И многочисленная, больше трех десятков рыл, шайка выглядела бестолково. Жила по принципу: когда пропьем награбленное, тогда и новое дело приглядим. А еще эти вахлаки старались действовать без шума и крови! Костины ребята оказались в деле куда решительнее. Свидетелей, если была необходимость кончать, — кончали без рассусоливаний!
После Костя выслушивал от Гутарева шипящие упреки, мол, зачем лишняя «мокруха», только милиция злее на хвост наступит…
Костя посылал его подальше и делал, как делал. Он знал: время — деньги и свобода, удача. А начнешь жевать сопли — амбец. Посему терять драгоценные минуты налета на связывание свидетелей не считал нужным. Либо тут же всех в погреб, чтоб не мешали по магазину или квартире шуровать, либо пушку в лоб — только дернись кто! — сразу в царствие небесное откочуешь, не заржавит дырку в голове проделать!
Посему у Кости срывов, когда на дело шли, не было. Что хотели — то и грабастали. А Гутарев осторожничал, мог и ни с чем вернуться после ночи. Что же касается «рыжья», то его брали по гутаревским наводкам негусто.
Ленков наполнялся подозрением, что Кирька заныкивает лучшую часть добычи. Либо урожай собирает не на тех полях. Одно другого не исключало. Посему Костя делишки себе подыскивать начал сам, свою паутинку в преступном мире плести. Меньше и меньше отстегивал он от награбленного в общий котел гутаревской шайки…
«Прав, старый хрыч, Алексей Андреич! — подумал Ленков, засыпая в душистом сене. — Прав… Маловат стал кафтан. Да и хрен его знает, чо у этого Кирьки на уме. Улучит момент и шарахнет из своею „маузера“ от одной только зависти на мою удачливость… А старикан разговор неспроста начал, послухаем поутрянке, не облезем…»
Глава девятая
1
Опасливо оглянувшись с середины лестницы на дорогу, ведущую к постоялому двору, Цупко полез выше, к распахнутой чердачной дверце.
— Коська, Кось… — позвал он и тут же осекся. В лицо глянул зрачок револьверного ствола.
— Ты чо, Коська, совсем трекнулся со своим «наганом»!?
— Тихо! — Коська осторожно выглянул во двор, убрал револьвер под рубаху. — Чужой кто есть?
— Да нету, нету! Эвон только один Митрич, старик. Акшинский охотник, артель поджидает. Ево дело — сторона… Слазь с насесту-то, почаевничаем. Ерой! Я тебя разбудить, а ты «наганом» тычешь, твою мать! — озлобился Филипп, шумно начал спускаться.
Следом за ним спрыгнул с лестницы и Коська.
Потянулся, расправил сильные плечи. С завистью глянул Филипп на молодого — силушки в нем да стати! И девки по нему должны сохнуть — ишь, на щеку румян, темно-русый чуб вьется-завивается!
— Чо раскипятился, друг Филя! — Довольно зажмурился на утреннем ветерке Коська. — Сам виноват — человек спит, а ты медведем по лестнице к нему подбираться!
— Седьмой час, Коська, мало ли кто нагрянет…
— Не ссы, Филя, наши в городе!
— Чаво?
— Поговорка такая! — рассмеялся Коська.
Шагнул к бочке, с размаху окунул голову в воду: — А-ух-ха!
Цупко снова беспокойно оглянулся вокруг, хотя забор никакой возможности обзору округи не давал.
— Слышь, Коська, а ты чо теперь завсегда с револьвертом таскаишьси?
Утиравший лицо подолом рубахи Ленков с интересом посмотрел на Филиппа.
— Чего ты боишься, Филя? Иль вчерась разговор про фараонов, что тут крутились да беседы с тобой беседовали, — к месту-то и был, а, Филя?
— Дурак ты! «Наган» у тя под рубахой — што на ладони. А ишшо — у меня в этом деле свой интерес…
— Это ж какой?
— Простой, дурень! Насиделся я, Коська, в казематах. Больше не хочу! А посему ужом, ежели припрет, буду виться, штоб тока не в кутузку!
— Так ты, Филя, за свою шкуру любого фараонам на мясо пустишь!
— Во, говорю ж, дурак!..
— Слышь ты, Кабан, — посуровел Ленков. — Ты шелуху-то свою поганую в решете оставляй! Ишь, растренькался! «Дурень, дурак!»… Я ведь, Филя, и без револьвера так тебе навешаю, что вся твоя туша кровавой юшкой изойдет! У меня не заржавит! Усек, а?
Окинул набычившегося Филиппа презрительным взглядом и с деланной беззаботностью сплюнул ему под ноги.
— И вот что, Филя… Я тебе не Коська. Ты так собачек своих вшиволядных подзывай. Был до семнадцатого года Коська да вышел весь.
— Можа, мне тебя «вашим благородием» кликать? — со зловещей издевочкой проговорил Цупко, наливаясь злобой.
— Надо будет — енералом величать будешь! И не бычай, видали таких быковатых!..
