– А сегодняшняя помолвка имеет отношение к сокровищам? – спросил Ноэль.
Адель утвердительно кивнула.
– А побег? – не сдавался Пиклюс.
– Тоже. Все имеет отношение к сокровищам, и только к сокровищам. А теперь – доброй ночи, дружок. У меня тоже есть своя тайна, и она важнее всех других. В конце концов вы будете лизать мне руки, как преданные собачки! Иди спать! – вдруг резко приказала она.
Старуха поднялась и веером обмахнула свое нарядное платье, как дама, приготовившаяся к парадному выходу. Ноэль ничего не ответил на ее пожелание спокойной ночи. И окликнул ее, когда она уже переступала порог:
– Простите, Майотт, но я хотел бы узнать еще кое-что.
– Говори быстро и называй меня госпожа Жафрэ, – несколько сердито велела она.
– А что, господин Ларсоннер ест ту же травку?
– Черт бы тебя побрал! – возмутилась Адель, отпуская ручку двери. – Ты же прекрасно знаешь, что я терпеть не могу вашего дурацкого жаргона! Спроси меня прямо, без выкрутасов, на языке порядочных людей: с нами ли этот господин? Вашим мошенническим языком вы только полицию привлекаете. Как ты его назвал?
– Ларсоннер, – ответил Пиклюс.
– Не знаю такого, – честно призналась госпожа Жафрэ.
– Тогда останьтесь еще на минутку, Хозяйка, мы еще не кончили разговор, – заявил господин Ноэль.
В его голосе прозвучали столь серьезные нотки, что госпожа Жафрэ тут же вернулась обратно в кабинет.
– Давай, говори, – сказала она, – я слушаю.
– Если вы не любите нашего языка, – начал Ноэль, – то я скажу по-другому: если господин Ларсоннер не ест с нами за одним столом, то столуется он у другого хозяина, так?
– И что же? Объяснись, голубчик, – потребовала старуха.
– Я считал, что этот Ларсоннер доверенное лицо господина Бюэна. А он, значит, и не с ним. Я правильно понял? – уточнил господин Ноэль.
– Нет, нет, – засмеялась Адель. – Нужно же нам хоть несколько честных людей в гостиной.
– Так вот Ларсоннер был сторожевым псом начальника тюрьмы и устрашал всех надзирателей, – вслух размышлял Ноэль.
– И увел у тебя из-под носа узника? – прервала его госпожа Жафрэ.
– Откуда вы это знаете? – искренне удивился господин Ноэль.
– Догадалась, – ехидно улыбнулась старуха.
– Правильно догадались. Ларсоннер устроил побег прямо через главный вход в тюрьму между ног жандармов. Вы сами понимаете, мне не хотелось гладить его по головке, и я пустился за беглецами в погоню, правду говоря, больше за Ларсоннером, чем за Ле-Маншо. Я прочесывал толпу, когда услышал: «На Королевской площади будет день». Меня прямо подбросило от неожиданности, а потом я решил, что это кто-то из наших, и не осмелился действовать дальше, опасаясь навредить вам. А ведь преступника я почти настиг. Но тут я подумал, что не стоит мне совать нос в ваши дела, Майотт, а то мне не поздоровится.
– И правильно подумал, – одобрила Адель его решение, – к тому же тебе не поздоровится, если ты не будешь наконец называть меня госпожа Жафрэ. Это все, что ты хотел мне сообщить?
Ноэль был откровенно обескуражен тем ничтожным эффектом, который произвело его сообщение.
– Ну, если вам наплевать, – процедил он сквозь зубы, – то в Париже есть еще одна торговая фирма, которая носит вашу форменную одежду и пользуется вашей печатью…
– И нет никакой возможности схватить ее за руку, а, Пиклюс? – прервала его старуха, хихикая. – Ты думал, что я сразу в обморок хлопнусь… Но у Прекрасной Садовницы работает не один филиал, имей это в виду, дружок!
– Как?! – вскричал Ноэль с восхищением. – Пожилой господин и дама в черном – это еще одна из ваших шуточек?
Госпожа Жафрэ прищурилась в любезной улыбке.
– Я люблю шутить, разве ты не знаешь, мой милый! – сказала она. – Прежде чем уйти, закури еще разок. Всем трубкам я предпочитаю твою. Завтра я передам в кассу твой номер. А сейчас мы узнаем, не пришел ли жених.
Она приоткрыла дверь в гостиную и спросила:
– И где же наш очаровательный принц?
XIV
ИСТОРИЯ ЧЕРНЫХ МАНТИЙ
Во времена своего расцвета сообщество Черных Мантий жило по законам Салической правды[14], как древние франки; более того – в системе его управления было что-то египетское, поскольку по обе стороны Альп – и во Франции, и в Италии – правил им один и тот же «фараон», причем правил на протяжении полутора веков, ведя своих подданных на разбой и грабежи то на римских улочках, то в тупиках Парижа. «Фараон» носил имя Боццо-Корона, и этот прославленный властитель ночи правил столько, сколько Генрих IV, Людовик XIII, Людовик XIV и Людовик XV вместе взятые.
Правда, легенда гласила, что повелитель Черных Мантий, или, как его называли, Отец-Благодетель, был сродни Фениксу и всякий раз возрождался после смерти, так что его более чем столетняя старость должна была, ветшая, дождаться дня Страшного Суда.
Большинство солдат этой армии Зла верили в бессмертие полковника Боццо-Корона. Маловеры же считали, что их Хозяин, подобно зловещей куколке, претерпевает в какой-нибудь темной яме ряд изменений и что он появится еще не один раз – неожиданно, будто черт из табакерки, и куда более коварный, свирепый и старый, чем раньше.
Суеверие это весьма распространено в истории и относят его почти ко всем великим людям. Однако мы видели, что жезл полковника (по крайней мере, в данный момент) попал в женские руки.
Подумать только: жена смиреннейшего и добрейшего Жафрэ, старая уродина с редкими, почерневшими от курения трубки зубами, сделалась королевой вместо романтически блистательного бандита, которого итальянская легенда обожает под именем Микеля Поццо и который в пантеоне Комической Оперы значится под именем Фра-Дьяволо.
Горе нам! Для величия предпочтительнее смерть, а не столь низкое падение.
Впрочем, есть множество способов быть королевой – например, русская манера Екатерины Великой или английская манера великосветских леди, коих парламент окружает почтением и любовью при условии, что они никогда не делают того, что хотят.
Адель I, супруга Жафрэ, царствовала, как умела, на свой собственный лад, и исправно оплачивала каждый час своей власти хитростью и дерзостью.
Ее право на трон не подкреплялось ни наследованием, ни выборами. Она сперва прокралась к нему, а потом навязала себя Черным Мантиям, собрав распылившиеся остатки братства, – когда-то могущественного, всегда отвечающего на несколько странный для непосвященных вопрос «Будет ли завтра день?», устанавливающего сроки и без колебаний «отрубающего ветки», если это необходимо, – дав им возможность вновь поверить в себя и продолжать существовать. Она была королевой-лоскутницей, что сшивала воедино разрозненные клочки.
