не допущу, чтобы в этот раз…, — поясняю ей. Она кивает:
— Тогда я сфотографирую министра за партой. Ты, когда закончишь, попробуешь задать ему вопрос?
Киваю. Телефон предательски темнеет: батарея заряжена на 15 процентов. Значит, он выключится меньше, чем через десять секунд. Надо успеть сказать, что бригада выехала. Розетки? Есть ли здесь розетки? А вдруг эта девушка не пустит к себе врачей, потому что она — мусульманка, а в бригаде будут мужчины? Вдруг её соседка по комнате не догадается встретить врачей? Я назвала диспетчеру номер комнаты?
Человек в тёмно-синем пиджаке сдержано улыбается, сидя за школьной партой. Парта — это не кресло: не распрямишься. Он моргает от частых вспышек камер.
— Как вам пришла мысль сдавать школьный экзамен в этом году? — Выкрикивает скороговоркой светловолосая журналистка.
— Ну…, — министр наклоняет голову.
— L’ambulance va92, — успеваю проговорить. Телефон темнеет и больше не включается. Ванесса услышала меня?
В классе мерно работает аппарат: печатаются задания: когда последний конверт допечатают, министр и родители сядут выполнять задания.
— Это значительно снизит стресс у школьников, — ещё говорит министр. Его заслонили журналисты со всех сторон. Пытаюсь просочиться в класс.
— С телефоном нельзя! — останавливает меня женщина у входа в аудиторию. Бросив бесполезный предмет на подоконник, проскальзываю между партами, как ручей между камнями. Протискиваюсь к человеку в синем костюме:
— А если сдадите хуже школьника, что будете делать? — подставляю диктофон ему под подбородок, присаживаюсь на корточки. Он пристально смотрит на меня, словно пытаясь понять, откуда тут появилась девушка с таким вопросом:
— У меня две дочки. Если сдам хуже старшей, надо точно что-то менять в самой формулировке заданий. Мы проверяем и то, как работает система, и … — звук печати прекращается. Несколько человек по цепочке передают: пора засекать время, журналисты должны уйти.
Коридор пахнет краской и чем-то новым, словно по школе никто не ходил. Розетки? Только бы «скорую» впустили на входе! Только бы Ванесса догадалась встретить врачей! А если Джозефина не сможет объяснить, что произошло или вообще прогонит бригаду? Ванесса говорила, что Джозефина боялась идти в поликлинику, потому что думала, что лечиться слишком дорого. Вдруг она подумает, что за приезд «скорой» придётся платить слишком большие деньги? Розетки? Сколько будет заряжаться телефон?
— Мы не должны остаться на брифинг? — девушка — фотограф складывает камеру в сумку. Нет, про брифинг ничего не говорилось. Сейчас бы сорваться и поехать в общежитие. Но, пока доеду, врачи уедут. А сейчас требуется до шести вечера сдать готовый текст про то, как министр образования сидит за партой и сдаёт экзамен. Как назвать? В голове закрутились самые безумные заголовки, переплетаясь с Джозефиной, Ванессой и врачами.
Оранжевая машина подъехала — едем в редакцию. Мои руки резко похолодели: я сама писала в этой же газете, как в общежитии погибла девушка. Отчего? Что с ней произошло? Вспоминаю тот тёмный свёрток из Индонезии: как она лежала на кровати и не мылась. Нет, погибла студентка из Мали.
Вдруг прямо сейчас Джозефина не пускает бригаду врачей в комнату, потому что в ней мужчины, а у неё — кровотечение, то есть «нечистота» или как там это называют? «Твоя жизнь важна! Пожалуйста, не отказывайся от неё! Ты прежде всего человек, а потом — мусульманка»! — вертится у меня в голове. Розетка в машине есть. Телефон неохотно набирает свои 16, затем 17 и 18 процентов зарядки. Тихонько перевожу свою мысль на французский язык, как будто уговариваю Джозефину — жить. Но позвонить не могу: несносный гаджет сразу выключится, если сейчас его включить.
— Ты проверила, сколько человек пришло сдавать экзамен вместе с министром? — тощая женщина дёрнула рукой, нервно включила ноутбук и подала его мне. Круглый белый освежитель воздуха на её столе, казалось, также нервно выпускал струйку кислорода. Мой телефон, наконец, набрал свои 40 процентов зарядки.
— L’ambulance n’est pas arrivé93! — Ванесса передаёт трубку Джозефине. Не видно выражения лица: свет падает так, что всё сливается в одно сплошное пятно. Слабый голос. Снова набираю номер «скорой». Ожидание.
— Ты звонишь в министерство? — нервозный голос тощей женщины, которая сидит рядом со мной.
— Я всё проверила, вместе с министром экзамены сдавали девять родителей.
— Ты уверена?
— Я их сосчитала, — набираю текст, держа наушник: сейчас музыка доиграет, и я снова спрошу диспетчера, выехала ли бригада.
— Слушаем.
— Пробный экзамен сдавал сегодня министр… Ой, извините! Я вызывала «скорую» в общежитие к моей подруге. Я волонтёр. Хочу уточнить, они уже едут? У меня в тот раз телефон сел, — женский голос на том конце принялся уточнять подробности. Бригада едет. Прошло всего 13 минут. Они ещё в пробке. Перезваниваю Ванессе. Она спускается к выходу: там ждать спокойнее.
После того, как текст ушёл на почту редактору, я вышла в коридор и снова позвонила Ванессе. Врачи «скорой» поставили Джозефине укол. Завтра ей надо сходить к врачу. Я попросила Ванессу передать, чтобы её соседка была готова завтра к восьми. Мы пойдём к врачу вместе.
— Текст неплохой, — редактор нетерпеливо повернулась на крутящемся стуле, притопнула, потеребила в руках салфетку, — ты понимаешь, что у тебя пробный месяц перед испытательным сроком? А ты кому-то звонила, что-то уточняла, что явно не связано с работой! — Как давно она перешла на «ты»? Сколько ещё терпеть её нервные подёргивания и этот крик, переходящий в визг?
— Понимаю. Завтра мне нужно сводить подругу к врачу. Хорошо, что у меня ещё нет официального договора с вами. Я не останусь здесь работать.
ВЕСТНИК СВОБОДЫ
Старичок, забравший бабушкины книги, жил в городе, который власти давно планируют присоединить к нашему мегаполису. Впрочем, это место больше напоминает деревню. Особенно это чувствуешь вечером, когда над деревянными домишками пахнет дымком.
Когда мы пришли, старик стал говорить мне про Доминика: за это время он начал считать его своим сыном. А, мы знакомы? Он не знал. Книги… ах, да! Вчера он отвёз их сыну. Это в доме через несколько улиц. Он сейчас отведёт нас туда.
— Книги, говорите? — на пороге стоял рослый мужчина. — Я обычно забираю у отца всё на растопку. У него полно старой макулатуры. Может, ваши книжки ещё остались, — он повёл меня в пристрой, где возле дров лежали стопки с книгами. Он включил тусклую лампу. Сбоку возле стены — три польских словаря.
— Там лежала какая-то бумажка, я как раз собирался её поджечь. Но подумал: вдруг кому-то нужно, — он протянул мне разорванный конверт. В конверте — три страницы из тетради в клетку. Все исписаны крупным решительным почерком. Это точно бабушкино