— А наш бра-авый Кин-стан-тин — Очень ва-ажный га-ас-на-а-дин!.. — пропел, ухмыляясь, Цупко.
— Во! Константином звать можешь. Или Костей, когда без посторонних, — как ни в чем не бывало кивнул Ленков. — А на чужих зови меня Никифором. Так я и среди гутаревцев прохожу. Конспирация!
— Чаво?
— Секретное имя… Для маскировки от сыскного ведомства.
— Ага, — Филя потряс головой. — Ну, бляха-муха, хитрец на хитреце и заговорщик на заговорщике! Ни-ки-фор!..
Произнес по слогам, словно сухарем хрумкнул.
— Бог я, Кось… Костя-Никифор! — махнул рукой со смешком. — Вот я и говорю, што вся хитрость-то — вне подозрения быть, а не корешей закладывать! Корешки — это святое. Но вот мелку рыбешку возьмем… Энти сявки позорные на што? Под ногами путаются, шум-гам подымают… Вот имя под замес и пускать, кады приспичило. Уразумел? Ту та, дарагой господин Константин-Никифор, своя линия должна быть! Об ерунде сыскарям сообчил, как верный человечик, а сам под шумок дельце покрупнее провернул…
— Ага… Мелюзгу фараонам отдал, и ты у них — в полном доверии!
— Соображать! Сам посуди, Коська… Тьфу ты! Ладноть, не ерепенься. Буду стараться анторитет твой не ронять, Костя-Никифор… Ну, дак, я-то про што… Вот, значит-ца, устроила шелупень свой цыплячий скок, а што, к примеру, тот же самый угрозыск? Шум до небес! Под энту гребенку и тебя, паря, вычесать могут запросто! Набирайся, Константин, у стариков мудрости. Как гритца, захочешь жить — не так завертисси! Уразумел, «енерал»? Кабы не мои расклады, да ни энта дружба с милицией, ишшо бы неизвестно, чаво приключилося бы по вчерашнему милицейскому приезду…
— Поешь-то ты браво, — задумчиво уперся глазами Костя в Филиппа, машинально скручивая в тугой свиток подобранный под лестницей кусок бересты. — Но сдастся мне все-таки, что, ежели тебе приспичит, то и меня ты, сука, с потрохами фараонам приподнесешь…
Цупко хотел ответить Коське что-нибудь хлесткое, но краем глаза узрел появившуюся на крыльце Анну и осекся.
— Фили-ипп! Чего же ты гостя к чаю не кличешь? — жеманно и протяжно позвала Анна. — Здрастуйте вам!
Оглядев ее, по-утреннему свежую, с ярким румянцем на тугих щеках, сдобную несмотря на годы, Коська не удержался, хмыкнул. Одобрительно ткнул Филиппа под бок.
— Урвал, Филя!
— А чо, Костя, айда по чеплашке! — прогудел, расплываясь, Цупко.
2
Стол в сенцах полон. В миске с водой плавает желтое коровье масло, приземистая кринка предлагает плотную, хоть ножом режь, сметану, паром исходят гречишные оладьи, так и просятся — обмакни в золотистый прозрачный мед и — в рот!
Объемистый глечик с запотевшими боками полон густого молока, на тарелке — сваренные вкрутую яйца. Гора пшеничных калачей вкупе с зеленого стекла сахарницей, доверху насыпанной колотым синеватым рафинадом, завершает картину спешиловского изобилия.
Вокруг — большие фаянсовые чашки с толстыми блюдцами, а посередине стола — пузатый жаркий самовар. Словно корона, увенчал его китайский чайник-заварник, разрисованный золотисто-красными драконами — пускает из затейливо выгнутого носика тоненькой струйкой парок, заполняющий все застолье ароматом крепчайшей заварки.
Костя тут же почувствовал, как за щеками, у корня языка, рот наполняет слюна.
Малые и Мишка уже отчаевничали. За столом сидели Бизин и Катерина, смутившаяся при виде высокого, крепкого и ловкого молодого мужика с кудрявой шапкой густых русых волос, приятным лицом.
— Дай-ка, Нюра, нам чиво-нибудь покрепше! — тут же распорядился Цупко.
— Э, сдурел, ли чо ли! С утра пораньше! — укорила было Анна.
— Цыть, баба! Не жалей гостям!
— Гостям!.. Самому бы глотку смазать! — не удержалась Анна.
Но скрылась в доме, грохнула крышкой подпола, через минуту вынесла в сени стеклянную четверть с плескающейся под горлышко самогонкой.
Филипп до краев наполнил граненые рюмки. Отставленную бутыль Анна тут же опять в дом прибрала.
— От баба! — хмыкнул Цупко, поднял рюмку и проскороговорил:
— Нуте-с, со свиданьицем!
Мужики чокнулись, выпили. Костя с Филиппом — залпом, Алексей Андреевич — мелкими птичьими глоточками. Захрустели головками лука.
Блестящими глазами Костя уперся в Катерину.
На влажных губах у него вроде улыбка, но с какой-то похабцей смотрится. Девушка не выдержала, не допив чашку, поспешила из-за стола подняться:
