Вареники у Антонины Ивановны были просто здоровские. Крупные, как картофелины. Я бы сейчас их целую миску съела. Даже без сметаны. Нет, хочешь — не хочешь, а придется вставать.
— Есть тут кто в каменном гробу живой?
— Ой, бабушка, ты что из города приехала? Подожди, не переходи одна по доске. Антонина Ивановна пошла и упала. Я тебя сейчас переведу.
— Ты что это в рубахе еще? Спишь, что ли? На дворе третий час, а она и не вставала! Небось, опять в книгу торчала полночи? Присмотреть за тобой некому!
— Как ты узнала, что я здесь одна?
— Да жиличка ваша позвонила.
— Антонина Ивановна?
— Господи, как вы тут живете?! Совсем без ума твои родители. Сгноить ребенка в сырости хотят! Эти каменные стены из кого хошь все соки высосут!
— Бабушка, что такое «репрессирован»?
— Не морочь голову глупостями. Собирайся лучше. У родителей твоих заботушки никакой: уехали, а бабка, как всегда, отправляй сиротинушку в лагерь.
— В тот же самый лагерь? В Зеленогорске?
— Тот самый. Для таких вот артисток, как ты.
— Ба, знаешь, я прямо как предчувствовала, что в лагерь поеду. Мне каждую ночь снилось, как по городу маршируют пионеры: в белых рубашках, алых галстуках, с горнами, с барабанами. Не такие пионеры, как я или кто-нибудь в нашем классе, а настоящие, про которых в книгах пишут. Бам-бам-барабам! Выходи к нам, вставай в строй — станешь тоже настоящей пионеркой! А что? Я теперь могу. Я теперь на четверки и пятерки учусь. Ты слушаешь? Только во сне мне никак на улицу было не выбраться. Все плутала по каким-то коридорам, натыкалась на запертые двери…Будто меня заколдовали и не пускают в пионеры.
— Фантазерка, вся в батьку. Собирайся, кому говорят!
Зря это бабушка — в лагере обязательно должна быть пионерская работа. Тем более что теперь меня возьмут в средний отряд.
— Ася-я! — Асенька! — Как ты сюда попала?
— Ну что ты вопишь? У нас же родители в профсоюзе работников искусств.
— Нет, это же просто чудо — приехать, бог знает куда, и сразу встретить тебя! Будто только что вместе сидели принцессами в париках перед зеркалом — потом раз — и вместе очутились пионерками в лагере!
— Я здесь уже второй месяц торчу.
Ну вот, я как дура: «Ася! Ася!», а она смотрит на меня как на чужую. Будто ждет, что я сейчас всем про нее разболтаю. Подумаешь, она соврала, что учится в седьмом классе, подумаешь, ее записали в первый отряд. Ну и что? Я никогда никому ничего не скажу. Только зачем делать вид, что она и вправду большая, а я маленькая? Ну и ладно, буду в своем отряде дружить. Вот хотя бы с Мариной. Мы с ней познакомились в поезде. Она сказала: «У тебя законная кофта. Махнемся со мной». Я сразу поняла, что ее кофта лучше: у нее русская, а у меня нерусская. И прямо в поезде поменялась с ней кофтами.
— Дуры, в друг-дружкиной одеже ходят!
Это Жаба про нас с Мариной. И когда он успел заметить?
Нас с Мариной за один стол с ним и Черным посадили. Черный — это не кличка, а фамилия. Зато Жаба — кличка. А похож: толстый, в зеленой лыжной куртке. И еще лезет.
— Жердина!
Это он про меня. И не стыдно ему обзываться? На себя бы посмотрел. Красавец! Да еще перед Черным выслуживается.
— Чего ты терпишь? Хочешь, я этому толстяку тарелкой прямо в морду залеплю?
Марина никого не боится. Жаба не посмеет ей соль в компот бросить или в суп плюнуть. И еще она умеет много лагерного, чего я не умею. Например, она умеет танцевать. Конечно, не так, как Ася. Ася в сто раз лучше танцует.
— Ася, научи меня танцевать.
— Чего тут уметь, смотри на других и делай, как они.
А в глазах: «Брысь, малявка». И шушукается со старшими девчонками.
— У меня не получается. Ты потанцуй со мной, покажи.
— Я с девчонками не танцую.
Конечно, зачем ей с девчонками танцевать, когда ее все время мальчишки приглашают.
А Марина сама предложила:
— Давай научу. Шагай под такт: раз-два-три, раз-два-три… Черного видала? Вон там, около двери стоит. Законные у него глаза. И ресницы длинные. Он тебе нравится?
Не нравится. Ругается, сплевывает, Жабу подначивает — обыкновенный хулиган.
— Давай к нему поближе подтанцуем. Да не наступай ты мне на ноги. Видала, Черный выше всех ростом у нас в отряде. Только немного пониже Длинного из первого отряда. За Длинным все девчонки из первого отряда бегают.
Не все. Ася ни за кем не бегает. Сейчас она даже не танцует. Она изображает загадочную даму: сидит на стуле, нога на ногу, и, прищурив глаза, смотрит на мальчишек, как на дураков. К ней подходят приглашать, а она только головой качнет, мол, не танцую, и вам этого не понять.
