И началось мучение. Тепло входило в застывшее тело, и больно стало так, как будто все до одной молекулы, из которых оно вроде бы состоит, превратились в сплошной нарыв и готовы были вот-вот лопнуть. Пальцы на руках моментально разбухли, и казалось, что под ногти загоняют иголки, медленно и долго.
Ей стало так больно, что она заплакала, и тут опять услышала щенка. Того самого, ради которого вернулась.
Не было никакого щенка.
Она слышала свой собственный жалобный скулеж.
Она вернулась ради… самой себя.
Нужно подложить еще полено. Чтобы вдруг не погас огонь.
Лиля поднялась, глянула на потолок – только темные от времени и копоти неструганые доски и никаких снежных пауков. Сверху на поленнице стоял приемничек, самый обыкновенный пластмассовый, с бодрой надписью «Пионер» и круглой черной решеткой.
Лиля взяла приемничек. Потрясла. Посмотрела. Зачем-то прижала его к себе. За пазухой звякнули спички.
Лиля Молчанова аккуратно поставила приемничек на стол, взяла полено, сунула печке в пасть. В консервной банке обнаружился оплывший огарок свечи, и Лиля зажгла его, вытянув из печки горящую ветку. Сразу стало необыкновенно, сказочно светло.
На нарах валялись какие-то вещи, и Лиля очень удивилась, когда сообразила, что это ее одежда. Почему-то она вся была порвана или разрезана. Из куртки во все стороны лезла белая волосатая подкладка. При виде этой подкладки Лилю чуть не стошнило. Тут же валялся ее ботинок, тоже искромсанный, и она с отвращением швырнула его на пол к раздавленному трупу ее мобильного телефона. Вишневая лакированная сумка, стоимость которой так развеселила Таню, теперь состояла из трех… нет, из четырех частей. Разных по форме и размеру. Джинсы располосованы на длинные узкие полоски.
Лиля с удивлением посмотрела на свои голые грязные ноги, а потом оглянулась на приемничек. Он не исчез. По-прежнему стоял на столе.
На гвозде рядом с печкой горбились какие-то вещи. Лиля стащила их и посмотрела – ватные штаны, телогрейка и брезентовое сооружение с капюшоном. Лиля мигом натянула штаны и телогрейку, от них крепко несло гарью, рыбой и еще чем-то, затянула брезентовую веревку на поясе, застегнула все пуговицы на телогрейке и даже засмеялась от счастья.
У нее есть печка, дрова, телогрейка и штаны. Так просто ее не возьмешь.
Еще у нее есть чайник. Если, допустим, держаться одной рукой за дверь, чтоб не потеряться в пурге, можно нагрести в чайник снега, и тогда у нее еще будет кипяток – попить.
Лиля подхватила чайник, отвалила от двери чурбак, решив ни за что не отпускать его деревянную спасительную шероховатость, стала на четвереньки и, жмурясь и отворачиваясь от ветра и метели, стала одной рукой грести снег. Чайник она зажала между коленей. Она не знала, сколько времени прошло, много или мало, но вскоре поняла, что больше не может: холод жалил ее, и руку, и ноги она опять почти не чувствовала. Она ввалилась обратно в свой рай, приперла дверь чурбаком, сунула чайник на печку и вытерла лицо.
На столе стоял приемничек под названием «Пионер».
Его нельзя включать – вдруг он заработает? Если так, она не справится с собой.
Она будет слышать голоса и ни слова не сможет сказать в ответ, и паника вырвется и убьет ее. Никак нельзя, чтобы ее убила паника, после того как ее не убили ветер и холод. Они сделали бы это… красиво и быстро.
А паника будет терзать и мучить ее долго.
Лиля подошла к столу, задевая головой потолок. За шиворот сыпалась труха, зато там не было никаких снежных пауков.
Она взяла бутылку с зеленой, криво приляпанной бумажкой, жидкость плеснула внутри. Лиля отвинтила крышку и понюхала. Сомнений не было никаких, она зажмурилась и глотнула. Раз, другой, третий.
На той планете, с которой принес ее звездолет, она непременно закашлялась бы, слезы выступили бы на глаза, она стала бы хватать себя за горло и дышать открытым ртом.
На этой планете она крепко вытерла рот рукавом телогрейки и громко сказала «спасибо!» тем, кто оставил здесь водку, спички, дрова, телогрейку, свечку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Тем, кто оставил Лиле Молчановой жизнь.
