— А фамилию этого коммерсанта и где он остановился, небось, не узнал?
— Обижаете, господин полковник, — Марчел сделал вид, что в самом деле обиделся. — Мачек его фамилия, остановился в «Лондонской». При деньгах, еще раз с нескрываемой завистью сказал он. — Нутром чую — не тот, за которого себя выдает. Сам вроде русский, а фамилия у него какая-то… Говорит — чешская.
Новосельцев, слушавший сначала болтовню Марчела вполуха, теперь ловил каждое слово. В самом деле. Откуда и почему взялся этот бывший русский с нерусской фамилией именно в Тигине, там, где живут беженцы из-за Днестра? И эта странная встреча с двумя из них в кабаке? Откуда простые крестьянские парни могли знать, причем довольно близко, этого коммерсанта?
— Ты спрашивал у других беженцев об этом Мачеке? Знает ли его кто-нибудь еще?
Марчел озадаченно почесал затылок.
— Так о чем спрашивать-то? По фамилии его вряд ли кто знает, скорее в лицо, а как его покажешь?
— Как, как… Сам должен был додуматься. А кому-нибудь ты о нем вообще говорил? Из наших или из сигуранцы?
— Никому, Александр Васильевич, не успел. А что? — тревожно спросил Марчел.
— Нет, ничего, все правильно. Ты, Марчел, пока никому не говори. Я сам займусь этим человеком. — Он помолчал, принимая решение. — Сходи к нему в гостиницу сегодня же и скажи, что с ним хочет познакомиться твой друг, такой же, как он, русский коммерсант. Если согласится, приведешь вечером его ко мне домой. Понял?
— Так точно, господин полковник? — Марчел иногда позволял себе попаясничать.
Марчел, видимо, догадывался, зачем Новосельцеву понадобилась встреча с этим человеком. Однако он знал службу и ни о чем не расспрашивал, а Новосельцев не стал посвящать его в свои планы. Они были весьма несложные. Если верить Марчелу, к нему в сети шла крупная рыба: интеллигентный человек, недавно с той стороны, с родственными и дружескими связями, и не где-нибудь, а в Одессе. Если же это шпион, или, как они там говорят, разведчик, то он утрет нос этим бездельникам и взяточникам из сигуранцы. Все лавры пожнет разведотдел, и ему лично кое-что перепадет.
Допив остатки вина, Марчел отправился восвояси, чтобы вечером появиться в квартире Новосельцева уже в сопровождении своего нового знакомого Мачека.
XVII
Фамилия Новосельцева Фаркаши была знакома еще до того, как ее назвал Марчел, сообщивший, что его русский коллега, коммерсант, желает с ним познакомиться. Он запомнил ее, готовясь к выполнению задания и изучая донесения резидента советской разведки в Кишиневе. Информация Ионела была скупой и отрывочной, из нее вытекало, что Новосельцев, судя по некоторым данным, — бывший русский офицер, объявился в Кишиневе сравнительно недавно. Откуда приехал, неизвестно. Жил скромно, уединенно, политикой не занимался, держась в стороне от различных обществ и объединений русской эмиграции в Бессарабии. Единственное обстоятельство, которое казалось подозрительным и трудно объяснимым, было то, что Новосельцеву в короткое время удалось открыть бакалейную лавку. Ионел особо подчеркивал, что для этого нужно получить разрешение торгово-промышленной палаты, которая дает его далеко не каждому, тем более иностранцу, к тому же русскому. Ионел не исключал, что лавка могла служить «крышей» для агентуры. Появление Марчела в гостинице и последовавшее затем приглашение как будто подтверждало предположения Ионела.
Фаркаши встретил Марчела сдержанно, как бы подчеркивая этим дистанцию между преуспевающим коммерсантом и его случайным знакомым. Марчел, подавленный провинциальной гостиничной роскошью, утратил свою обычную наглость и держался скованно. Фаркаши, выслушав его, сказал:
— Видите ли, дорогой, я привык иметь дело с крупными оптовыми продавцами. Вряд ли мелкий лавочник может представить для меня интерес.
Марчел более настойчиво повторил приглашение:
— Господин Новосельцев не такой уж мелкий лавочник, — добавил он со значением.
Получив наконец согласие, Марчел поспешил сообщить, что его знакомый живет совсем близко. Минут через десять они подошли к двухэтажному дому на Садовой, где Новосельцев снимал комнату у вдовы отставного чиновника. Дверь открыл он сам, и Марчел тотчас ушел.
Некоторое время Фаркаши и Новосельцев молча разглядывали друг друга. Первым на правах хозяина нарушил молчание Новосельцев.
— Рад с вами познакомиться, господин… Мачек. Всегда приятно встретить на чужбине соотечественника, к тому же коллегу. Я слышал, вы тоже коммерсант? Давно оттуда?
