Наконец валенки перекочевали из-под кровати туда, куда им положено было перекочевать, — на ноги.
— Все, пошли!
Щелкнул выключатель. Комната погрузилась в темноту.
В коридоре они столкнулись с квадратным человеком. На сером пальто с изрядно потрепанным каракулевым воротником лежала черная в инее борода. Такой шикарной бороде мог позавидовать любой Дед Мороз. И таким пушистым, вразлет, бровям.
— Не вы ли из райцентра? — спросил бородач. Голос у него оказался тонюсеньким, совсем не соответствующим такой мужественной внешности.
Услыхав, что именно они из райцентра, бородач обрадованно выдохнул:
— Очень, очень хорошо! — после чего представился: — Редька, Тарас Тарасович, начальник здешнего аэродрома.
— Бабочкина, — протянула ему руку в красной варежке старшая Ася и тоже представилась: — Инструктор райкома. А это Ася Антонова из районной газеты.
— Значит, решили в нашей гостинице приземлиться? — спросил Редька на правах радушного хозяина.
— Если не прогоните, — улыбнулась Бабочкина.
— Зачем же? — ответил Редька и как-то плутовато повел глазами. — Но теперь держитесь. Я давно готовлюсь провести с вами дискуссию на тему «Почему районное начальство не жалует нас вниманием?». Согласны?
Бабочкина приняла предложение, пообещав вечером встретиться и потолковать с бородачом. Бородач ткнул короткой рукой, показывая на одну из дверей:
— Мое жилье. Заходите без всяких церемоний.
Обе Аси вышли на улицу. Стоял обжигающий, въедливый мороз. Вокруг распласталась плотная, как глубокой ночью, темнота. Слева от дороги, проложенной бульдозером, тянулись приземистые домики, но окна утонувшие в снегу. Во всех без исключения оконцах светилось: рабочий день давно начался.
«Раз, два, три», — считала про себя Ася Антонова домишки. И вслух подвела итог:
— Семь домов и пять складов.
Таково было хозяйство аэродрома.
От домика к домику перебегали толстые, обросшие снежными наростами провода, а весь аэродром был утыкан четырехгранными бетонными столбами, на которых подслеповато щурились фонари. Как и во всех поселках, забравшихся выше Полярного круга, в Северном в эту пору года за солнце работало электричество. К сожалению, оно слабо восполняло отсутствие небесного светила. Электрические столбы разбегались на три стороны, подступали к самым сопкам, зажавшим полукольцом аэродром. Огромные, похожие на египетские пирамиды сопки подпирали вершинами небо, Отсвечивали белизной снегов.
От аэродрома до поселка было не меньше двух километров. Широкая дорога оборвалась сразу же за взлетной полосой. На смену ей побежала узкая тропинка. Тропинка тянулась по самому берегу Ледовитого океана. Иногда она сбегала с берега вниз, петляла по льду между торосами.
Аси шли гуськом. Впереди Ася Антонова, за ней — Ася Бабочкина. Проходя мимо торосов, Ася Антонова сгребала с них рукавицами снег, подбрасывала его кверху. За ее спиной все время появлялись и таяли пушистые снежные облачка.
Аси не были подругами. Просто знакомые, В любом северном поселке, даже если он районного масштаба, все люди отлично знают друг друга. Все люди в этих поселках встречаются чуть ли не каждый день: на почте, в магазине, в кино. Обе Аси встречались в райцентре по нескольку раз на день. По той простой причине, что редакция районной газеты, где Ася Антонова работала литсотрудником, находилась в здании райкома партии, где Ася Бабочкина работала инструктором орготдела. Встречаясь, они здоровались, иногда перебрасывались словами, но длинных разговоров никогда не заводили. Ася Антонова обращалась к инструктору райкома на «вы» и по имени-отчеству — Ася Николаевна, Ася Бабочкина называла литсотрудницу просто по имени и на «ты».
В любом небольшом поселке люди много знают друг о друге, и Аси считали, что прекрасно друг о друге осведомлены. Кто-то когда-то сказал Асе Николаевне об Антоновой: «Легкомысленная, ветреная девчонка. Двадцать лет, а ведет себя несолидно, каждый день новый поклонник», Потом Ася Николаевна услышала, будто геолог Коля Кудрявцев сделал Антоновой предложение и скоро будет свадьба. Когда об этой несостоявшейся свадьбе забыли, пронесся слух, что Антонова выходит замуж за товароведа Сашу Позднякова. Замужество опять не состоялось. Тогда Ася Николаевна тоже решила: легкомысленная и ветреная. Но Антонова ей нравилась живым характером, остротой языка и бойкостью, с которой она писала свои заметки, зарисовки, очерки. Эти заметки и очерки в газете Бабочкина всегда читала с интересом.
