Одной из таких женщин была Наташа Вагнер. Она красива, умна, заботлива и сексуальна, но не только: Наташа — дочь Натали Вуд и Ричарда Грегсона (воспитывал ее Роберт Вагнер, а затем, после трагической смерти матери, Роберт Вагнер и Джилл Ст. Джон). У Наташи было все; она была идеальна! Но я не искал совершенства, я искал чего-то лучшего. Лучше, лучше, лучше! Но из-за того что я произнес перед ней такую же речь о том, что не буду встречаться с ней должным (как я считал) образом, наши пути разошлись, и мне пришлось искать еще более совершенных женщин — хотя на самом деле таких женщин я уже находил и бросал их…
Несколько лет спустя я ехал по скоростной автостраде, идущей вдоль тихоокеанского побережья, в какой-то дурацкой машине, настолько удивительной, что я и сейчас хоть убей не могу вспомнить, что это была за штуковина. Я спускался с вершины вниз; сверкающее солнце отражалось в полосе прибоя в океане и превращало его в блестящее серебро. Серфингисты бездельничали в ожидании той единственной волны, которая так и не появится; я очень хорошо понимал, что они чувствовали.
А потом у меня зазвонил телефон. Это была Наташа. Она влюбилась в меня после одного из вышеописанных свиданий, поэтому ей пришлось уйти: «Такие у нас правила, Мэтти, такие правила!» Но каким-то диковинным образом случилось так, что она все еще оставалась моим другом — даже несмотря на то, что я выбросил ее за борт.
— Привет, Мэтти! — сказала она своим неподражаемым ярким тоном. Она всегда была яркой, как солнце над океаном. Иногда мне приходилось отводить от нее взгляд — просто для того, чтобы сориентироваться в пространстве.
— Привет, Наташа! Как ты? — сказал я. Я был очень рад ее слышать. — Как поживаешь?
Она сама мне позвонила… Может быть, это был шанс на то, что мы?..
— Я стала мамой! — сообщила она. — Только что родила девочку. Ее зовут Кловер!
— О… — сказал я, но затем быстро пришел в себя, или мне показалось, что я пришел в себя. — Это фантастическая новость, детка. Мне тоже нравится это имя!
Мы еще немного поговорили и расстались. А потом из ниоткуда на моем пути возникла какая-то гребаная машина, которая неслась прямо на меня… Я остановился на обочине. Солнце все еще стояло высоко, серферы по-прежнему стояли на своих досках, но меня просто захлестнули чувства. Гигантская волна, которую все ждали, пронеслась в моей голове.
— А ведь это мог быть наш ребенок, — сказал я в пространство и заплакал так, как будто этим новорожденным был я сам.
Мне было несказанно грустно и одиноко. Я плакал минут сорок пять, пока мне в голову не пришла новая мысль, как тучи появляются на небе над океаном: «Господи, откуда такая реакция…»
Мне пришлось долго разбираться в том, почему я так резко сломался, пока, наконец, не понял, что именно я делал не так: я искал удовольствий на часок-другой с каждой женщиной, созданной моим воображением, тогда как мимо проходила настоящая жизнь, которой мне так не хватало. И ради чего я решил стать трезвенником? Ради того, чтобы просто спать с женщинами? Наверняка Господь Бог приготовил для меня что-то получше…
Мне нужно было выяснить, что именно, — и выяснить быстро. Вон у Наташи жизнь расцветала, а моя жизнь превращалась в одну огромную ошибку.
* * *
Когда я пытаюсь понять, каковы мои отношения с трезвостью и наркозависимостью, я постоянно возвращаюсь к такому факту: я способен оставаться трезвым и независимым — но только до тех пор, пока со мною что-нибудь не случится.
В отдельные тихие дни, когда я был трезвым, я вспоминал свое недавнее прошлое и удивлялся: зачем я вообще после окончания курса лечения принимал таблетки или наркотики? Когда я был трезв, силен и чувствовал себя нормальным человеком, у меня иногда возникала фантазия надеть кепку-бейсболку и солнцезащитные очки и смешаться с обычными людьми, которые бродят по району Ранчо Ла-Бреа, или постоять рядом со звездой какой-нибудь селебрити на голливудской Аллее славы — просто посмотреть, на что это похоже. Испытать не что-то вроде: «Я звезда, я лучше их», а другое ощущение: «О, так вот на что похожа трезвая жизнь».
Впрочем, пока я чаще всего заезжал в Страну трезвости простым туристом; оказалось, что мне очень трудно пустить здесь корни. Ну почему же мне было здесь так тяжело, притом что сотни людей вокруг меня с легкостью переходили эту границу?
Если в Лос-Анджелесе я встречался буквально с самыми разными женщинами, то в Нью-Йорке я встретил женщину, которая мне очень понравилась. Я не был ей верен, но любил ее. Когда я только что протрезвел и стал знаменит, мне хотелось переспать со всеми женщинами в округе Лос-Анджелес — и многие из них отвечали взаимностью на мои желания. Нередко моя болтливость заводила меня гораздо дальше, чем ей следовало. Но женщина, которую я полюбил в Нью-Йорке, была похожа на хорошую мамочку, она также была отличной нянькой и невероятно красивой, поэтому меня, конечно, очень к ней тянуло… Правда, в конце концов я, как обычно, все испортил. Но в остальном дела шли не так уж и плохо, я начал помогать другим алкоголикам в Лос-Анджелесе покончить с алкоголизмом: выступал спонсором, отвечал на звонки, когда это было необходимо, давал советы. Популярность «Друзей» также неудержимо шла вперед, и в этом смысле моя совесть была чиста; я не пил, и у меня сложился свой именной сезон — тот, где все говорили только о Чендлере. (Попробуйте угадать: когда я снимался в «Друзьях» совершенно трезвым? В какой год я был номинирован на премию «Эмми» за лучшую мужскую роль в комедии? Да, это было в девятом сезоне. Если девятка вам ни о чем не говорит, то больше вообще уже ничто ничего не скажет. Знаете, что я делал в том сезоне по-другому? Я слушал. Я не просто стоял и ждал, когда настанет мой черед говорить. Иногда в актерской игре важнее слушать, а не говорить. Я пытался внедрить эту практику и в реальную жизнь. «Знать больше, говорить меньше», — вот моя новая мантра.)
Два года пролетели незаметно. Так, может быть, именно так чувствуют себя нормальные люди? Может быть, я нашел свое призвание — и помимо «Друзей», помимо славы кинозвезды, помимо всего прочего я нахожусь здесь для того, чтобы помочь людям стать трезвыми и оставаться трезвыми?
А потом случилось событие, которое еще раз доказало, что я способен оставаться трезвым только до первого происшествия.
Одна из женщин, к которым я обращался с уже известной вам речью, очень ко мне привязалась. Но, как мы с вами знаем, дорогой читатель, в таком случае я должен был дать задний ход.
Что я и сделал. Я сказал: «Я не люблю тебя. Я предупредил тебя об этом при первой встрече… Помнишь, что я говорил перед тем, как предложил тебе посмотреть меню?»
Но было слишком поздно: ее постоянно мучила боль. Получалось так, что это я во всем виноват. Так что, выходит, что вот ради этого я стал трезвенником? Чтобы спать с женщинами, а потом их бросать? Наверняка Господь Бог приготовил для меня что-то получше…
В то время эта женщина жила в отеле «Беверли-Хиллз». Я пришел туда и пытался поговорить, но она была безутешна. Чем-то она напоминала мою мать — как бы я ни блистал обаянием, какие бы шуточки ни отпускал, я не мог унять ее боль.
В конце концов женщина ушла в ванную, оставив меня в комнате одного. На столике стояла початая упаковка викодина. Три таблетки четко выделялись в свете прикроватной лампы. Она заперлась в ванной и кричала, а я не смог разобраться в ситуации. Вот так это и произошло. Я принял три таблетки и как-то пережил эту ночь, но тем самым завершил двухлетний период воздержания от «веществ».
Итак, я снова оказался в полном, совершенно полном дерьме. Потому что как только вы прорываете тонкую границу трезвости, начинает работать феномен тяги, и вы снова отправляетесь в забег.
Конечно, я не смог остановиться и сначала быстро перешел на привычные мне таблетки, а потом снова начал пить. Я сознательно скользил вниз по длинной горке к забвению. Это было сильнее меня — я буквально ничего не мог с собой поделать.
