Усилила огонь советская артиллерия. Грохотало на склонах, но сбить тщательно возведенные огневые точки было трудно. Уже запылала «тридцатьчетверка», шедшая слева от дороги…
Сквозь частые толчки орудийных выстрелов и грохот разрывов донеслась захлебывающаяся дробь пулеметов, едва слышный треск гранат.
— Ох, как бы не наши! — неразборчиво промычал мичман с подвязанной челюстью. — Я уж думал, сгинули.
Женька даже не осознал, что выдирает бинокль из рук старшины.
Склон Горной прыгнул ближе. Дымы разрывов, едва угадывающиеся очертания траншей. Дзот — вот запульсировал огонек пулемета. Немец, вроде дохлый — ноги неприлично растопырил на бруствере. Метнулся рыжим клубком взрыв, затрепетали обрывки маскировочной сети. Да не видно же ни черта!
— Там орудие! Вон, вон! — кричал долговязый матрос. — Чего сидим?! Если Горную взять, город, считай, наш. Мичман, твою подшибную на все зюйды!
— Кем?! Шем?! — мичман схватился за сломанную челюсть. — У нас десяток фрицевых колотушек, и все! Патроны по счету. Полундрой напугаешь?
— Связь! — из блиндажа высунулся Васильич. — Женька открытым передает: ведем бой на Горной! И нам из штаба: высадили роту. Атаковать с ходу!
6.50. Склоны балки у бывшего Георгиевского монастыряУсидеть было никак нельзя. Вместе с тремя десантниками Женька бежал назад, к монастырю. Рвались мины — немцы кидали наугад. У дороги наткнулись на пулеметчиков, — те залегли, прикрывая подъем роты, перестреливались с еще сидящими кое-где в монастырских постройках немцами.
— Давай вперед! Заждались! — кричал старшина. — Гранаты принесли?
— Иди ты… — прохрипел первый номер. — Сдохли мы на этой стеночке.
Навстречу плелись, пошатываясь как пьяные, бойцы. Лейтенант, вытирая лицо морской фуражкой, пытался что-то сказать:
— Ор… орудие сейчас…
Как можно было поднять 600-кг пушку по головокружительному склону, Женька так и не понял. Впряглись, помогая измученным десантникам. Короткоствольная «трехдюймовка» раскачивалась на шинах, катилась охотно.
— Ох, чтоб вы сдохли с вашим морем! — простонал кривоногий артиллерист. — Это ж нужно такие берега выдумать.
— Давай-давай, казак, сейчас на простор выскочим, — хрипел Женька. — Поднажали…
Звякнул о щит осколок. Падать, а потом вставать ни у кого сил не оставалось. Кашляя дымом, поднатужились, перевалили гребень…
8.00Части 2-й гвардейской и 51-й армий.
Противник под давлением оставил высоту Сахарная Головка. Штурмовые группы прорвались к Братскому кладбищу. Продвижение вдоль железной дороги — 1 км. Войска 63-го стрелкового корпуса и 11-го гвардейского стрелкового корпуса начинают штурм Сапун-горы.
Отдельная Приморская армия.
Ожесточенный бой на Караньских высотах. Передовым танкам 6-й гвардейской танковой бригады удается достичь Николаевки.
Соединения и части фронтового подчинения.
Отдельные радиодивизионы спецназначения начинают работу по забивке немецких частот. К доставке боеприпасов привлечен 10-й и 678-й трап.[55]
8.50.
Склон высоты 266,6— А, лови падла! — Леха короткой очередью остановил немца, пытавшегося уползти в ложбину. Остатки десантной роты сидели в немецких траншеях. «Трехдюймовка», честно выполнившая свой долг и расстрелявшая все снаряды, осталась позади. По ней и сейчас еще звякали редкие пули. Двинуться ни назад, ни вперед было невозможно. Немцы еще держались в доте и в последней линии траншей у вершины. По западному склону работали одновременно штурмовики и самоходки, подошедшие от Карани, — вся гора содрогалась.
— Ой, мама моя! — бойцы попадали на дно траншеи: спикировавший Ил-2 уронил 250-кг точно на вершину.
Дот закидала гранатами, а затем окончательно выжгла огнеметом пробившаяся по северному склону штурмовая группа гвардейцев. Злые были ребята, все в маскхалатах, некоторые в броневых нагрудниках-кирасах.
— Здорово, пехота! — закричал Леха. — Своих не бейте.
— А вы лежите потише — кто вас тронет, — прохрипел лейтенант с трофейным автоматом наперевес.
— Так мы же налегке, прямиком с водных процедур, — оправдался Леха, глядя, как еще одна группа гвардейцев укрепляет на вершине красный флаг. — Зато мы здесь первыми прописались.
