После приговора ему, разумеется, пришлось сменить фамилию и герб. Что касается фамилии, то он вновь принял свою прежнюю, но герб не использовал в течение четырех или пяти лет. Таким образом, на дверцах кареты у него красовался только вензель с короной, а на посуде и его не было. После столь долгого перерыва он решил взять изображение черного льва в золотом поле, но поскольку все еще не мог забыть королевские лилии, то разделил гербовый щит на части, указывающие на родственные связи с аристократическими фамилиями, — это убедило всех, знавших его историю, что если уж человек безумен, то навсегда. Вдобавок, решив доказать свету, что он отнюдь не стар, — а ему по меньшей мере семьдесят лет, — он сейчас волочится за госпожой герцогиней де Со, впрочем, ненавязчиво и весьма учтиво: чтобы увидеть ее, он отправляется из пригорода Сен-Жермен, где живет, на мессу в церковь при францисканском монастыре{202} и почитает себя счастливейшим из смертных, если она соглашается принять у него святую воду или замечает его поклон. Так прошло некоторое время, и герцогиня не опасалась его причуд. Однако кто-то предупредил ее мужа, и герцог де Со, желая поразвлечься сам, настоял, после того как увидел все своими глазами, чтобы супруга намеренно оделила воздыхателя несколькими благосклонными взглядами; безумец возликовал, и, продлись эти встречи еще месяц-другой, его можно будет отправлять в сумасшедший дом.
Из-за того, что мне хотелось рассказать эту историю целиком, я пропустил несколько лет, к которым хочу возвратиться, чтобы поведать о событиях моей собственной жизни. Мои отношения с господином кардиналом были отнюдь не плохи, и, хотя миссия в Брюсселе не удалась, он продолжал прибегать к моей помощи в секретных переговорах, касавшихся тех же самых дел. Следовало убедить графа де Марсэна покинуть службу у принца Конде — службу, ради которой он пожертвовал своей будущностью, а ведь, останься он верным Королю, давно получил бы маршальский жезл. Действительно, не много нашлось бы людей, знавших военное ремесло лучше него и одержавших так много побед. Но вместо благодарности принц Конде поссорился с ним из-за того, что тот не выполнил его приказ буквально. Граф де Марсэн хотел объясниться и рассказать, что обстоятельства потребовали некоторых изменений; однако принц, известный жестким нравом, не захотел ни говорить с ним, ни даже выслушать и сказал лишь: «Так поступить со мной, Марсэн!» — повторив эти слова пять или шесть раз в таком гневе, что скрежетал зубами. Граф намеревался покинуть принца, опасаясь худших последствий. Господина кардинала, имевшего в Брюсселе хороших шпионов, не замедлили об этом предупредить, и, как уже говорилось, он отправил туда меня. Дельце представлялось веселым и могло стоить мне жизни, если бы меня узнали, поэтому я поселился на отдаленной улочке под видом торговца из Льежа{203}. Сославшись по приезде на болезнь, я сказал: у меня с собой письмо, которое нужно вручить графу де Марсэну — он был родом из тех мест, откуда я якобы прибыл. Мне удалось так хорошо сыграть свою роль, что хозяин дома сам предложил оказать мне эту услугу — я лишь предупредил, чтобы письмо доставили в собственные руки, что и было в точности выполнено. Граф де Марсэн помог мне в осуществлении моей хитрости и попросил, пока я нахожусь в доме у этого человека, позаботиться обо мне, а если я буду в чем-то нуждаться, — достаточно лишь сказать об этом. Сам он сможет повидаться со мной не ранее завтрашнего дня, ибо собирался выезжать, но завтра вернется к восьми часам утра. Мой хозяин возвратился с этой хорошей вестью, но не нашел меня: я спрятался на расстоянии десяти или двенадцати домов от гостиницы, в которой остановился, и следил, не явятся ли вместо него солдаты, чтобы меня схватить. После его прихода я находился в своем укрытии по меньшей мере еще час и возвратился, лишь когда понял, что мне ничто не угрожает. Хозяин спросил, откуда я взялся: ведь я уверил его, что если поднимусь, то заболею еще сильнее. Я ответил, что ходил к мессе, но так ослаб, что думал уже, будто мне не суждено вернуться обратно. Когда эта тема была исчерпана, он передал мне слова господина де Марсэна, и я очень обрадовался, поняв, что мои усилия не пропали втуне. Я уснул, исполненный надежд, а утром в назначенный час явился и господин де Марсэн; он спросил, какие предложения я намерен ему сделать и какие гарантии предоставить. Что касается гарантий, — ответил я, — то они абсолютные, а чтобы у него не осталось сомнений, показал ему верительную грамоту господина кардинала. Граф ответил, что это важный документ, но его недостаточно, мне следовало бы иметь при себе гарантии самого Короля: ведь, хотя господин кардинал управляет королевством как первый министр, он нередко нарушает свои обещания под тем предлогом, что Король ими недоволен; поступает он так для того, чтобы разузнать истинные чувства тех, кого хочет себе заполучить; но, разумеется, я могу изложить те предложения, с которыми явился, — коль скоро он сочтет их достаточно серьезными, то позволит мне заручиться более широкими и твердыми полномочиями, в противном же случае мне не стоит и терять время. Он был прав, говоря, что господин кардинал часто затевал дела, от которых потом отказывался в угоду двору, — это выручало его и во время гражданских войн, когда он подорвал авторитет принца Конде перед парижанами, внушив им, что принц не так сильно предан им, как утверждает, ведь он часто порывал с народом, когда был уверен в благоприятном для него, принца, развитии событий. Как бы то ни было, я, продолжая беседу, ответил господину де Марсэну, что, если он покинет принца и выйдет из его договоров с испанцами, то Король пожалует его пятьюдесятью тысячами экю наличными, должностью губернатора одной из центральных провинций королевства и орденом при первом же награждении. Я был уполномочен пообещать ему гораздо больше, но, подобно торговцам, никогда не выкладывающим на продажу сразу весь товар и приберегающим лучшее напоследок, хотел, чтобы сначала он высказался по поводу уже сделанных мной предложений. Он ответил, что господин кардинал, очевидно, смеется над ним, предлагая такое; что уже давно, если бы он захотел его выслушать, то сделал бы ему гораздо более выгодные предложения; должно быть, он считает, что он, граф, либо сильно ненавидит принца Конде, либо совершенное ничтожество, раз он вбил себе в голову соблазнить его такими пустяками; ведь то, что кардинал предлагает, не возместит ему, графу, и половины потерь того, чем он владел во Франции. Эти предложения не компенсируют многие случаи дурного обращения с ним со стороны кардинала. Его, покинувшего Каталонию, когда он был более всего там нужен, господин кардинал одного-единственного обвинил в измене, а когда арестовали принца Конде, принца Конти и герцога де Лонгвиля, — и вовсе заключил в тюрьму, хотя он, граф, никогда не давал повода подозревать себя в предательстве. Нужно было хотя бы лучше скрывать приказы, которые тот отдал в отношении него, когда принц Конде покинул королевство. Человек пойдет на все ради свободы — и сам он не забудет, чего стоило ему тюремное заключение: во время побега он выпрыгнул из окна тюремной башни и сломал ногу. Чтобы избежать подобного обращения, нет ничего святого, чего нельзя было бы нарушить, а вот господину кардиналу не следовало ежедневно винить его в самом черном вероломстве, какое только можно себе представить. Если и есть кто-то, кого можно в этом обвинить, то это сам кардинал, который уже один раз арестовал его без причины и сделал бы это и во второй раз, если бы не получил приказа; что для такой крайней меры в отношении человека порядочного одних подозрений мало — должны быть неопровержимые доказательства, четко подтверждающие обоснованность подозрений.
Он высказал множество иных упреков и говорил слишком долго, чтобы приводить его речь полностью, — но я не перебивал: я знал, что, исторгнув из души обиду, человек становится более сговорчивым. Между тем, видя, как он пылает негодованием, я возразил, что отнюдь не оправдываю господина кардинала, и добавил к слову: особа, занимающая столь высокий пост, нередко сталкивается с великими трудностями; слепое доверие бывает губительно, и в политике важнейший принцип — расположить подозреваемых людей в свою пользу, а уж потом разбираться, кто виновен, а кто — нет. Ведь и сам граф в подобных обстоятельствах, вероятно, поступил бы так же; кардинал недоволен его приверженностью принцу Конде, ибо знает, что принц ради спасения своего дела, уже почти проигранного, готов на любые крайности. Ни к чему растравлять старые раны — куда выгоднее позабыть о былой вражде и примириться от чистого сердца; если он, граф, считает сделанные мною предложения недостаточными — пусть скажет, чего хочет, и я приложу все усилия, чтобы господин кардинал вознаградил его должным образом. Он сказал, что должен подумать и что наш разговор действительно затянулся: испанцы недоверчивы и не следует давать им повода для подозрений, — а так как сам он не может больше приходить в эту гостиницу, то просит меня перебраться в Льеж и разыскать его в замке Модав{204}, куда приедет через неделю. Он добавил: поскольку мне придется идти через испанские посты, то понадобятся документы, и он готов выправить их сам, но лишь если господин принц Конде, лично рассматривающий такие ходатайства французов, будет отсутствовать, — однако, не рискуя действовать через его голову (мне это принесет скорее вред, чем пользу), предпочел бы, чтобы я под видом льежца обратился к секретарю губернатора Нидерландов: обычно местные чиновники готовы на все ради денег и не задают лишних вопросов. Я поблагодарил его за совет, для меня, впрочем, бесполезный, ибо я предусмотрел все еще до приезда в Брюссель: вместо того чтобы ехать туда напрямую по Парижской дороге, сначала отправился до Льежа по Маасу на торговом судне (господин кардинал предупредил маршала де Фабера, губернатора Седана{205}, что я выполняю важную миссию, и тот рекомендовал меня капитану, помощником коего мне позволили переодеться, дабы безопасно миновать Шарлемон{206} и Намюр{207}). Добравшись до Льежа, я отыскал человека, которого господин кардинал держал там в качестве соглядатая, и тот, выполняя указание Мазарини, снабдил меня паспортом жителя города Льежа.
