- Я к Инне Васильевне.
- Она на работе. А вы кто?
- Знакомый. Привез ей сувенирчик.
А самого прямо воротит от этого разговора. Но тетка права: продолжение действительно писать надо...
Щелкнул замок и меня наконец соизволили впустить в квартиру.
А Ирочка-то и впрямь красавица! А фигура! Вот только росточком высоковата. На мой, правда, вкус. Я больше люблю маленьких женщин.
- Какой сувенирчик?
А в голосе-то никакой любезности.
- Да вот тут я с ней беседовал. Статью написал, авторский экземпляр привез. Могу автограф оставить...
Слова "авторский экземпляр" почему-то на профанов действуют неубиенно.
- Оставьте... Пошли в кухню. Кофе хотите?
- Нет, спасибо. Говорят, он для сердца вреден...
Я изо всех сил старался завязать светскую беседу. Но девушка смерила меня холодным взглядом:
- А ты что, собираешься сто лет прожить?
- Не знаю, но можно и попробовать... - я старался быть вежливым, не замечать хамства. - Вы Ира?
- Была...
А читает-то! Глаза скользят по строчкам, в лице появляется что-то такое... Вот, отложила газету, села поудобнее. А я ещё стою. Предложила бы сесть гостю, корова!
- Ирочка, вы уже прочитали первую часть. Я сейчас работаю над второй. Не могли бы вы дать мне интервью? Иначе, боюсь, наши читатели будут очень недовольны моей работой!
Ирочка ещё раз посмотрела на меня и я заподозрил, что на интервью рассчитывать не приходится. Жаль! Но надо попробовать...
И я опять начал говорить о небывалом читательском интересе, который несомненно возникнет после чтения такого неординарного материала. Но она молчала, только слушала.
В воздухе стало сизо от дыма - детка-то курит, и какие крепкие... Мне Янка дома запретила курить - я и бросил через год. А эта дымит, и ещё как!
Слушала она меня, слушала. А потом как скажет! Да ещё по-итальянски! На что уж я не полиглот, но это знаю точно - зверское ругательство, крутое. Такое себе только мужики позволить могут!
Я замолчал. А она - ещё раз, только теперь это был испанский, по-моему. Тоже что-то сочное. И, похоже, столь же малопечатное.
Тут она встала, подошла ко мне поближе, и почти в лицо залепила ещё одной зверской тирадой. Это я понял! Ни хрена себе девица слова знает!
А она газетку эту несчастную из рук вырвала, на стол бросила... Берет меня за шиворот, как котенка, честное слово. Ну, здоровая лошадь!
И выводит она меня в коридорчик этот хрущевский, крошечный, залепляет пощечину - аж звон пошел - и выдает ещё одну фразу. Уже на чистейшем русском!
Я понял, что делать мне здесь больше нечего. А как отсюда выбраться? Особенно, если тебя за ворот держат и в глаза выдают такие матюги, что ты, взрослый мужик хорошо за тридцать, краснеешь, как девочка невинная!
А что я ей сказать могу? Что пойду в милицию, заявлю, что она меня избила? Или мамочке её пожалуюсь?
Не выпуская воротника, распахнула дверь и вышвырнула меня на лестницу. Вдогонку прозвучало простое и доступное:
- Пошел на ..., говнюк!
Я посыпался вниз по лестнице, успев при этом подумать, что, в сущности, легко отделался... Ну зараза!..
Поправил одежду и направился к троллейбусу, уныло размышляя, что теперь на серии статей можно ставить жирный крест. Эта сучка сама ни слова не скажет, кроме отборного мата, и мамульку свою ненаглядную в бараний рог скрутит - та тоже молчать будет. Да и что она может сказать нового?
И пошел я, в смысле, поехал, именно так, как она мне сказала... Такое тоже в нашей журналистской практике бывает!
* * *
С каким удовольствием я ему по морде дала! Тоже мне, журналист он! И писанина его скотская! Ты что думаешь, плесень поганая, даже если бы все это правдой было, я бы тебе хоть слово сказала? Кретин! Стану я позориться! Маманька уже постаралась - так опозорила, дальше некуда!
"Читательский интерес"! Скотина! Какой интерес, кроме твоего - в чужом белье грязном поковыряться и за дерьмо это денежек побольше огрести!
Ну почему? Почему настоящий мужик нынче вывелся? Нормальный мужик теперь стал редкостью ископаемой! Вот только такие и остались - мелкие, гнусные, до грязных сплетен жадные. Хуже баб, честное слово.
И я вспомнила Асю - ни слова лишнего, ни оха, ни аха. Все по делу, решительно, быстро...
А этот... Червяк плюгавый... Точно - сматываться надо. Даже если бандюги не сыщут, так от этой мрази покоя не будет.
Чего там Ася говорила - сумку собрать... Надо бы съестного с собой захватить. Ну-ка, что тут у маманьки в холодильнике? Ничего себе, ленинградскую блокаду пересидеть можно!
Теперь шмотки... Плохо, денег ни черта не осталось, неловко чужим людям на шею садиться. У мамульки утянуть? Рука не поднимается. Жратву можно, а деньги - извини... Интересно - она их по-прежнему под наволочками прячет?
Ни фига себе! Да-а, мамулька-то, оказывается, леди упакованная! А я ей ещё курточки да сумочки высылала, думала, толкнет мамулька, перебьется недельку лишнюю до пенсии... Ладушки. Не обеднеет от сотни-другой.
Глава 24
Груз получить опоздали!
В четверг 27.06, около 22 часов на дорожном посту ГАИ остановилась колонна из трех КамАЗов с полуприцепами под тентом. К дежурившему снаружи младшему сержанту Макогону подошел водитель головного тягача, хмурый небритый человек лет пятидесяти, заговорил с акцентом западных областей:
- Слышь, сержант, там у дороги машина горит. Легковая. В низине, двадцать шесть километров отсюда по спидометру.
- А вы посмотрели, может, людям помощь нужна?
- Видел бы ты, как горит, не задавал дурных вопросов. Им теперь только поп с гробовщиком помогут...
Спустился старший поста, сержант Завирюха с акаэмэсом через плечо, начал выспрашивать. Западники все рвались скорей уехать, еле дождались, пока составят протокол, да запишут Ф.И.О., да номера машин, да маршрут следования, да откуда машины - с адресом и телефоном, да что за груз помидоры груз, пока вы тут нас мурыжите, потекут, а нам до самой Рязани ещё пилить и пилить, плюс две таможни!
Минут через сорок отпустили шоферов, Завирюха вызвал по рации дежурного по районному ГАИ, тот обматерил, велел пост запереть и гнать на мотоцикле туда, где горит. Пока доехали, уже прогорело - только дымом воняло да в яру дотлевала трава. Макогон остался у мотоцикла - вывернул руль, светил фарой вниз, но толку от того - аккумулятор подсаженный. Завирюха спустился в ярок с фонарем, потоптался там, выбрался наверх бледный и приказал быстро гнать обратно на пост - рация на мотоцикле дохлая, надо было одному ехать, второй с поста бы услышал, в район передал, но по ночам последний месяц в одиночку не ездили - было уже два случая вооруженного ограбления на трассе.
В пятницу уже утром, хорошо по свету, часов в одиннадцать, приехала на уазике-фургончике бригада из района - начальник следственного отдела Цимбалюк с помощником, лейтенант Коваль из ГАИ, Блатнов - судмедэксперт, и проводник со служебной собакой по кличке Никулин (проводника кличка, собаку звали Матрос). Снова поехали на место, осматривать. Коваль с гаишниками занялись обочиной и дорогой, остальные спустились вниз.
Часа два работали, в саже вывозились, составили протоколы. Эксперт все качал головой - слишком уж обгорели тела, очень ему не хотелось такие вскрывать. Тем более в пятницу - в уазике их не повезешь, пока вызовут труповозку, пока приедет, до райцентра довезут, уже и вечер будет...
А пока что Цимбалюк велел Ковалю включить происшествие в сегодняшнюю сводку. По ГАИ, не по угрозыску.
* * *
Бесконечный четверг плавно перешел в рано начавшуюся пятницу, которая тоже грозила затянуться до бесконечности. И только без четверти восемь утра Артур Митрофанович Кононенко добрался до вокзала родного города. По времени добрался удачно, через несколько минут после прихода фирменного поезда из столицы, перехватил какого-то высадившегося пассажира и за две сотни купил у него билет. Пока он ещё ничего не продумал и не спланировал, но две сотни - не деньги. Пусть лежит, кушать не просит.
Но это была единственная удача за последние сутки. Настроение понятно, но и физически чувствовал он себя препохабно, и не только оттого, что в голове до сих пор крепко гудело. Жутко противно было ощущать себя грязным, помятым и немытым. Вроде бы после Афгана должен был ко всему привыкнуть, но у него это вывернулось наоборот: чистотой и аккуратностью он словно отделял себя - сперва от ободранных душманов, после - от воспоминаний, пропитанных вонью крови, гноя и пота.
Он старался себя не оглядывать, но все время помнил, в каком виде у него одежда после драки на дороге, неблизкой прогулки до железнодорожной станции, ночевки на лавочке в ожидании первой электрички и полуторачасового путешествия в обшарпанном вагоне, набитом работягами и базарными бабками до состояния консервной банки...
Мюллер двинулся было на выход, но взглянул на часы - и кинулся к телефону-автомату. Вовремя опомнился, ещё несколько минут и не успел бы: Манохину самое время ехать на работу.
