жилища постучали, и на пороге появился весь продрогший, худенький, небольшого роста темноволосый священник в каком-то легоньком, „подбитом ветром“ пальтишке, с маленьким меховым воротничком „шалькой“ (в то время духовенство обычно одевалось уже добротно и даже богато в меха, драпы и габардины).
Пришедший батюшка по своей худобе и „прозрачности“ показался мне очень молодым, хотя, как теперь понимаю, ему было далеко за тридцать. Таким я впервые увидел отца Иоанна Крестьянкина.
Всё наше довольно большое семейство ютилось тогда в одной-единственной комнате, где лежала больная бабушка. Пока отец Иоанн совершал долгое соборование, мы все сидели в узком коридоре на расставленных в ряд стульях.
По окончании таинства была предложена трапеза, но батюшка, выпив стакан чаю с одним сухариком, от рыбы вежливо, но твердо отказался — должно быть, мои взрослые не учли, что время было постное. <…>
На Пасху 1946 года мы с дедушкой вдвоем пошли на утреннее богослужение в нашу церковь и увидели там бледного как тень, исхудавшего от поста отца Иоанна. Совершая каждение храма, он с трудом шел, держась одной рукой за стену и едва не падая…»
Однажды произошел такой случай: батюшку пригласили причастить больную старушку, но пока о. Иоанн шел к ней, больная скончалась. Вместо принятия Святых Даров служилась первая заупокойная лития. Священник был опечален, хотя дочь старушки и рассказала ему, что перед смертью она ежедневно причащалась. А когда о. Иоанн шел назад, у калитки увидел плачущую женщину. Естественно, подошел к ней расспросить, что случилось. А та с рыданиями рассказала о том, что у нее умирает сын, который ни разу в жизни не исповедовался и не причащался. Такая откровенность была тем более удивительна, что заподозрить священника в батюшке можно было разве что по длинным волосам (поверх рясы он носил пальто). Услышав рассказ матери, о. Иоанн попросил познакомить его с больным и вскоре уже сидел у его постели — не как священник, а просто как добрый прохожий. Завязался разговор, который становился всё более откровенным. Умирающий юноша с искренней горечью рассказывал незнакомцу о своих ошибках и грехах и в конце концов проговорил: «А как хорошо было бы причаститься!» И тогда о. Иоанн, на удивление собеседника и его матери, снял пальто, представ перед ними в полном обличье священника — в епитрахили, со Святыми Дарами на груди. Исповедь не понадобилась — ею был рассказ больного. Прозвучала разрешительная молитва… На следующий день молодой человек скончался, успев очистить душу перед смертью. Вот так получилось, что шел о. Иоанн к старушке, а на самом деле — к умиравшему юноше.
Еще одна история. На последней неделе Великого поста, после выноса Плащаницы, о. Иоанн сосредоточенно готовился к чину Погребения. И в этот момент кто-то тронул его за руку. Перед ним стояла бедно одетая юная девушка. Еле выговаривая слова и чуть не плача, она рассказала, что собирается идти делать аборт (конечно, подпольный — в 1936–1955 годах аборты в СССР были запрещены), но решила перед этим, сама не зная зачем, зайти в храм.
Взяв холодную ладонь девушки в свои ладони, священник заговорил с ней — убежденно, ласково, с болью в голосе. И говорил до тех пор, пока не увидел, что незнакомка отказалась от намерения совершить грех детоубийства. История эта получила продолжение, вернее, даже два. Первое — когда мать, родившая мальчика, позвонила из роддома и попросила приехать за ней: забрать ее оттуда было некому. Тогда батюшка велел старосте храма отправить за девушкой такси. А еще через некоторое время произошло и второе продолжение. Юная мать появилась у о. Иоанна с младенцем на руках и грубо швырнула его на диван со словами: «Вот вам ваше благословение, а мне оно не нужно». И даже в этой ситуации нашлись у священника нужные слова для того, чтобы образумить мать, заставить ее со слезами прижать сына к груди…
Весна 1946 года принесла в жизнь молодого московского священника большую перемену. Его мечта о монашестве, казалось, начала приобретать реальные очертания. К Пасхе Церкви был возвращен Успенский собор одной из величайших русских обителей — Свято-Троицкой Сергиевой лавры, закрытой еще в 1920-м. Тогда же были обретены мощи преподобного Сергия Радонежского. Наместником обители стал возвращенный из Самарканда архимандрит Гурий (Егоров, 1891–1965). Чтобы восстановить монашенскую жизнь в обители, требовались люди — прежних насельников лавры уже не оставалось. И одним из первых монахов предстояло стать о. Иоанну. Провожая его в лавру, митрополит Николай сказал:
— Не бойся ничего, но Духом Святым приими силу и надежду. Веруй, что рука Божия с тобою.
Путешествие от Москвы было совсем недалеким — лавра находится в 52 километрах от столицы. В 1930 году город Сергиев, где размещался монастырь, был переименован в Загорск — в честь революционера Загорского, в 1919-м погибшего от взрыва брошенной анархистами бомбы. Здания лавры, почерневшие от времени и пережитых невзгод, даже под хмурым апрельским небом показались о. Иоанну прекрасными. Еще бы! Ведь это было одно из самых святых мест России, где молился преподобный Сергий, где благословлял он на Куликовскую битву Дмитрия Донского, откуда ушли на смертный бой воины-иноки, преподобные Пересвет и Ослябя, где еще не прославленный тогда в лике преподобных Андрей Рублёв писал свою великую «Троицу» (сама икона с 1929-го находилась в Третьяковской галерее, а иконостас Троицкого собора украшали две копии), а Симон Ушаков — «Спас Нерукотворный»…
Вместе с о. Иоанном приехали поднимать лавру из руин иеромонах о. Иоанн (Вендланд, 1909–1989, в будущем митрополит Ярославский и Ростовский), о. иеродиакон Александр (Хархаров, 1921–2005, в будущем архиепископ Ярославский и Ростовский Михей), архимандрит Нектарий (Григорьев, 1902–1969, в будущем митрополит Кишиневский и Молдавский). Пономарем в Успенском соборе стал иподиакон архимандрита Гурия Игорь Мальцев (1925–2000), впоследствии известный и любимый в Саратове и Ярославле священник.
В лавре о. Иоанна назначили ризничим — ответственным за место, где хранятся богослужебные облачения и церковная утварь. Жить в лавре было еще негде, приходилось ежедневно ехать в Загорск утренней электричкой и вечерней возвращаться в Москву. Но и без того обычно быстрый на ногу новоиспеченный ризничий летал по лавре как на крыльях. Всё вокруг вдохновляло и радовало — начиная с самого факта возвращения лавры верующим (хотя вернули-то только один собор и две комнаты в корпусе у Святых ворот, где разместились кухня и трапезная) и заканчивая тем, что близился желанный постриг. Среди многочисленных поручений, которые пришлось выполнять о. Иоанну тем летом, было и необычное — его благословили сопровождать мощи Виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия из Москвы в Вильнюс. Мощи были вывезены из Вильны митрополитом Тихоном, будущим Патриархом, в 1915-м, во время приближения к городу германцев. В 1920-м в Москве прошел издевательский судебный «процесс виленских угодников», на котором был вынесен вердикт: «Так называемые мощи виленских угодников, а в действительности мумифицированные трупы, передать в музей древности». И