— Кто первым был, наверху решат, — лейтенант ткнул пальцем в солнце, пытающееся пробиться сквозь клубы дыма, и уже спокойнее поинтересовался: — А воды у вас, альбатросы морей, случаем не найдется?
Пытался Женька спешить, но ноги заплетались, да и идти было трудно. Сплошные уступы, воронки, «немецкий забор»,[56] да еще в отдельном окопчике недобитый «ганс» оказался, хорошо сверху пехота заорала, предупредила. Женька закинул в окопчик немецкую «колотушку», проконтролировал воздействие гранаты очередью.
Издали Горная выглядела не так. Теперь Женька пытался сориентироваться по бегущей внизу грунтовке. Дорвал штаны об исковерканную колючую проволоку, чуть не сломал ногу, провалившись в тщательно замаскированную «лисью нору». Хорошо, что немцы из норки уже драпанули. Зато мертвецы здесь лежали все гуще. Изгиб траншеи был завален чуть ли не доверху. Разбитый пулемет на станке, разбросанные гранаты, ленты, обер-лейтенант артиллерист с черным месивом вместо лица. Опрокинутый миномет в глубоком окопе. Нога, судя по сапогу, — немецкая. Привалившись спиной к брустверу, сидел еще живой рядовой фриц. Беззвучно молился — блестящие багровые руки обхватывали живот, изорванный осколками. Дальше Женька увидел человека в тельняшке, — спина сплошь в пулевых отверстиях. ППШ без диска, россыпи гильз.
За воронкой кто-то стонал, Женька крепче сжал автомат, — нет, определенно по-русски выражаются. В траншее сидели двое: лица копченые, черные, как у негров, лишь ярко белеют бинты. Вскинули автоматы.
— А, студент, — один вновь замычал, ухватившись за колено, замотанное бинтом, уже скорее алым, чем белым. — Будут санитары, брашпиль им под корму?
— Сейчас, идут уже, — Женька махнул в сторону вершины. — Там гвардейцы…
— Да по мне хоть марсельские сестры милосердия. Мочи ж нет терпеть…
— Моя где? Сержантша?
Второй десантник слабо ткнул себе за спину.
Женька спрыгнул в артиллерийский капонир. Немецкая 88-мм зенитка была опрокинута близким взрывом. Торчали станины, словно ноги околевшего стального жирафа. Снаряды, гильзы, ящики, перемолотые осколками в щепки. Тела, опорная плита миномета, тряпье, снова трупы. Раскинулся немец — единственный голубой глаз изумленно уставился в крымское небо, правой части черепа вообще не было — срубило или осколком, или лопаткой, теперь уже не разберешь. Рядом замер изрешеченный десантник: в грудь, в живот, в лицо…
Женька, морщась, заозирался. Вон она, полусидит в ровике у отвода траншеи. Ворот гимнастерки распахнут, светится грязная тельняшка.
Сердце екнуло. Нет, автомат оперт о колено, ствол направлен в живот гостя. Ох, жива!
— Кать…
— Живой? Странно, — начальница попыталась сесть.
Женька, споткнувшись о ноги мертвеца, подскочил, присел на корточки.
— Да не прыгай. Жива-невредима. Охерела, вконец, правда, — Катрин закашлялась, сплюнула кровью.
— Кать?!
— Да ничего. Губа треснула. Да еще один тут… прикладом по груди врезал. Хорошо у меня не первый номер. — Взгляд зеленых глаз начальницы заметно блуждал. — Значит, вы тоже сюда?
— Ну, само собой. Кать, сейчас санитары…
— На кой черт мне санитары? Заняться им больше нечем? — Начальница, старчески кряхтя, уселась ровнее. — Отходняк у меня. Слушай, изыщи воды.
— Так сейчас, — Женька подскочил.
— Тут нигде нету, — прокряхтела Катрин, — я обшмонала.
Неполную флягу Женька в приказном порядке отобрал у санитаров, использовав свое высокое звание. Вернулся в капонир, — начальница уже ожила, перебралась к раненым. Подтянулись и свои десантники. Нашлась и еще вода, и даже фляга водки.
Вкуса водки Женька не почувствовал, просто защипало губы. Вода была куда вкуснее. Машинально затянулся протянутой немецкой сигареткой. Тьфу, ну и дрянь.
Раненых понесли вниз — там уже суетился маленький чернявый фельдшер, организовывал перевязочный пункт. Рвались редкие снаряды — немцы начали обстреливать потерянную высоту.
— Евгений, а ты почему поверху фланировал? Траншеи не для тебя копали? — поинтересовалась начальница, покашливая.
— Торопился. И тихо было.
— Оно и видно. Тиха рождественская ночь, — Катрин выпрямилась, посмотрела в сторону Сапун-горы — там, в никак не рассеивающемся дыму, бурлил ад. За дорогой на Николаевку расположились самоходки, вели частый огонь по вершине. Снова и снова пикировали в дым штурмовики.
