Со страхом ещё более-менее всё было ясно. Адски рискованно совать нос в старые дела, да ещё без ведома прямого начальника. Только за одно это любопытный нос расквасят в кровь. А если Дмитрий узнает, что носом копали под него лично, то оторвёт нос вместе с головой.
А вот мучительно сосущая тяга к запретному, но сладостному… Оно было гораздо сильнее, чем обычная щекотка от прикосновения к чужим похабным тайнам. А сколько их подшито в литерных делах, ого-го! Слюной и испариной от возбуждения изойдёшь, пока перечитаешь.
Только в переходе между зданиями Седой вдруг осознал, что бежит, как вспугнутая мышь в нору. Исходя потом от страха и предвкушая удовольствие, когда из тёмной безопасности норки можно будет показать кукиш всем котам на свете.
Осознал и невольно сбился с шага.
«Да, я трус! — зашипел он на самого себя. — А кто тут герой? Суки одни и пауки в банке. Герои у нас, блин, на кладбище гниют».
Он машинально натянул на лицо улыбку и кивнул идущему навстречу соратнику по конторской войне. Засекреченная личность в сером костюме, чёрной рубашке и синем галстуке с искоркой, с никогда не выходящем из моды крохотном значочке на лацкане пиджака, кивнула в ответ. Апоплексический румянец на отёкших щеках при этом сделался ещё сочнее.
Преторианы
Барабин, прищурив от дыма один глаз, зажав изжёванную сигарету в углу рта, держал на вытянутой руке карточку фоторобота. Седой отметил, как она подрагивает в пожелтевших от табака пальца.
На обороте карточки кто-то из оперов написал для памяти: «Максим Иванов. Кличка «Странник». Особо опасен. Ликвидировать при обнаружении». Карточка не один год висела на стенде в отделе, прямо напротив рабочего стола Петровского, затерявшись среди нескольких десятков таких же смазанных физиономий лиц, находящихся в вечном розыске.
— А что означает крестик насупротив фамилии? — спросил Барабин.
— Якобы ликвидирован.
— Якобы? — чутко среагировал Барабин. — И давно ты в этом сомневаешься?
— Сегодняшнего дня, — немного помявшись, ответил Седой.
Барабин накрыл карточку ладонью и внимательно посмотрел на Седого.
— Угораздило же тебя, Михаил Петрович.
— Что, серьёзно?
— Вот принесут папочку, поймёшь. По твоему описанию и этой картинке, с учётом того, что фоторобот — дело максимально смутное… Но память меня ещё не подводила.
— Потому я и здесь. Таких спецов, как ты, скоро не останется.
Барабин польщено хмыкнул. Потянулся к сейфу.
— Может пока по маленькой? Для разрядки, а?
— Давай! — От острого желания выпить у Седого резью свело горло. — «Сейчас полста — не помеха. Только голова лучше фурычить будет. А разберусь со всей этой бодягой, напьюсь, ох, и напьюсь! Рожухин мой спёкся, ясно, как божий день… Слава тебе, господи, одной сукой меньше станет!»
Выпили из тонкостенных «служебных» стаканов, как стойкие часовые окружавших пузатый графин.
«А вот интересно, есть ли в «конторе» хоть один стакан, из которого не разит всеми сортами спиртного? Надо начальству подбросить идею, пусть устроят рейд по обнюхиванию всех стаканов. С «оргвыводами», как водится, — подумал Седой, наслаждаясь теплом, хлынувшим по венам. — Ого! Во, даёт!»
Барабина развозило прямо на глазах. Одутловатое лицо медленно наливалось краской, дрябло обвисли губы, в глазах появилась безумная поволока.
— Степаша, ты чего? На старые дрожжи развозит?
— Не-а. На новые. — Барабин облизнул губы. — Мне теперь стакана хватает. Да и пьётся здесь легко. Это у тебя суета круглый день. А здесь — тишина. Болото, бля!
— Сам ушёл с «земли». — Седой всегда завидовал людям, способным на поступок.
— Ибо в дерьме копаться устал! И крови боюсь… — Барабин погрозил пальцем. — Я же между делом почитываю что вы сюда сплавляете, писаки херовы! Да и старые архивчики, что не сожгли пока перестраивались, тоже, я тебе скажу, ещё то чтиво. Пьёшь под них, закусывать не надо! Работники, мать вашу за ногу…
— Всех-то не суди! Кто задницу рвёт, а кто лямку тянет, — почему-то вдруг обиделся Седой.
— Всё одно. Все на одной сковородке жариться будем. И большие, и маленькие. И те, кого для отмазки шлёпнут, и те, что своей смертью помрут.
— Ну, тебя несёт, Степан! О вечном начал думать?
— О чём ещё думать в архиве, как не о вечном? Нет уже никого: и кто стучал, и кто дело крутил, и кому по тому делу яйца открутили и лишнюю дырку в башке сделали, а дела — вон они. Стоят, родимые, как кирпичи в Китайской стене. И века ещё стоять будут.
Барабинское лицо стало пунцовым, видно, эти полста коньяку, действительно были не первыми. Седой помнил времена, когда перепить Барабина было даже теоретически невозможно. — «Ох, сдал мужик! Скоро совсем сопьётся», — подумал он и демонстративно отодвинул стакан.
Барабин пошамкал дряблыми губами и продолжил мысль:
— Стоят, да… Только не папки это, Мишаня. А консервы с дерьмом. В котором весь мир утопить можно.
В селекторе зашуршало и мягкий голос произнёс:
— Принесли, Степан Андреевич. Мне войти?
— На подпись есть что? — спросил Барабин.
— Не срочное.
— Пускай отлёживается. А папку давай сюда. — Барабин вытер губы. — Твою порцию дерьма принесли, Миша. Щас покушаем.
Секретарша внесла тонкую папку, положила между стаканами. Молча вышла.
Седой проводил взглядом её крепкие бёдра, туго обтянутые юбкой, и улыбнулся:
— Я даже брошу пить!
— Из-за Ирки-то? Не стоит.
— Точно? — Петровский подмигнул.
— Можешь мне верить. — Барабин расплылся в самодовольной улыбке. — Видал, даже бровью не повела!
— Твоя школа?
— А то! Сам муштровал. А то пришла дура-дурой после ускоренных курсов. Ни в рот взять толком не могла, ни папки по номерам расставить. Ты бери пока, читай. Даю десять минут. Больше нельзя, у меня своих стукачей, как тараканов. Ещё будешь? — Барабин потянулся к бутылке.
— Капни чуток, — сдался Седой. — «Не умру. Тем более, что один он пить не станет, ещё обидится», — подумал он, пристраивая папку на коленях.
* * *
Оперативная обстановка
Протокол допроса
полковника ВВС Семенихина В. Б.
