обе стороны и чуть впереди от меня, меж тем, наоборот, оказались в тени.
Я понял, что вот-вот настанет пора действовать. Но я понимал также, что подаст сигнал и первой нападет старуха, а потому внимательно наблюдал за ней.
У меня не было при себе оружия, зато появился план: сперва я схвачу мясницкий топор в углу хибары, а потом буду с боем прорываться к выходу. В крайнем случае, погибну, но так просто не дамся. Я украдкой оглянулся посмотреть, где именно он стоит, чтобы в нужный момент сразу, не теряя драгоценного времени, ухватить его.
Господь всемогущий! Топор исчез! Я осознал, в каком безысходном положении оказался, и на меня нахлынул ужас. Горше всего было думать, что в случае трагического для меня исхода неизбежно пострадает и Элис: она либо разуверится в искренности моей любви (а любой, кто любит или любил когда-то, может вообразить, сколь это невыносимо), либо будет любить меня и после того, как я покину ее и этот мир, и жизнь ее отравят, разобьют вдребезги разочарование и отчаяние. Мысли об этом придали мне сил и мужества, и я выдержал пристальные взгляды злоумышленников.
Полагаю, я ничем не выдал себя. Старуха не сводила с меня глаз – так кошка следит за мышью. Правую ее руку скрывали складки платья, и в ней (я знал это) был зажат тот длинный, зловещего вида нож. Заметь старая карга на моем лице опаску, она тотчас поняла бы, что миг настал, и кинулась бы, словно тигрица, рассчитывая застать добычу врасплох.
Я посмотрел наружу и заметил новую напасть: рядом с лачугой смутно темнели какие-то фигуры. Они не двигались, но я знал: шифонье наготове. В той стороне меня вряд ли ждало спасение.
И снова украдкой я огляделся по сторонам. В моменты сильного воодушевления и великой опасности (а она-то и порождает воодушевление) ум начинает работать быстрее, и, следовательно, обостряются все те способности, которые от него зависят. Теперь я это ощутил на собственном опыте. Меня вдруг осенило: топор вытащили через небольшое отверстие в гнилой доске. Насколько же прогнила лачуга, если я при этом не услышал ни звука?
Хибара превратилась в смертельную ловушку, меня караулили со всех сторон. На крыше лежал негодяй с удавкой наготове на случай, если я увернусь от ножа старой гарпии. Перед хижиной меня поджидало бог весть сколько молчаливых наблюдателей, а позади нее затаились закоренелые негодяи, чьи глаза я недавно видел сквозь щель у самого пола. Мерзавцы лежали там и ждали сигнала. Сейчас или никогда!
Приняв как можно более беззаботный вид, я чуть повернулся на табурете, чтобы опереться на правую ногу, а потом, внезапно наклонив голову и прикрыв ее руками, вскочил на ноги, прошептал имя своей дамы сердца, словно рыцарь былых времен, и ринулся прямо на заднюю стену лачуги.
Хотя Пьер и старуха неотрывно наблюдали за мной, этот неожиданный маневр застал их врасплох. Пробиваясь сквозь прогнившие доски, я успел увидеть, как карга подскочила, словно тигрица, и услышать, как задохнулась она от удивления и гнева. Наступив на что-то неустойчивое, я отпрыгнул. То оказалась спина одного из шифонье, лежавших ничком позади лачуги. Я оцарапался о гвозди и обломки досок, но в остальном был цел и невредим. Задыхаясь, принялся я карабкаться на ближайшую кучу мусора. Позади меня с глухим грохотом рухнула хижина.
Это восхождение напоминало ночной кошмар. Насыпь, на которую я взбирался, была ужасно крутой, ноги проваливались в сор и золу. Каждый мой шаг порождал облако пыли, и она не давала дышать, однако, несмотря на зловоние и тошноту, я чувствовал, что от этого подъема зависит моя жизнь, и упрямо лез все выше. Казалось, прошли не мгновения, а часы, но я успел выиграть несколько секунд, к тому же я был молод и силен, и все это обеспечило мне немалое преимущество. Хотя преследователи и устремились за мной в зловещей тишине, которая была страшнее любых выкриков и шума погони, я скоро достиг вершины. Уже позднее мне как-то раз довелось забираться на Везувий, и, когда я с трудом карабкался по безотрадному крутому склону вулкана в облаке серных паров, воспоминание о той жуткой ночи возле Монружа обрушилось на меня с такой силой, что я едва справился с собой.
Эта мусорная куча оказалась одной из самых высоких в округе, и, очутившись наверху, задыхавшийся и с неистово бившимся сердцем, я увидел слева от себя темно-алое закатное небо и мерцавшие на его фоне огни. Слава богу! Теперь я понимал, где нахожусь и где лежит дорога на Париж!
На несколько мгновений я замер и посмотрел вниз. Преследователи были еще далеко, но упорно карабкались все выше, по-прежнему храня зловещее молчание. От лачуги осталась лишь груда ломаных досок, и среди них что-то шевелилось. Я ясно видел происходящее, потому что там разгорался пожар: по всей видимости, тряпье и солома занялись от опрокинувшегося фонаря. И все же снизу не доносилось ни звука! Ни единого! Старые мерзавцы готовы были биться до последнего.
Дорожа временем, я не стал рассматривать все в подробностях; я огляделся, готовясь ринуться вниз, и заметил внизу слева и справа темные силуэты, спешившие отрезать мне путь к спасению. Речь шла о жизни и смерти. Они хотели помешать мне достигнуть дороги на Париж, и, повинуясь мгновенному порыву, я бросился вниз по правому склону насыпи. И как раз вовремя: спуск, как мне показалось, занял всего пару секунд, но зоркие старики, следившие за мной, успели развернуться. Я проскочил мимо них в проход между двумя мусорными кучами, и один злодей едва не задел меня тем ужасным мясницким топором (я узнал его: второго такого не сыщешь!).
И затем началась кошмарная погоня. Я с легкостью опередил стариков и даже мерзавцев помоложе, которые вместе с несколькими женщинами примкнули к преследователям. Но я не знал дороги и не мог ориентироваться на закатный горизонт, потому что бежал в противоположную сторону. Когда-то давно я слышал, что гонимая жертва всегда непроизвольно забирает влево, – так и оказалось. Видимо, об этом знали