— Откуда именно?
— Оттуда… из России.
Только вчера Фаркаши получил через связную соответствующую легенду и чувствовал себя уверенно.
— Года два назад удалось уйти. Сразу после ареста отца. Мы жили в Одессе, на Старой Портофранковской. Я уже рассказывал вашему… — он запнулся, не зная, как назвать Марчела, — вашему знакомому.
— Он мне говорил, — сдержанно, как бы между прочим, ответил Новосельцев.
— Вообще, мне показалось, что этот Марчел, — продолжал с улыбкой Фаркаши, — проявил ко мне повышенный интерес. Отчего бы это?
— Он мне иногда помогает, — неопределенно отвечал Новосельцев. И, меняя тему разговора, осведомился, что конкретно интересует торговую фирму, которую он, господин Мачек, имеет честь представлять. — У меня есть некоторые связи в торговых кругах, — любезным тоном добавил Новосельцев, и я готов помочь соотечественнику. Между нами говоря, среди здешних торговцев много нечестных людей. Могут и обмануть.
Извинившись перед гостем, он вышел из комнаты. Фаркаши заметил, что он припадает на правую ногу. Оставшись один, огляделся по сторонам. Старая потрескавшаяся мебель, оклеенные выцветшими обоями стены. Ничего в обстановке и убранстве комнаты не выдавало привычек или увлечений ее обитателя. Над диваном приколота фотография. Фаркаши всмотрелся в пожелтевший снимок. В молодом бравом офицере с трудом можно было узнать хозяина квартиры; рядом сидела красивая женщина с чисто русскими чертами лица, держа на руках ребенка двух-трех лет. В нижнем углу снимка было написано: «Фотосалон И. В. Помозова. Петроград, Невский 97. 1914 г.».
Фаркаши услышал шаги и обернулся. Новосельцев, увидев, что Фаркаши рассматривает снимок, сказал:
— Это я с женой и сыном. Перед отъездом на фронт сфотографировались. В начале войны. На память.
Новосельцев разлил в бокалы красное густое вино.
— За знакомство и успехи в делах! — Он отпил из своего бокала. Отличное вино, не уступит их хваленому бургундскому. И в несколько раз дешевле. А все потому, что местные торговцы не умеют торговать. Вы, господин Мачек, не прогадаете, закупив здесь большую партию этого вина.
Фаркаши с видом знатока посмаковал вино, поблагодарил и сказал, что подумает.
— И вообще, — продолжал Новосельцев, — заходите запросто, не стесняйтесь. Мне всегда интересно поговорить с соотечественником, особенно с таким, который только недавно оттуда.
— А что вас там интересует? — Фаркаши сделал ударение на слове «там». — Могу только сказать одно: власть большевиков крепнет, они и не думают никому ее уступать. К прошлому возврата нет. Тот, кто считает иначе, глубоко ошибается. Я реалист, господин Новосельцев, и не питаю никаких иллюзий. Поверьте, мне очень нелегко далось решение покинуть Россию, тем более, что у меня, как и у вас, насколько я понимаю, на той стороне остались близкие.
Новосельцев задумчиво сказал:
— Наверное, вы правы, господин Мачек, — он взглянул на фотографию, которую только что рассматривал Фаркаши. — Это все, что у меня осталось в России.
— Не так уж и мало, — серьезно сказал Фаркаши. — Где сейчас жена и сын? Вам что-нибудь известно об их дальнейшей судьбе? — Фаркаши показалось, что его собеседник подавил вздох.
— Первые годы переписывался с Машей, она жила в Петрограде. А потом писать перестал: боялся повредить ей своими письмами. Чека, как вам известно, очень не любит жен царских офицеров, тем более эмигрантов. Может, замуж вышла. Она ведь красавица. Павлику двадцатый год пошел. Совсем взрослый. Так и умру на чужбине, не повидав. Однако заговорил я вас, господин Мачек. Вы уж простите старика.
— Ну какой же вы старик, Александр Васильевич, — запротестовал Фаркаши. — Вам еще жениться не поздно. Вы же один живете? Нет, что ни говорите, а хозяйка в доме нужна.
— А у меня и дома своего нет, — Новосельцев горько улыбнулся. — Разве это дом? — он обвел рукой комнату. — Да и кому я вообще нужен? Нет, так и умру бобылем на чужбине. А до России отсюда рукой подать, вот она, рядом.
— А если вернуться? — Фаркаши решился на откровенный вопрос.
— Чтобы в расход?
— А если бы к стенке не поставили? Другие же возвращаются — и ничего, живут. — Он, кажется, нащупал самую болезненную струну в душе сидевшего напротив него человека: тоска по жене и сыну, страх перед надвигающейся старостью… На этой струне можно было сыграть.
