Теперь на небе отчетливо проступили звезды, похожие на чьи-то глаза, с озорством поглядывающие на землю сквозь покров медленно сгущающейся тьмы. И он снова подумал: «Я должен взглянуть на себя со стороны. Я замкнулся в себе. Я должен сначала познать самого себя, а потом уже глядеть в лицо ужасам нашего мира. О, как я замкнут в себе!»
Лишенная смысла картина неба каким-то непостижимым образом подняла ему настроение, на душе стало ясно и легко. И он снова подумал: «Небо само по себе ни о чем не говорит. Смысл заключен во мне самом — точно так же, как и множество других смыслов».
Из глубокой задумчивости его вывел внезапный толчок — какая-то девица с силой отпихнула его, и он едва удержался на ногах. Оказалось, он чуть было не налетел на нее в потемках.
— Смотри, куда идешь, тоже мне, созерцатель звезд! — воскликнула в сердцах девица и покрутила указательным пальцем у виска.
Омово улыбнулся. Он подумал, что слишком часто вляпывается туда, куда не следует, словно сама земля подставляет ему ловушки из нечистот. Такова реальность. Улыбка исчезла с его лица, оно сделалось грустным. Он напряженно всматривался в дорогу, чтобы вовремя заметить подозрительные кучки темного цвета, которые, казалось, так и норовили попасть ему под ноги.
Шагая сквозь знакомый шум и гомон Алабы, Омово почувствовал, как далек он от всего этого. Огни, шум, люди вокруг. Но он оставался глух ко всему этому. Он знал, что всю ночь, даже во сне, его будут преследовать и терзать воспоминания, которые он старался гнать от себя. Глупый дядюшка Маки своим простодушным сочувствием разрушил плотину в душе Омово.
Он ускорил шаг. Песок под ногами остыл. То и дело налетали порывы холодного ветра, приносившие с собой затхлый запах. «Завтра понедельник, — подумал он. — Надо пораньше лечь спать».
Когда он пришел домой, отец зашипел на него:
— До чего же безмозглых, непутевых детей послал мне Бог!
Омово шмыгнул в свою комнату. Но и там не мог успокоиться. День прошел впустую. За целый день он не сделал ничего, что позволило бы завтра назвать сегодняшний день мечтой о счастье. Вдруг его осенило. Он ощутил себя счастливым и отнюдь не бездарным. Он взял альбом для эскизов, три карандаша, фломастер, резинку и снова вышел на улицу. Вслед ему неслось шипение отца:
— Что, опять отправился рисовать чужую жену?
Стоя на веранде, он разглядывал женщин, сидевших поодаль и не спускавших с него глаз. Вокруг с веселым криком и смехом бегали ребятишки. Один мальчуган вдруг заплакал, и Омово подозвал его к себе:
— Ну, кто тебя обидел?
— Они не принимают меня в игру, говорят, я слишком маленький.
Омово погладил мальчугана по волосам, набитым песком, и сказал:
— Хочешь, я тебя нарисую?
Мальчуган кивнул. На заплаканном лице мелькнула улыбка, и Омово опять почему-то вспомнил двух хрупких пташек, летавших над рекой. Он вырвал из альбома лист и сложил его в несколько раз — получились маленькие прямоугольнички. Он объяснил мальчугану, как тот должен сидеть, и стал рисовать. Он работал старательно, без спешки; его острый взгляд порхал с простодушного и в то же время не по-детски мудрого лица мальчугана на бумагу, где он уверенно наносил штрихи. Сначала он никак не мог схватить выражение лица мальчугана, но потом ему это удалось, и дальше все пошло как по маслу. Он настолько увлекся работой, что не замечал ничего вокруг и только потом смутно почувствовал присутствие весело щебетавших ребятишек. Он сделал четыре наброска, изобразив мальчугана в разных ракурсах. Рисунки получились отменные, ясные и выразительные. Он изобразил глаза мальчугана затуманенными от слез, и оттого они приобрели необычайную, трогательную глубину. Мальчуган схватил рисунки и помчался показывать их матери, которая не замедлила явиться, чтобы от души поблагодарить Омово:
— До чего же хорошо он у вас получился. Не сравнить с фотографией. Вот уж спасибо так спасибо. Я обязательно вставлю их в рамочку.
Омово был доволен. Он сделал доброе дело, порадовал женщину, да и вообще, не так уж он и замкнут в себе. Другим мальчишкам стало завидно, и теперь они приставали к Омово, чтобы он нарисовал их тоже. Некоторые из них ревели, катались по земле и со слезами взывали к матерям. Омово нарисовал еще двоих своих любимцев. Рисунки получились не столь удачными, как первые, но зато утешили еще двоих мальчуганов. Остальным он пообещал, что нарисует их как-нибудь в другой раз.
