Тут ему стало смешно.
Нутэвэкэт из Инчоуна степенно сидел на полу, скрестив ноги в пятнистых серых штанах из кольчатой нерпы, в замшевой камлейке[1], надетой поверх оленьей кухлянки, чтобы в мех не набивался снег. Подметки торбасов подбиты шкурой белого медведя, чтоб при ходьбе не скользили назад. Только морские охотники с Ледовитого побережья могут позволить себе такие, остальным редко выпадает удача добыть умку. Он сидит, прихлебывает чай, а перед ним на полу стоит серебряная лондонская штучка, которую Олег так и не подарил брату!
Из кухни двойная дверь с тамбуром вела в холодную кладовую, где сильно пахло шкурами, кожей и тундрой. Олег зажег свет и стал в ней шуровать. Его снаряжение было значительно хуже, чем у Нутэвэкэта, но все же кухлянка, малахай и штаны имелись, самые настоящие, без дураков.
Кухлянку ему сшила бабушка Туар, которая еще умела кроить шкуры пальцами, без всяких ножниц, и сшивать их оленьими жилами. Она очень сердилась, когда ей говорили, что сейчас полным-полно синтетических ниток, очень прочных, ими шить гораздо удобней! «Обычай надо держать, – говорила бабушка и поджимала губы. – Когда умру, хоть обмотайтесь нитками и ходите в них, а пока я жива, все по обычаю будет!» И в самом деле, все было «по обычаю», даже три узкие ленточки замши на спине, украшенные бусинами, голубой, красной и белой, оберег от злых духов.
И торбаса у него настоящие – из оленьих камусов с очень плотной шерстью, с лахтачьей[2] подошвой. Кроме того, в них еще был подложен высушенный особым образом мох, который не рассыпался и не крошился, хорошо впитывал влагу, и с такой «стелькой» удобно ходить по камням.
Никакая одежда – самая современная, самая необыкновенная, самая технологичная – не спасала в тундре от холода и ветра, а сколько ее Олег перепробовал! Все эти глупости, написанные на солидных этикетках – «до минус сорока», «защита от ветра», «защита от влаги», – на поверку оказывались именно глупостями. В десяти километрах от города этикетки уже решительно не спасали, а спасала как раз кухлянка бабушки Туар, сшитая «по обычаю»!
Олег выволок груду меховой одежды, задубевшей на холоде, свалил на диван и налил гостю еще чаю.
Тот закинул за щеку кусок сахару.
Куда они сейчас пойдут?.. Зачем?
По всей видимости, Нутэвэкэт услышал его мысли – люди из тундры это умеют, – потому что отхлебнул чаю и сказал негромко:
– Запасную одежду возьми. Есть?
Олег посмотрел на него. Тот невозмутимо пил чай.
– Для кого?
– Для женщины, которая у вас пропала, однако. За ней пойдем. Недалеко пойдем, но одежда нужна, однако.
Диджей радио «Пурга» Олег Преображенцев, в котором все же была четверть настоящей, истинной луораветланской крови, удержал себя в руках.
Карабин щелкнул, и вся упряжка его эмоций оказалась надежно пристегнутой. Не сорвется.
…Если нужна одежда, значит, московская фифа Лилия Молчанова жива. Значит, она не ушла к Верхним людям. Если Нутэвэкэт из Инчоуна никуда не торопится, значит, немедленная смерть ей не грозит.
А Олег ее почти потерял. Уже верил, что потерял.
«…Кажется, никогда нам на планете этой не встретиться, просто рукой махнуть, и голос почти не слышен…»
Он вышел в соседнюю комнату и стал одеваться.
Жива.
Нутэвэкэт из Инчоуна нашел ее и пришел на радиостанцию, чтобы сказать об этом Олегу.
Где он ее нашел?! В тундре?! Как она могла оказаться в тундре?! Почему не привез ее с собой, если знает, где она?!
Олег натянул нижнюю рубаху из пыжика, мехом внутрь, потом рывком стащил ее через голову. Рубаху он прибережет для Лили. В кухлянке бабушки Туар и обыкновенном свитере он не замерзнет, особенно если идти недалеко, а Нутэвэкэт утверждает, что близко.
Впрочем, по чукотским меркам, триста километров – это совсем ничего.
…Не может она оказаться за триста километров! Или может?