Кто-то когда-то сказал Асе Антоновой о Бабочкиной: «Ханжа, синий чулок. Тридцать лет скоро, а за ней никто не ухаживает. Так и проходит в старых девах. И потом — не имеет своего мнения. Слово завотделом, не говоря уже о секретаре, для нее закон». И вправду, Ася никогда не встречала Бабочкину вне рабочей обстановки. На каток, где по вечерам собирался чуть ли не весь поселок, та не казала носу. Как-то, впрочем, Ася неожиданно встретилась с Бабочкиной километрах в десяти от поселка, когда они с типографскими ребятами шли на лыжах к сопке Колючей. Бабочкина тоже была на лыжах и бежала им навстречу. Поравнявшись с ними, она притормозила, спросила, далеко ли держат путь, и умчалась своей дорогой. И оттого, что даже на такую прогулку Бабочкина отправилась одна, Ася подумала: в самом деле ханжа, синий чулок.
О том, что у обеих командировки в Северный, они узнали, встретившись на аэродроме, за десять минут до вылета. Ася Антонова тут же выболтала цель своей поездки.
— Вчера пришло письмо, правда, анонимное, но это ничего не значит. Пишут, что заведующий торговой базой за полгода ни разу не отправил продукты оленеводам. Сам обарахляется, живет как купец, квартира в коврах, а в тундре у пастухов ни чаю, ни сахару, ни галет. Словом, тот еще тип. Надо выступить.
Когда Ася спросила, по каким делам летит в Северный Бабочкина, та сдержанно ответила:
— В колхозе отчетно-выборное собрание. Есть мнение присмотреться к председателю: поступили некоторые сигналы. — И раздумчиво договорила: — Впрочем, надо разобраться на месте.
«Она умеет писать, значит, будет острая критическая корреспонденция», — решила Бабочкина.
«Раз есть мнение — снимут председателя», — сделала вывод Ася Антонова.
Потом они вместе вышли из самолета, вместе узнали у первого встречного, что на аэродроме есть гостиница для летчиков (но пускают и приезжих), вместе разыскали завхоза, поселились в одной комнате. Теперь они вместе шагали в поселок. Каждая по своим делам.
Тропинка больше не опускалась к океану, а наоборот — все дальше уходила от него. Огни поселка совсем приблизились. У первого электрического столба тропинка вдруг перешла в хорошо укатанную дорогу. По обе стороны ее поднимались дома.
Поселок Северный умещался на одной улице — прямой и, казалось, бесконечно длинной. На улице заливисто лаяли собаки, остро пахло угольным дымом: печки топили каменным углем.
У круглого, как калмыцкая юрта, домика парень в меховой одежде запрягал в нарты собак. Он-то и показал, где находится правление колхоза — рядом.
— А торговый база — далеко идти, — парень говорил с чукотским акцентом, старательно произнося каждое слово. — Магазин будет, больница будет, потом база увидишь.
Колхоз носил странное название «Олений рог», о чем свидетельствовала вывеска над дверью дома правления. У этого дома с высоким крыльцом и пузатой лампочкой, освещавшей вход, обе Аси остановились.
— Я освобожусь и зайду за вами, — сказала Ася Антонова. — Вы не обедайте без меня.
— Хорошо, — согласилась Бабочкина.
Ася Антонова отвернула рукав полушубка.
— Половина одиннадцатого. Часа в три я приду.
— Хорошо, — кивнули Бабочкина. — Буду ждать.
Бабочкина поднялась на крыльцо правления колхоза, а Ася Антонова зашагала дальше по синей заснеженной улице.
3
Вчера из больницы выписался последний больной: старик Ноко, благополучно перенесший корь. Проводив его, врач Юля Плотникова распечатала письмо, которое так и не успела за два дня опустить в почтовый ящик. Взяв чистый листок бумаги, написала следующее:
«Р. S. Я тебе писала, папочка, о том, что у нас, вопреки всем утверждениям медицины, вспыхнула корь среди взрослых. Причем русских болезнь не тронула, а только чукчей и только тех, кто находился в тундре. Все тяжело переносили болезнь, особенно пожилые, еще хуже — старики. И вот сегодня радость — старик Ноко (ему семьдесят два года) ушел из больницы здоровым. Он был последним, кто лежал у нас с корью. Эпидемия свирепствовала три месяца и не унесла ни одной жизни. По этому поводу мне хочется крепко-крепко расцеловать тебя.
А пишу я все это для того, чтобы ты, как врач, знал, что в терапии еще тьма белых пятен.
Теперь сообщила тебе все новости. Сейчас в больнице непривычно тихо. Санитарка отпросилась на несколько часов домой. Сестра моет вместо нее опустевшую палату, меняет на койках белье. После недавнего напряжения я даже не знаю, чем заняться. Наверное, возьмусь за хозяйственные дела. Главное, надо завезти уголь: его осталось на день-два. Еще раз целую и жду писем.
