— Как же так! — возмущался Обухович в землянке командира. — Я подал это предложение, а меня отшили! Несправедливо, товарищ командир! У меня, может, руки стосковались по работе.
Скобцев не стал спорить. Тут же приказал включить Терентьева в список.
Группа партизан отправилась на работу в ближайшие села — Мокрое и Малый Пилец. Большая Выгода отстояла от Мокрого километрах в трех, и Обухович решил, что найти повод сбегать к старухе и передать ей сведения будет нетрудно. Помогали косить пшеницу в первую очередь старикам, у которых дети служили в Красной Армии или ушли в партизаны.
Обухович старался за двоих.
— Эх, — повторял он, — руки стосковались по работе…
Ему приходилось нелегко — бывший завскладом к крестьянской работе не привык. Он очень боялся обнаружить свою неловкость, да и уставал.
Вечером, когда партизаны собрались в избах, где хозяева угощали их молоком и молодой картошкой, Обухович, охнув, вылез из-за стола.
— Что с тобой? — спросили его.
— Да вот живот что-то скрутило.
С полчаса он пролежал на сеновале, затем разыскал старшего группы и попросил у него разрешения пойти поискать в селе помощи.
— Что-то хужеет. Может, бабка травки даст или отпоит чем. Тут, говорят, есть одна в округе.
Вернулся Обухович поздно, когда все остальные уже спали на сеновале. Он неслышно прокрался в сарай и повалился на пахучее сено. Отовсюду доносился храп. Сквозь щели сарая видно было, как мерк над лесом долгий летний закат. Михаил уснул, довольный, что удачно разыграл это представление с болезнью и посещением знахарки.
Наутро Обуховича отвел в сторону старший группы, веснушчатый, курносый парень в красноармейской пилотке, и спросил:
— Как живот?
— Да вроде бы прошел, — ответил Обухович.
— Лекарство нашел?
— Да, получил от старухи зелье. Пользительное, видать.
— Ну хорошо, больше не болей, а то нам недосуг.
Разговор этот насторожил Обуховича.
"Неужели догадались, сволочи? — подумал он, чувствуя, как его окатывает холодная волна страха. — Да не может того быть, ведь я же оглядывался никого следом не было".
Больше Обуховича ни о чем не расспрашивали, и он успокоился. Но напрасно. Он и не подозревал, что в ту самую ночь, когда он побывал у старухи, за ним неотступно следовали трое. Они примечали каждый его шаг и запомнили избу, в которую он заходил. У избы менялись дежурные, и, когда на другой день там появился агент гестапо, партизанам все стало ясно.
Когда агент шел от знахарки, его перехватили, и он под страхом смерти выдал старуху и Обуховича.
Предатель был немедленно изолирован и переправлен в далекий партизанский край для выяснения обстоятельств. Обуховича много раз допрашивали, он не стал запираться. Теперь он томился, ожидая решения своей участи.
11. Засада
Алексей понимал, что оставаться в поселке Краснополье ему больше нельзя. Штроп шел по его следу.
О Готвальде ничего не было слышно. Удалось ли ему спрятаться? Во всяком случае, как сообщил Корень Алексею, партизаны ночью побывали дома у Готвальда и никого там не нашли. Изба пустовала. Может быть, Готвальду удалось спастись? А вдруг его арестовали?
Куда делись жена и сын шофера? Может быть, их схватили… А как будет вести себя Лещевский? Вынесет ли он пытки и не заставят ли молодчики из гестапо его заговорить? Надо было что-то предпринимать…
Алексей решил уйти в лес. Но уйти, оставив по себе память. Вместе с Корнем и Шерстневым он решил через Крюкова сообщить в гестапо, что в поселке Краснополье скрывается секретарь подпольного обкома.
Для поимки такого важного лица наверняка пригонят большой отряд, да еще под командой гестаповских офицеров. А тем временем партизаны устроят засаду.
Скобцев охотно согласился на эту операцию и обещал прислать не меньше тридцати, а может быть, и пятьдесят человек.
Вечером к Алексею пришел партизан, они уточнили детали совместных действий и нашли место, подходящее для засады.
Потекли часы напряженного ожидания. Снова наступил вечер. Алексей был один в своей каморке.
За дверью громыхала ведрами хозяйка. В окно было видно, как улицу пересекли длинные вечерние тени от домов. В окнах напротив отражался золотистый закат. Над тесовой крышей в небе застыло малиновое облако.
Поселок утих, будто жители чувствовали приближение грозовых событий и попрятались по домам.