Смешно: мы с Мариной танцуем вместе, а смотрим в противоположные концы клуба. Она следит за Черным, я — за Асей. И каждая старается развернуть другую так, чтобы было удобней наблюдать за своим объектом.
— Эх, Черный испарился. Наверно, в настольный теннис побежал дуться. Айда в теннис играть.
Не удивительно, что Ася меня стыдится, Ни танцевать, ни в теннис играть, ни разговаривать по-лагерному — ничего не умею.
— Марина, ты меня в теннис научишь играть?
— Чего там учить: берешь ракетку и шарик от себя отталкиваешь. Эй, кто последний? Мы на новенького. Жаба, ты?
— Сама жаба… Черный последний.
— Черный никогда не бывает последним. Заруби себе на носу. Черному только до ракетки добраться, и он сразу первый.
— Слушай, Жердина, а правда, что ты по ночам девчонкам про машину времени заливаешь?
— Ничего не заливаю. Про машину времени Герберта Уэллса написал. Можешь сам прочитать.
— Слушай, Жердина, расскажи, а? Иди сюда на бревна, мы подвинемся.
— Я лучше «Затерянный мир» Конана Дойля расскажу. Только это долго.
— Валяй,Жердина. Все равно до ужина делать нечего.
— Слышь, Жаба, еще раз Жердиной обзовешься — в морду схлопочешь.
— Слыхала, за тебя сам Черный заступился, ну-ка дай им жару, как в палате!
Надо же, мальчишки слушают. Как девчонки. Интересно, хватит у меня книжного запаса на месяц? Та-ак, всего Конана Дойля, потом всего Уэллса, потом Беляева, мальчишкам можно и Джека Лондона. Пожалуй, хватит.
Жаль, Ася не приходит на бревна. Увидела бы, как мальчишки меня слушают. Вон Жаба даже рот открыл. А Черный всех отогнал, рядом сел. Я бы в сто раз лучше рассказывала, если бы Ася была тут.
— Видала, как Черный на тебя смотрел? Честное пионерское, он в тебя втрескался.
Нужен он мне!… Впрочем, было бы здорово, если бы он на танцах только меня приглашал. Чтобы Ася видела, что я тоже с мальчишками танцую. Нет, лучше даже не Черный, а Длинный, за которым все старшие девчонки бегают.
— Марин, сколько дней до воскресенья осталось?
— Два дня. По мамочке соскучилась?
— Нет, ко мне бабушка приедет.
Бабушка обязательно привезет что-нибудь вкусное. Я все отдам Асе. Ведь к ней никто не приедет.
— В воскресенье будет бал-маскарад. Ты какой костюм собираешься делать?
— Не знаю.
— Давай карточных дам: я — пиковая дама, а ты — бубновая,
— Как это?
— Ну что ты карт не видела? Ромбиком таким красным. Соберем простыни на нитку, к ним пришьем бумажные пики и буби. Волосы распустим — законно будет!
В воскресенье бабушка не приехала.
Приехал папа. Кто же думал, что он так быстро с гастролей вернется? Скептически оглядел мой карточный костюм: юбка расползлась, ромбики помялись, волосы в разные стороны торчат — улыбнулся. Пошел к молоденькой воспитательнице, стал ей, как всем, говорить комплименты. Потом оказалось, что он в клубе будет рассказывать про Вьетнам.
Не знаю, для кого он согласился выступать: для меня или для воспитательницы? Если для меня, то мне от этого только хуже будет, узнают, что он мой папа, весь лагерь начнет глазеть и обзываться.
После тихого часа нас строем привели в клуб. И посадили перед первым отрядом.
И тут я увидела Асю. На ней был настоящий маскарадный костюм — «Кот в сапогах». Шляпа с пером, сапоги выше колен, на шее бант, на боку шпага. Значит, она давно готовилась к маскараду? И мне ничего не сказала!
Смотрит в мою сторону, шепчет что-то старшим девчонкам. Либо про мой дурацкий костюм, либо про то, что на сцене сидит мой папа.
— Марин, давай после лекции убежим из клуба.
— Еще чего. А танцы!? Столько готовились. Видишь, даже Черный в костюме пирата.
Марина ничего не понимает. Впрочем, что ей, она и в простыне выглядит красивой. Жаль, Черный не приглашает ее танцевать.
— Гляди, к тебе Длинный из первого отряда идет.
Чего этому Длинному от меня надо? Неужели Ася ему проболталась!?
— Это твой батя сейчас выступал?
Почему— то вру, что это не отец, а дядя. Запутываюсь. Краснею как дура.
— Ладно тебе… так бы и сказала, что это материн любовник. Идем, что ли, потанцуем.
— Н-нет, я не умею.
— Ладно тебе ломаться.
— Н-нет, у меня н-нога вывихнута.
— Ну и черт с тобой, чокнутая.
Крадусь из клуба, стараюсь пригнуться, чтоб никто меня не заметил.