Олег набил рюкзак вещами, плохо соображая, что делает. Что еще понадобится? Лекарства? Спиртное? Бинты?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он достал узкий термос, вылил в него остатки чая, навалил сахару, завернул крышку и поболтал.
Когда он вышел из кухни, одетый и с рюкзаком, Нутэвэкэт был уже на ногах. Кружка и прекрасная английская серебряная сахарница стояли на шкуре.
– За упряжкой умеешь бежать?
– Умею.
– На обратном пути придется. Собаки троих не потянут.
– Как ты ее нашел?
– Радио слушал, – ответил Нутэвэкэт, пожалуй, весело. – Ты же по радио сказал, что женщина пропала! А я в тундре утром следы видел.
– Какие следы?
– Вездехода. Их метель замела маленько, только я все равно след вижу. За сопкой землянка есть, на берегу. Там летом живут городские браконьеры, икру в бочках солят. Стланик примят, ветки отогнуты. Женщина там.
– Откуда ты знаешь, что она жива?
Нутэвэкэт удивился:
– Слышал, однако! Двигается. И печка топится.
Вся упряжка эмоций Олега Преображенцева потянула так, что чуть не сорвалась с привязи.
Лиля в землянке топит печку?! Этого не может быть. Человек из тундры все перепутал. Возможно, там действительно засели какие-то браконьеры, отшельники или черные старатели, моющие на Чукотке золото, но только не Лиля Молчанова!
Нутэвэкэт счел нужным объяснить:
– Сам к ней не пошел. Напугаю еще больше! Она, однако, не по своей воле в тундру пошла. Тебя не испугается, ты для нее свой.
– Откуда ты знаешь, что не по своей воле?
Его собеседник посмотрел на него, кажется, с сожалением. Я думал, что ты умнее, вот как Олег понял его выражение лица. Я думал, ты не до конца тангитанин. А ты такой бестолковый.
– Я видел следы. Я слышал звуки, – повторил он терпеливо, как маленькому. – Вездеход проехал. Вездеходу, однако, в это время года там делать нечего! Потом человек прошел. Другого человека тащил. Потом вездеход ушел. На нем один человек ушел, а другой остался! Ты по радио сказал – женщина из города пропала. Я радио очень уважаю. В тундре все уважают. Я подошел к землянке, послушал. Там женщина. Печку топит. А раз печку топит, сразу не замерзнет. Кровью не пахнет, значит, не ранена. Однако, идти надо. Ночью дуть сильно будет, а завтра пурга уйдет.
Олег кивнул.
Собаки лежали во дворе, свернувшись, похожие на снежные холмики. Завидев хозяина, стали подниматься и отряхиваться.
– Хорошая упряжка, – похвалил Олег.
Этого требовала вежливость.
– Жаловаться нельзя, – согласился хозяин.
В два приема он снял с нарты свой груз, чтобы Олегу было куда сесть, пристроил его под навес с той стороны, где меньше дуло – Олег помогал, – крикнул собакам, вожак стал поворачивать упряжку. Держась за «баран», круглую скобку, Нутэвэкэт разогнал упряжку вдоль улицы и пристроился на нарту. Олег, бежавший с другой стороны, неловко плюхнулся – все же давно не ездил. Собаки набрали скорость и затрусили вдоль лимана, обходя город.
Ветер свистел, метель мела, и казалось, что она не кончится никогда и весь мир состоит только из снега, холода, тьмы и равномерного бега собачьей упряжки…
Была еще одна свечка, но Лиля не решилась ее зажечь. Нужно беречь свечи и дрова. Нужно беречь силы. После первой волны тепла, от которого дергающей, воспаленной болью зашлись все внутренности, после водки и глотка кипятка, получившегося из целого чайника снега, Лиля снова стала замерзать.
Как-то по-другому, медленно и всерьез. Холод постепенно пробирался в нее подло, изнутри.
Она топала ногами, совала ледяные руки сначала в карманы телогрейки, потом в колени, потом под мышки, и везде было холодно, холодно!.. Она жалась к печке боками и спиной, и печка старалась, помогала ей, прогоняла холод! Но стоило только повернуться другим боком или сделать шаг к поленнице, как стужа опять одолевала, наваливалась, очень тяжелая. Она никогда не знала, что стужа такая тяжелая. Она весит много тонн, ее невозможно скинуть с себя, она везде, со всех сторон.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