Хотя бы на какое-то время.
Потом она решительно включила приемник.
Никакой паники не будет. Лиля Молчанова просто вытолкает ее вон из своего убежища. Если ей предстоит еще какое-то время пожить до смерти – она будет жить с музыкой. В прямом смысле этого слова.
– В эфире радио «Пурга» и Олег Преображенцев.
Лиля села на нары.
– Я хочу повторить главную сегодняшнюю новость. Пропала моя соведущая Лилия Молчанова, вы все ее прекрасно знаете по нескольким программам, которые мы провели вместе. Если вам что-нибудь известно о ней, звоните нам, пограничникам или по любому из дежурных телефонов. Нам обязательно передадут. Лиля, если вдруг ты меня слышишь…
– Я тебя слышу отлично, – негромко сказала Лиля в землянке.
– …позвони немедленно.
– Я не могу позвонить, Олег.
– Мы тебя ищем. Мы тебя найдем. Держись, где бы ты ни была.
Она вдруг увидела его – в наушниках, перед микрофоном. Желтое от загара остроугольное лицо, узкие глаза.
– Ровно в пять, как обычно, новости, а сейчас песня «Кажется» группы «Ума Турман». Вы помните, дорогие радиослушатели, мы договорились, что сегодня я ставлю ее каждые полчаса на тот случай, если Лилия Молчанова нас слышит.
«…Я помню черные края этой бездны. Я слышал пение живущих там вечно. Я понял, что слова теперь бесполезны, я видел небо – оно бесконечно. Кажется, никогда нам на планете этой не встретиться, просто рукой махнуть – и голос почти не слышен. Просто: «Пока, пока!» – и молча пойду я вниз по лестнице. Может, когда-нибудь музыка станет тише».
Минут за двадцать до окончания эфира в студию влетела Алена. Преображенцев сдернул наушники:
– Что?!
Она покачала головой. Никаких новостей – из тех, что он ждал, – хотя к поискам подключились военные. Впрочем, толку от них мало – где искать? Город обшарили от чердаков до подвалов, а дальше?..
– Там к тебе пришли. Точней, приехали. Ты бы спустился.
– Кто приехал?
Алена взглянула на него:
– Родственники. Из тундры. Хотя, может, они тебе и не родственники.
У Олега Преображенцева похолодел затылок. Если к нему пришли люди из тундры, значит, знают об… охоте. Пришли предупредить или сообщить что-то.
Он быстро расставил метки, выбирая и рассчитывая по времени песни – чтобы эфир докатился до финала без него.
– Попрощаться за тебя? – предложила Алена.
– Как хочешь. – Ему стало все равно.
– Олег, – окликнула она, когда он был уже у двери, над которой полыхала надпись «Микрофон включен». – Если они что-то знают… и тебе скажут, позвони сразу же. Ладно?
Он кивнул.
– Ромка внизу, – сообщил попавшийся в коридоре Шахов. – Слушай, а кто это? И чего их принесло в пургу?
Преображенцев напялил куртку и бегом бросился вниз по широкой и тихой лестнице, напоминавшей такую же на речном вокзале. Привычный, цивилизованный, «радийный» мир остался позади.
Ни черта не помогла цивилизация. Спасовала. Не справи- лась.
И вместе с ней спасовал и не справился он, Олег Преображенцев.
Возле подъезда «Пурги» в синем свете уличного фонаря стояла нарта, запряженная восемью собаками. Девятая лайка, запасная, была пристегнута прямо к нарте, а не к главному потягу – значит, упряжка пришла издалека. Собаки стояли и сидели спокойно, только жмурились от ветра, выставив вперед короткие мохнатые уши, чтоб не попадал снег. Возле нарты топтались Ромка Литвиненко и невысокий человек в капоре, отороченном росомашьим мехом, который, как известно, не индевеет даже в самый жестокий мороз.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Тебя спрашивает! – сквозь метель прокричал Ромка.
– Ты Олег? – Невысокий, отороченный мехом, голоса не повышал, но говорил как-то так, что все было слышно. Вой метели не заглушал его.
– Я Олег. А ты?
– Нутэвэкэт, – представился человек. – Я из Инчоуна.
– Ръапыныл? Какие новости?
Человек помедлил, как бы размышляя, удивляться ему или нет, а потом все же удивился:
