Я рассказала, как просыпалась в рождественское утро и бежала к чулкам с подарками.
— А мы ставим башмаки у камина… во всяком случае, некоторые ставят. Я — нет.
— Почему?
— Об этом все равно не вспомнил бы никто, кроме Нуну. И потом, надо, чтобы было много башмаков. С одной парой неинтересно.
— Охотно верю!
— Так вот, накануне Рождества, возвратившись домой с праздничной мессы, все оставляют свои башмаки у камина и идут спать, а утром башмаки полны подарков. Если подарок не помещается, его кладут рядом. Когда мама была жива, мы так и делали.
— А теперь перестали?
Она кивнула.
— Славный обычай.
— А ваша мама отчего умерла? — спросила она.
— Она долго болела. Я ухаживала за ней.
— Вы уже были взрослой?
— Да, можно так сказать.
— Ой, мисс! Мне кажется, вы всегда были взрослой.
На обратном пути мы, следуя моему предложению, заглянули к Бастидам. Я чувствовала, что девочка нуждается в общении — особенно, с детьми. Ив и Марго были младше, а Габриелла старше Женевьевы, но все-таки подходили ей по возрасту больше, чем другие соседские дети.
В доме царило предпраздничное оживление — шепот по углам и таинственные намеки.
Ив и Марго сооружали ясли. Женевьева с интересом понаблюдала и, пока я беседовала с госпожой Бастид, присоединилась к ним.
— Дети очень волнуются, — сказала госпожа Бастид. — Не только сегодня — каждый день. Марго считает часы до Рождества.
Дети вырезали скалы из коричневой бумаги. Ив достал краски и нарисовал на скалах мох, а Марго стала раскрашивать хлев. На полу лежал барашек. Они сделали его сами и собирались приладить к скале. Я наблюдала за Женевьевой. Она была очень увлечена.
Заглянув в ясли, она презрительно фыркнула:
— Здесь пусто…
— Конечно, пусто! Иисус еще не родился, — сказал Ив.
— Это чудо, — объяснила Марго. — Вечером перед Рождеством мы ложимся спать…
— Поставив башмаки вокруг камина, — добавил Ив.
— Да, именно так… и в яслях ничего нет, а потом… утром на Рождество мы встаем и бежим к яслям посмотреть: в них лежит маленький Иисус!
Помолчав минуту, Женевьева спросила:
— А я могу чем-нибудь вам помочь?
— Да, — ответил Ив. — Нужно вырезать пастушеские посохи с крюком. Ты знаешь, как это делается?
— Нет, — робко ответила она.
— Марго тебе покажет.
Глядя на склоненные друг к другу девичьи головы, я подумала: «Вот, что ей было нужно».
Госпожа Бастид поймала мой взгляд и спросила:
— Вы думаете, Его Светлость позволит? Согласится на дружбу между нашими детьми и его дочерью?
— Я никогда не видела ее такой раскрепощенной… такой беззаботной, — ответила я.
— Вряд ли Его Светлость захочет, чтобы его дочь забыла о своем достоинстве. Ей суждено быть важной дамой, госпожой замка.
— Но ей нужны друзья. Вы пригласили меня на Рождество. Можно, я приведу ее с собой? Знали бы вы, с какой тоской она говорила о Рождестве!
— Вам разрешат?
— Можно попытаться.
— А Его Светлость?
— Я все беру на себя, — решительно заявила я.
Граф вернулся за несколько дней до Рождества. Я ожидала, что он будет искать встречи, захочет узнать, как идут дела у его дочери и что с картинами, но он не сделал ничего подобного. Возможно, его мысли занимал приезд гостей.
Нуну сказала, что будет человек пятнадцать. Не так много, как обычно, потому что принимать гостей без хозяйки дома довольно затруднительно.
За день до Рождества мы с Женевьевой встретили на прогулке группу всадников из замка. Граф ехал впереди, рядом с ним была красивая девушка в высоком черном цилиндре с серыми полями и сером шейном платке, мужской костюм лишь подчеркивал ее женственность. Мне сразу бросилось в глаза, какие у нее светлые волосы и тонкие черты лица. Она была похожа на китайскую фарфоровую статуэтку, которую я пару раз видела в голубой гостиной. В присутствии таких женщин я кажусь себе еще выше и некрасивее, чем есть на самом деле.
— Это моя дочь, — сказал граф, приветливо поздоровавшись с нами.
Мы вчетвером уже оторвались от общей группы, оставшейся где-то позади.
— Со своей гувернанткой? — спросила его очаровательная спутница.
— Конечно, нет. Это мисс Лосон из Англии. Она реставрирует мои картины.
Она оценивающе взглянула на меня, и в ее голубых глазах мелькнул холодный блеск.
— Женевьева, ты ведь знакома с мадемуазель дела Монель?
Мадемуазель де ла Монель! Где я слышала это имя?
— Да, папа, — ответила Женевьева. — Добрый день, мадемуазель.
— Мадемуазель Лосон, мадемуазель де ла Монель.
Мы раскланялись.
— Картины — это, наверное, интересно, — заметила она.
Вспомнила. Это имя упоминал Филипп, когда говорил, что его друзьям нужно отреставрировать картины.
— Мисс Лосон придерживается такого же мнения, — ответил за меня граф и обратился к нам, неожиданно быстро положив конец разговору. — Вы возвращаетесь домой?
Мы ответили утвердительно и поехали дальше.
— Вы бы назвали ее красивой? — спросила Женевьева.
— Что ты сказала?
— Вы не слушали! — с возмущением воскликнула она и повторила свой вопрос.
— Думаю, многие люди посчитали бы ее красивой.
— Но я спрашиваю вас, мисс. Вы-то как считаете?
— Этот тип красоты многим нравится.
— А мне — нет.
— Надеюсь, в ее комнату ты не принесешь ножницы. Если ты сделаешь что-нибудь подобное, проблемы возникнут не только у тебя. Ты думала о том, что случилось с мадемуазель Дюбуа?
— Она была старой дурой.
— Это не повод поступать с ней жестоко.
Она звонко рассмеялась.
— Для вас-то эта история кончилась хорошо, правда? Папа подарил вам красивое платье. Вряд ли у вас когда-нибудь было такое. Я оказала вам добрую услугу.
— Не думаю. Мы все попали в затруднительное положение.
— Бедный дряхлый Черепок! Да, это было несправедливо. Она не хотела уезжать. Вы тоже не хотели бы.
— Правильно, не хотела бы. Мне очень нравится у вас работать.
— А мы вам нравимся?
— Конечно. И понравитесь еще больше, если ты научишься хорошо говорить по-английски.
Смягчившись, я добавила:
— Нет, мне бы не хотелось с тобой расстаться.
Она улыбнулась, но почти тут же состроила хитрую рожицу.
— И с папой, — сказала она. — Правда, я думаю, что теперь он перестанет обращать на вас внимание, мисс. Вы заметили, как он на нее смотрит?
— На кого?
— Сами знаете, на кого. На мадемуазель де ла Монель. Она и впрямь настоящая красавица.
Она поскакала вперед. Потом, оглянувшись через плечо, засмеялась. Я пришпорила Бонома, и он пустился галопом. Перед моими глазами стояло прекрасное лицо мадемуазель де ла Монель. За всю дорогу я больше не сказала ни слова. Женевьева тоже.