Время шло. Радостное настроение развеялось. Жизнь снова стала будничной. Ощущение подъема прошло. Он вернулся в свою комнату, попробовал читать «Интерпретаторов», но в конце концов его сморила дремота. Однако сонное забытье наступило не сразу. Еще долго он ощущал присутствие темноты и неведомых доселе чувств, обволакивающих его сознание; на мгновение он погрузился в свои мысли. Но потом его пронзил какой-то резкий звук, как будто душа с усилием вернулась в его тело. После этого он провалился в пустоту, которая не была пустотой.
Из записной книжки
Маленькая птичкабарахтающаяся в воздухенеужели твоя мать так жестокачто сбросила тебя с высоты?
(Одно из стихотворений Окура)
Я видел ее. Она стояла вдали, глядя на меня своими печальными глазами. И нарочито весело улыбалась. Я так хорошо знаю эту ее улыбку. Вот так она всегда улыбалась, вдоволь наплакавшись или терзаясь какими-нибудь тайными муками. Окур рассказывал, что такая же улыбка была у нее, когда она умирала.
Почему она улыбается мне? Я вижу, по щекам у нее катятся слезы, словно серебряные росинки, сбегающие по засохшему коричневому листу.
Мамочка, почему ты отправилась так далеко-далеко, даже не сказав мне куда? Ты не сказала, как добраться до тебя. Не надо стоять так, не надо так улыбаться, приди и согрей меня на своей груди, погладь мне голову, как ты это делала, когда я был маленьким.
Ты нужна мне, мама, ведь я совсем одинок. Как мне избавиться от кошмаров, терзающих мою душу, преследующих меня во сне?
Но ты молчишь.
Улыбка медленно сходит с ее лица, оно погружается в тень. Сейчас она кажется выше ростом, чем была при жизни. Морщинки на лице разгладились. Ее бездонные глаза печальны, они подобны маленьким озерцам; в струящейся поверхности их хрустальных вод угадывается страдание, но я читаю в их глубине еще и любовь, ту самую любовь, что согревала меня в младенчестве, и позже, при расставании, когда меня отправляли в интернат.
Кажется, что она стоит на облаке, потому что ног ее не видно; как бы мне хотелось взглянуть на ее ноги, неужели и теперь на них как на небрежно отпечатанной карте сохранились шрамы и синяки — ужасные свидетельства побоев отца и ожогов, — когда-то он толкнул ее на котел с кипящим маслом.
Почему отец обращался с ней так жестоко?
Я был слишком мал, чтобы понять это; так мал, что порой и сам становился причиной отцовских нападок на нее.
Она манила меня издалека, что-то говорила, но я не мог разобрать слов. Я хотел подойти к ней, но чем ближе подходил, тем дальше она оказывалась от меня. Она была ужасно печальной. Я так и не смог ее догнать. Теперь она уже не манила меня. Вокруг нее возникло голубое свечение. На меня снизошли безмятежность и любовь. И сознание защищенности.
Потом она опять улыбнулась, и эта ее улыбка становилась все более лучезарной в своей запредельной красоте. Потом лицо раскололось на части и кануло в пустоту.
Такой темной ночи мне никогда не доводилось видеть. В этой тьме таилось что-то гнетущее и жестокое. Тьма была густая и вязкая, без единого проблеска света. Мое сознание жаждало знакомых красок, и ярких пейзажей, и рисунков на стене. Моя душа жаждала воспоминаний и образов. Однако ночь была столь непроглядна, что я окончательно сбился с толку и ничего не воспринимал.
Разочарованный и расстроенный, я чувствовал, однако, как душа погружается в какие-то глубины, мысли путаются и утрачивают стройность, а сознание наполняют тени, похожие на мрачных обитателей первобытных пещер. Я снова оказался в мягких объятиях сна. Мне хотелось окунуться в воспоминания и видения той жизни, что таилась где-то в глубинах моего «я».
Книга третья
Маски
Глава пятнадцатая
Омово долго разглядывал в зеркале морщинку, отчетливо проступившую у него на лбу. Нет, зеркало не может лгать. Морщина существует. Он никак не мог объяснить появление этой тоненькой, свежей линии. Он помнил, что морщинки не было, когда он последний раз смотрелся в зеркало, и внезапное ее появление огорчило его. Он с ужасом думал: «Я старею, хотя еще совсем молод. Мы гнием заживо. В зеркале какой-то незнакомец. Незнакомец со старческим лицом, заострившимся подбородком и потухшими глазами. Нет, это не я».
Он отбросил грустные мысли прочь и отправился в умывальню. На улице было сумеречно и прохладно. Сырой воздух коснулся его обнаженного торса, и он зябко поежился. В компаунде стояла будничная суета раннего утра; дети собирались в школу, мужчины — на работу; женщины убирали жилища, разогревали суп, шли по воду. Где-то далеко пропел петух, и ребенок в компаунде стал передразнивать его. Другой ребенок, наверное, обмочившийся во сне, надрывался от крика. Легкая дымка тумана окутывала компаунд.
