые тела, которые выносят из лазарета и сжигают.
Неожиданно стоящий у входа в монастырь караульный громко вскрикнул; Туллиус быстро обернулся и увидел, как подобно восставшему из могилы призраку в пристанище страданий проскользнул Столетний Старец.
Вернувшись под своды собора, Беренгельд стал свидетелем всеобщего изумления, вызванного видом этого странного существа; все чувства умолкли, объединившись в одно-единое, извечно присущее человеку чувство, а именно любопытство.
Войдя в обитель смерти, Столетний Старец водрузил на обломки алтаря огромный сосуд и поджег его содержимое. Вспыхнуло пламя, очищающее воздух от чумных миазмов; его голубоватый свет заиграл на лице старца. Однако от встревоженного взора полковника не укрылись ни трупная плоть, ни вековые морщины. Старец стоял и, не говоря ни слова, помешивал горящую вязкую жидкость, благотворно влиявшую на воздух в храме; движения и поза этого человека делали его похожим на настоящее божество.
Когда воздух очистился, высокий старец быстро прошел по рядам, раздавая крохотные порции сиропа, который он черпал из огромной старинной амфоры. Он с легкостью держал сей сосуд и при необходимости столь же легко встряхивал его, что свидетельствовало о его поистине необыкновенной силе.
Не смея препятствовать старцу в исполнении его загадочных обязанностей, Беренгельд вздрогнул, заметив, как тот приближается к нему. Действительно, предок его обошел каждого солдата и теперь находился в десяти шагах от Туллиуса. Подойдя ближе и одарив офицера ледяной улыбкой, он произнес: «Неосторожный!» — и, сняв со своих плеч синий плащ, со словами «В этой одежде тебе ничего не грозит» укутал в него потомка.
— Кто ты? — в растерянности спросил полковник.
Услышав такой вопрос, старец окинул его завораживающим и наводящим ужас взглядом и, взяв Беренгельда за руку, ответил:
— Вечный!
Необычный голос его прозвучал столь громогласно, что своды собора содрогнулись. Не стоит удивляться растерянности тех, кому довелось созерцать это загадочное существо, ибо в его присутствии даже самый отважный человек ощущал, как подавляет его чувство превосходства, исходящее от этой колдовской личности, и как ужасны испускаемые ею невидимые и всепроникающие флюиды.
Беренгельд рванулся вперед, давая понять, что хочет последовать за старцем, вознамерившимся вновь обойти каждого чумного больного. Но Столетний Старец мановением руки остановил полковника и произнес замогильным голосом: «Оставайтесь здесь! Только я могу без опасения приближаться к страждущим».
В самом деле, вытянув указательный палец, он повелительным жестом указал на женщину, солдат и всех тех, кто еще не заболел, и приказал им выйти из монастыря. Оставшись один на один с больными чумой, он закрыл за собой дверь.
Все, кого таинственный старец вывел из собора, окружили полковника, погрузившегося в глубокую задумчивость и совершенно не ощущавшего необычного запаха, всепроникающего и неведомого, исходившего от его плаща. Все смотрели на Туллиуса с молчаливым любопытством; впечатление, произведенное появлением исполинского старца, было столь ярким, что, хотя стояла глубокая ночь, никто не мог заснуть. Один из солдат воскликнул:
— Что за взгляд!
— Он причинил мне боль, — сказала молодая женщина.
— Старик похож на вас, полковник, — произнес один из адъютантов. Беренгельд вздрогнул.
— Ему, наверное, лет сто, — раздался голос одного из санитаров, убиравших трупы.
— Кто он? — спросил еще кто-то.
Беренгельд не отвечал.
В этот момент дверь распахнулась, и из нее вышел огромный старец. Вид у него был усталый, взор затуманен, лицо выражало крайнюю степень утомления. Вздыхая и не обращая внимания на тех, кто смотрел на него, он прошел сквозь почтительно расступившуюся толпу.
— Теперь эти выздоровеют! — глухим голосом произнес он, медленно направляясь к горной тропинке; вскоре он исчез, словно блуждающий огонек.
