Лайлин, чье тело, уже безвозвратно мертвое, Зарат уложил обратно в ящик, о людях, с ним пришедших, он не заботился.
Бальзамировщик, которого вдобавок еще укусила Немет, оказался крепче. И хоть сплевывал то и дело на пол кровь, утирая бороду тыльной стороной кисти, что-то подсказывало Ати: тот оправится. Что происходило с ним самим, сказать бы не смог. Какое-то разрежение рассудка, чрезмерная ясность, против воли уносящая далеко-далеко. Он хотел вернуться, но научился не с первой попытки.
«Она мертва? Мертва же?» — спросил Ати, очнувшись в очередной раз. Увидел, как кивнул бальзамировщик, почувствовал облегчение от того, что тварь погибла, и сдался очередному светлому, похожему на ясное озеро сполоху.
«А дядя? Что сталось с ним?» — спросил снова, но Зарат промолчал.
Матери с ними не было, хоть Ати и помнил касание руки у себя на лбу. Так та удостоверилась, что опасности нет. «Меня сюда привезли, те же люди отсюда и увезут», — сказала она, и Зарат с готовностью согласился. Каким же почтительным бальзамировщик был в ее обществе! Ати даже не предполагал в нем подобного.
Костер слуги затушили, угли разметали. Мулы быстро побежали по направлению к Фер-Сиальце, погоняемые кнутом, а на стенах дрожали огни. И, добравшись до дома, в смутной полуреальности повалившись в кровать, Ати о явлении матери сумел даже забыть. До утра — когда проснулся и понял, что то был не сон. У него ушел, впрочем, день и еще два, чтобы подняться в ее покои. Не из-за слабости тела: он пришел в себя быстро. Из-за другого.
Ступень за ступенью. В полдень дом всегда засыпал, даже слуги — почти все отдыхали. Те же, кому не повезло, разошлись, исполняя каждый новое поручение. Ати поднимался медленно, но сомнения уже отбросил. Когда старшая девушка заступила дорогу, миновал ее, будто не видя. Она так и осталась стоять.
Коридор с желто-красными циновками. Звон цепочек, как всегда, задевающих плечи. Пустота и с детства знакомое предвкушение неги. Даже теперь Ати его не забыл. Забывать, больше того, не хотел.
— Ты пришел, — сказала мать.
Она сидела на возвышении, среди привычной зелено-соломенной яркости комнаты, спиной к нему.
— Да.
— Хочешь узнать, как я оказалась с вами той ночью? Меддем Зарат прислал мне письмо, со своей хида. Узнав обо всем, не поехать я не могла.
Но Ати поднялся к ней не ради этого. Это он уже понял.
— Расскажи мне, что было между тобой и Лайлином.
Он приблизился, чтобы заглянуть ей в лицо. Говорить оказалось страшно, будто рвалась безвозвратно знакомая ткань, и все-таки Ати спросил:
— Почему жрецы отослали меня из храма? Ведь им обещан был третий сын. Потому что отец мой — мне не отец, и они о том узнали?
Она обернулась, и сразу исчезло сомнение.
— Нет, — таким знакомым жестом разгладила платье. Но после добавила: — Нет, в этом я уверена быть не могу. Болус вернулся на той же неделе. Кто твой отец, я не знаю.
И, стремясь ничего не оставить от избытка значений, даваемого неизвестностью, продолжила:
— Как не могут знать и жрецы. Иначе говорили бы с тобой по-другому. Кто бы ни являлся отцом, душа твоя не несет никакой о том памяти. Поэтому они и отправили тебя назад. При подготовке к последнему посвящению открываются многие тайны. Зароком ты быть не мог. Жрецы спросили, конечно, как подобное сумело случиться. Но они не узнали от меня ничего.
Сраженный этой истиной, многократно уже подсказанной: Заратом, Аштой и даже не ведавшим правды отцом, Ати не нашел, что сказать. Мать, между тем, говорила.
— Но если бы я могла угадать, что именно тебя заберет храм, что Наринех погибнет, смирила бы свою ненависть. Пусть это бы и грозило мне новым позором.
— Ненависть?
— Мои умения даны мне не для того. Да, я могу обратить к небытию виновную душу. Но так вышло, что я использовала свои способности и для другого. Я так стремилась вычистить из себя малейшую тень, легчайшее воспоминание о Лайлине, что, о том не думая, совершила недопустимое. Создала в будущем ребенке — в тебе — излишек неопределенности, пустоты. Может, и еще как-то навредила.
Так вот что имел в виду Зарат, говоря: Ати настолько, насколько возможно, не Лайлин! Вот почему когда-то в Доше его не заметила Немет!
Мать сидела перед ним: такая красивая, так похожая на него — и такая при этом далекая. Другая просила бы о прощении, но Ати слишком хорошо ее знал. Больше она не сказала бы ничего.
Однако сам он хотел узнать больше. Поэтому повторил свой вопрос:
— Что случилось между тобою и Лайлином? Я слышал, вина на нем. Но как вышло, что ты… обманула законного мужа?
Некоторое время она молчала. Воскрешала ли в памяти что-то? Взвешивала ли заново, прежде чем вынести окончательное суждение?
— Что искушала Лайлина, я виновата сама. Мы беседовали с ним много, чересчур много в те первые годы. Будь у меня выбор, между ним и Болусом я выбрала бы его. Однако уже заключенный союз я никогда бы не осквернила. — Она подняла на Ати глаза. Всю их нездешнюю глубину. — И что, дерзнув, отказа не принял, виноват только сам Лайлин. С наказанием он согласился: много лет не входил в этот дом. Сожалел? Едва ли. Но никогда не помыслил бы встретить гнев брата. А это я обещала ему. Помимо другого.
Как ни смотрел, Ати не мог найти в ней и тени неловкости.
— Вот, значит, как.
Он огляделся: скалила зубы золотая статуя тигра, перебирал ветер легкие занавеси. Пышно, избыточно росла на балконе зелень.
— Этим утром я забрал у Меддема Зарата останки. Как и где мне похоронить их?
Сначала казалось, что мать не ответит, но она все-таки заговорила.
— Сделай как знаешь. Но думаю, то, что осталось, сам Лайлин бы приказал только сжечь.
С минуту еще они молчали.
— Спасибо, что рассказала мне, — поклонился, наконец, Ати.
И вышел.
Новое знание оглушало — однако, одновременно, оно удивительным образом не волновало его. Как будто говорил в нем тот самый излишек пустоты. Созданный некогда матерью, теперь неотъемлемый.
Ати думал о Лайлине и не испытывал к нему ничего. Но ведь и правда: он с этим человеком был совсем незнаком. По рассказам других, по ту сторону смерти, за час или два на самом ее пороге — нельзя кого-то узнать. Узнать наравне с другими живыми. А не зная, нельзя и судить.
Дивясь своему странному безразличию, Ати спустился по лестнице и вышел в отцовский сад. Качались под
