особенно свою лукавую Марью.
Да и было за что гневаться: это все она, Евино зелье, повинна в том, что боевая тревога застала его не в цехе на посту обер-мастера, а в постели, как Адама-грешника.
С самого начала войны Марко Иванович не ночевал дома. Днем еще иногда наведывался, да и то мимоходом, когда бывал в штабе или в горкоме. Заскочит, бывало, на минутку, спросит, живы ли, здоровы, получку отдаст — и снова скорей на завод. Сначала заботливая жена кроткой голубкой ворковала вокруг него, сокрушалась о здоровье, упрашивала хоть часок отдохнуть, чтобы не свалился. А потом уже и ворчать начала: «Да что же это за напасть, трясця его матери, все на завод да на завод, а дома когда же? Какой же это дом без хозяина? Хотя бы разочек в неделю с детьми побыл — отвыкли уже, распустились без отца, мать совсем перестали слушаться». И журила, и корила, и на чувствительных струнах играла, но ничем не могла пронять упрямого мужа.
И вот как-то к вечеру случилось такое, чего и не ждал Марко Иванович. Он стоял на площадке в кругу мастеров, тоже забывших, когда ночевали дома, и их, как на грех, потянуло на шутки.
— Ну, мужички, может, кому попариться захотелось?
— А что ж! В самый бы, раз! Вечер субботний! — оживившись, заговорили мастера.
— А то, я вижу, некоторым уже и днем молодица снится.
— Кому молодица, а кому и вдовица! — охотно поддержали они шутливый разговор, по которому уже соскучились.
— Признаться, братки, — открылся один, — я уже и позабыл, какая у меня жинка.
— Гляди, чтобы она тебе ухватом о себе не напомнила! — поддел его Марко Иванович.
Но тот пустил в ответ шпильку:
— Пока моя соберется, твоя уже сюда несется. Смотри в оба, Марко Иванович!
И в самом деле, из-за кустов скверика стремительной походкой приближалась его Марья. Поразился Марко Иванович: с чего бы это она? Да еще и вырядилась, как в гости. Яркая шелковая кофта с тугим перехватом в талии, длинная широкая юбка — Марья всегда придерживалась своей, задонской моды — придавали ее дородной фигуре пышность, а красный платок хорошо сочетался с румянцем на красивом ее лице.
— Вот это женщина! Огонь! — подмигивали и добродушно посмеивались мастера.
— И нрав казачий!
— Козырь-баба!
— Это не то, что твоя, трухлявенькая, — сыпали и по Чистогорову.
— Эге ж, пока еще ничего себе, — усмехнулся Марко Иванович и поглаживал усы, пытаясь за шуткой скрыть свое смущение, неловкость и какое-то беспокойство от неожиданного появления жены.
«И что бы это значило?» — удивлялся он про себя. Никогда и ничего в жизни не боялся: ни гнева начальства, ни стычек с врагами — а ему за его долгую жизнь приходилось сталкиваться и с жандармами; и с немцами, и с деникинцами, и с махновцами, — не раз глядел он смерти в глаза, однако никогда не терял присутствия духа и хладнокровия, а тут внезапное и столь загадочное появление жены вдруг бросило в холод.
— Тьфу, Евино зелье! — плюнул он с досады.
— Чего ты плюешься? На кого плюешься? — будто просчитав его мысли, еще издали бросила Марья. И, упершись руками в бока, она обвела глазами мастеров. — А вы чего зубы скалите? Так-то вы работаете, не разгибая спины?!
Она застала их за пустой и беззаботной болтовней — это ли не подходящая зацепка прямо с ходу перейти в наступление.
— Ах вы ж окаянные! — повысила она голос — Там сердешные бабоньки убиваются, думают, что их мужья совсем погорбатели от непосильной работы. Воду греют, ждут не дождутся, чтобы хоть грязь с них отмыть, а они тут лясы точат! Ах вы требуха вонючая! Да к вам уже подойти близко нельзя! От вас несет, как…
Марья всегда была остра на язык, а сейчас и подавно перестала стесняться, как будто нарочно подбирала ядреные словечки, чтобы пронять загрубевшие мужские души.
— Ну довольно, довольна, — засопел Марко Иванович, виновато усмехаясь. — Вот накликал на себя беду.
— Погоди, погоди, Марья, — желая защитить друга, вмешался Чистогоров. — Говоришь, мы завшивели? Какой же вы, женщины, отсталый народ. Старым режимом живете. А ну-ка, пойдем со мной на экскурсию. Да у нас в каждом цехе такие душевые, что батенька мой! Царская баня таких не видывала!
— Куда уж там! — поддержали его и остальные, думая, очевидно, что этим окончательно убедят упрямую женщину.
Но Марья была не из тех, кто легко сдается.
— Ах ты болтун лысый! Сознательный, значит? Насчет душа и бани ты сознательный! А к жене своей у тебя есть сознательность? Или ты уже позабыл, как род продолжают?!
— Тьфу, бестия, — прыснул вместе со всеми и Марко Иванович. — Хоть бы детей постыдилась, — кивнул он в сторону Надежды, которая только было разогналась к нему, но, услышав такие речи, сконфуженно повернула назад.
— Не маленькая! Сама знает, что к чему! — во все стороны отстреливалась Марья.
— Ну, уважь, Марко Иванович! Уважь жинку, а то и в самом деле ванна выстынет, — дружно заговорили мастера. И в этом их возгласе слышалось не только одобрение женской заботы, но желание и самим наведаться домой, чтобы наконец по-человечески вымыться.
— А ничему бы и не так? Непременно нужно побывать дома, — бросил подоспевший кстати Морозов. Он еще издали уловил смысл оживленного разговора. — Я сегодня тоже выписал себе разрешение на банный день. — И, лукаво прищурившись, добавил: — А то еще, того и гляди, жена бросит. Идите, идите, — уже решительным тоном сказал Морозов. — Кто свободен от дежурства — домой. Сегодня всем можно.
Конечно, упрямый Марко Иванович вряд ли так скоро послушался бы директорского распоряжения. Куда это годится — плестись на поводу у жены? Срамота одна! Но женская сообразительность Марьи и тут помогла.
— Эх, Степан Лукьянович, — страдальчески воздела Марья к небу очи, — Да разве у них семья на уме? Совсем одичали. Моего вон гость дома ждет, а ему словно и дела нет.
— Гость? — удивился Марко Иванович. — Почему же ты сразу не сказала? — И он уже смелее улыбнулся товарищам. — Так вот чего ты сегодня так вырядилась!..
— А ты небось подумал, что я к тебе без причины прибежала? Как бы не так! Делать, что ли, мне нечего?
— Ну, Марко Иванович, тогда не мешкай! — зашумели вокруг.
— Да смотри и за нас не забудь чарку опрокинуть! — кричали ему вдогонку.
Когда добрались домой и вошли в комнату, Марко Иванович огляделся.
— А где же твой гость?
— А ты-то кто? — бросила на мужа лукавый взгляд Марья. — Разве ты не гость у меня? Гость, да еще не какой-нибудь, а самый желанный и дорогой. А ну-ка снимай с себя манатки — и