Разведчик прекрасно понимал, что ему угрожала очень серьезная опасность. Стоило фашистам появиться на полчаса раньше срока, назначенного Крюковым, — Алексей окажется в ловушке, которую подготовил себе собственными руками. А если запоздают партизаны — он погубит не только себя, но и других.
"Ну что ж, — рассуждал он, — войны без риска не бывает. Как, впрочем, и без крови".
Вот уже много времени он вел тайную войну. Вел в госпитале, вел, выйдя из него… Он понимал, что враг и силен и коварен, и все-таки Алексей верил в свои силы, в свое умение разгадывать вражеские хитрости, предупреждать опасность.
Ему вспомнилось, как когда-то он изучал опыт разведчиков, действовавших в интересах буржуазных правительств. Многим агентам нельзя было отказать ни в уме, ни в изобретательности, ни в ловкости. Порой это были удивительно мужественные люди. Но как бы ни был разнообразен их "почерк" и "стиль", как бы ни обновляли они приемы своей работы, приемы эти всегда строились на низменных чувствах человека: корыстолюбии, обмане, страхе, шантаже, стремлении к власти.
Ему же не приходилось прибегать ни к подкупам, ни к обманам, ни к шантажу. Он апеллировал к самым высоким чувствам людей — любви их к Родине. И люди откликались, шли за ним, хотя знали, что рискуют жизнью, что в гестаповских камерах в случае провала их ждет нечто более страшное, чем смерть.
Алексей не мог без улыбки сочувствия вспомнить Софью Львовну. Эта, казалось, робкая и беспомощная интеллигентка могла бы преподать урок смелости иному мужчине. Все последние три месяца она спокойно смотрела прямо в лицо опасности.
Где она теперь? Ей было передано распоряжение уходить из города. Она должна была добраться до бывшего совхоза "Коминтерн", где ее ждал человек из партизанского отряда. Удалось ли этой мужественной женщине уйти?
А Шерстнев — он ходит в одежде полицая. Разве не рискует этот русский человек своею жизнью ежеминутно? Шерстневу угрожает смерть в застенке гестапо, его презирают свои, брезгливо сторонясь при встрече, боясь даже прикосновения к его полицейскому мундиру.
И даже Борис Крюков, такой слабый сначала, преодолел страх и выполняет ответственное дело честно и преданно.
Скобцев был очень пунктуален. Его люди в точно указанное время, выйдя из лесу, затаились в овраге, неподалеку от дома на окраине поселка Краснополье, где жил Алексей.
Овраг затопил густой туман: будто дымовая завеса, он скрывал партизан. Повезло с погодой. Бойцы лежали молча в зарослях орешника, а когда совсем стемнело, пригибаясь, бесшумно пробрались задворками к третьей с краю поселка избе, где жил Столяров.
В начале двенадцатого в дверь легонько постучали.
Алексей вышел открыть сам — на пороге стояли трое вооруженных людей.
— Федор, — назвался рослый человек с худым загорелым лицом.
Алексей крепко стиснул ему руку.
— Один? — спросил Федор, быстро проходя на половину Алексея и оглядывая избу.
— Нет, еще хозяйка.
— Где она?
— В город поплелась, к знакомой…
— Хорошо, — кивнул головой Федор. — Эй, Петро! — позвал он стоявшего у дверей партизана с ручным пулеметом. — Живо на чердак!
Когда пулеметчик исчез в темноте сеней, Алексей спросил Федора:
— Как остальные?
— В порядке, — отозвался Федор, — на местах.
У ворот, за забором… Слушай, дай-ка водички.
Алексей принес ему из кухни кружку воды, Федор жадно выпил и, вытерев рукавом ватника губы, поинтересовался:
— У тебя какое оружие?
— Парабеллум, три гранаты.
— Слабовато… А зачем ты-то остался? Без тебя справимся. Может, пойдешь сейчас в лес?
Алексей возмутился:
— Вас подставлю под пули, а сам спрячусь? Нет, нет, не пойдет!
Федор кивнул человеку в потертом офицерском кителе, тот исчез куда-то на минуту и принес Алексею автомат.
— Ну а теперь по местам! — приказал Федор и сам, став на одно колено, пристроился у окна. Алексей затаился у другого окна, там же, приоткрыв его.
В избе установилась сумеречная, осторожная тишина. Верещание сверчка казалось неестественно звонким.
Алексей покосился на Федора. В темноте, едва различимый, белел горбоносый профиль партизана.
Алексей тихонько спросил:
— Который час?
Федор бросил взгляд на трофейные ручные часы со светящимся циферблатом. Минутная стрелка накрыла цифру шесть.