Опасаясь за жизнь больных, все устремились в собор: там царила пугающая тишина. В свете нарождающегося дня на полу вповалку лежали солдаты. Подойдя поближе, все убедились, что они безмятежно спят; дыхание стало легким, бледные лица утратили нездоровый зеленоватый оттенок, черты их больше не искажало страдание. На правой руке у них был крестообразный надрез, затертый черной субстанцией, в которой все узнали сожженную бумагу.
Воздух в храме был чист, в нем витал легкий запах серы, от страшного зрелища, еще несколько часов назад повергавшего в ужас любое воображение, не осталось и следа.
Один из солдат проснулся, встал, взял свою одежду, оделся, а когда к нему подбежали и принялись расспрашивать, он не ответил ни на один вопрос, не сказал даже, каким образом ему сделали надрез; он знал только одно: он выздоровел. Итак, все восемь сотен воинов, что лежали больными в храме, вышли, построились в боевой порядок, и каждый поцеловал руку полковника.
Те, кто был уверен в том, что видел старца наяву, возвратившись в штаб-квартиру, рассказывали поистине фантастические истории о таинственном спасителе, равно как и о событиях этой загадочной ночи, и рассказы эти быстро распространились среди солдат. Воины, успевшие заразиться страшной болезнью, отправлялись в монастырь, и под воздействием воздуха, наполнявшего теперь его помещение, и благодаря влиянию благотворных флюидов, коими старик зарядил стены, у них исчезли признаки начинавшейся чумы.
И вскоре эпидемия была остановлена.
Генерал-аншеф в одиночестве сидел у себя в кабинете, когда к нему явился Беренгельд и доложил об этом странном происшествии. Но полковник решил скрыть некоторые факты, известные ему с самого детства, иначе говоря, не сообщать о том, что загадочный старец является одним из его предков.
— Полковник, — произнес генерал, увлекая Беренгельда в самый дальний угол, — я видел этого старца, именно ему я должен быть благодарен за свою неуязвимость и… многие другие вещи!.. — добавил генерал, глядя на Туллиуса проницательным взором, отличавшим его от остальных людей. — Но, — поразмыслив, проговорил он, — вы очень похожи на него, полковник!
— Это правда!
— Что за человек! А какой взгляд! — воскликнул Бонапарт. — Ощутив на себе огненный взор старца, я содрогнулся — единственный раз в своей жизни!
Но последовавшие вскоре известные всем события заставили тех, кто был свидетелем сей странной истории, позабыть о ней; Беренгельд один вернулся во Францию, воины его полка погибли в песках Сирии и Египта.
Мы не станем вдаваться в подробности событий, случившихся во Франции и в Европе после возвращения Бонапарта из Египта и до начала войны в Испании, а только кратко расскажем о том, что непосредственно относится к нашему герою.
Всем известно, что Бонапарт особенно благоволил к воинам, последовавшим за ним в Египет. Беренгельд получил чин бригадного генерала, а затем генерала дивизионного. Когда же консул стал императором и создал империю, Беренгельд часто появлялся в качестве ее посланника при многих европейских дворах.
Именно в то время герой наш пребывал в расцвете своего могущества и известности; теперь он сам мог судить, какова жизнь сильных мира сего. По достижении новых высот, изобретенных человечеством, его охватывало отвращение, обычно посещавшее его тогда, когда он что-либо завершал; вот и теперь он обнаружил, что, находясь на верхней ступени лестницы, сооруженной человеческим честолюбием, сосредоточив в руках своих неслыханное могущество, осыпаемый всеми почестями, какие только можно пожелать, он остался тем же человеком, что и прежде: ничто не изменяло течения его жизни. Согласно его собственным наблюдениям, любой владыка ест, пьет и спит точно так же, как беднейший из его подданных, с той лишь разницей, что вино в хрустальном кубке первого нередко содержит яд, тогда как второй с удовольствием глотает сей напиток, зачерпывая его ладонью; когда первый равнодушно вкушает изысканную пищу с серебряных блюд, второй довольствуется грубой едой из старой глиняной тарелки; пуховая же перина первого порой бывает настолько жесткой, что он желает поскорей избавиться от нее, тогда как второй с наслаждением черпает из сокровищницы желаний, постоянно рисуемых его воображением, ибо оно одно ведает, чего у него нет и что он стремится создать или получить.
