В бытность Штюрмера премьер-министром Манусевич-Мануйлов возил его к Распутину на доклады о ходе дел.
Одно время Распутин весьма благоволит Штюрмеру, хотя отзывался о нем не без презрения. Окружающим говорил: "С горя я этого немца поставил. Не по душе он мне. Больно плутоват. Одним хорош, что от меня не уйдет. Я ему так и сказал: «Правь, да так, чтоб мои глаза видели не только то, что делаешь, но и то, над чем думаешь»[192].
Называл Штюрмера «старикашкой». За правительство премьер платил услужливостью, граничившей с раболепием: принимал к беспрекословному исполнению пожеланий старца о назначениях, награждениях, выдачах субсидий из казны и концессий, помилованиях, освобождении от воинского призыва. Он проводил в Совете министров рекомендованные им (в интересах стоящих за ним «клиентов») постановления. Вступив в должность, Штюрмер, прежде всего, приказал департаменту полиции обеспечить личную охрану Распутина наравне с членами императорского дома. Распутина оберегали (независимо одна от другой) четыре службы: «охранка», полиция, придворная полиция, а также особая частная охрана, организованная группой банкиров во главе с Д. Л. Рубинштейном[193].
Опьяненный властью, Штюрмер, однако, потерял осторожность в обращении со своим благодетелем и однажды в чем-то ему не угодил. На квартире у митрополита Питирима, куда Манасевич-Мануйлов доставил провинившегося, разыгралась сцена. Когда Распутин и премьер уединились, в соседней комнате послышался крик: «Ты не смеешь идти против меня! Смотри, чтобы я от тебя не отошел, тогда тебе крышка!»[194]
Милюков вспоминает и такой случай, свидетельствующий о полном подчинении царя воле Распутина. В феврале 1916 г. состоялся беспрецедентный приезд царя в Государственную думу. До этого он ни разу не посещал ее, отрицательно относясь к ней. Так вот, Милюков пишет: "Это, очевидно, было еще одно средство повлиять на Думу, – и оно исходило от той же клики. По крайней мере, известно, что Распутин хвалился перед своими охранниками: «Сказано мне: подумать, как быть с Государственной думой. Я совершенно не знаю. А знаешь что? Я его (царя) пошлю самого в Думу; пусть поедет, откроет, и никто ничего не посмеет сказать…»[195]
Другим министром, назначенным Распутиным, являлся А. Н. Хвостов. Его назначили на пост министра внутренних дел, который занимал до него «скучный» Щербатов. Хвостов был молодой и шутливый человек, энергичный и предприимчивый, но только не в государственной деятельности. Когда Николай II, по воспоминаниям Александра Михайловича, спросил министра юстиции об А. Н. Хвостове, какого он мнения о кандидате, то получил такой ответ: «Безусловно, несведущ в деле, по характеру совершенно не подходящий, весьма не глупый, но не умеющий критиковать собственные побуждения и мысли, не чужд… интриг. Вся его служебная деятельность будет посвящена не делу, а чуждым делу соображениям». И, однако, кандидат был назначен.
Николай делал вид, что очень интересуется думскими речами А. Н. Хвостова о немецком насилии. На самом деле это был обязательный кандидат, поставленный Распутиным, который еще раньше, по поручению из Царского Села, «прощупывал» душу Хвостова (тогда нижегородского губернатора) и нашел его «несозревшим». Теперь же он признавал, что на Хвостове «почиет бог, что-то ему недостает», – и все же вернул благоволение императрицы к своему ставленнику[196].
В общем, положение в стране было критическим. Все понимали, что нужно что-то делать. Милюков охарактеризовал 1916 – предреволюционный год – словами: «Паралич власти». Он писал: "Чтобы сразу подчеркнуть контраст, я прибегну к цитате: сжатому резюме положения, сделанному для чрезвычайной комиссии не кем иным, как А. О. Протопоповым, бывшим министром внутренних дел. "Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны – на громадную убыль… пути сообщения – в полном расстройстве… двоевластие (Ставки и министерства) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам… Наборы обезлюдили деревню (брался 13-й миллион), оставили землеобрабатывающую промышленность, ощутился громадный недостаток рабочей силы.
Общий урожай в России превышал потребность войска и населения: между тем система запрета вывозов – сложная, многоэтажная, – реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен – конкуренции – не существовало. Таксы развили продажу «из-под полы», получилось «мародерство». Армия устала, недостаток всего подминал ее дух, а это не ведет к победе"[197].
В стране назревала необходимость перемен. Невыносимость ситуации, которая сложилась в верхах, понималась всеми здравомыслящими людьми. Все чувствовали, что в стране грядет революция. Это ощущали даже члены царской фамилии. Александр Михайлович так описывал это время в 1916 г.: "Можно было с уверенностью сказать, что в нашем тылу произойдет восстание именно в тот момент, когда армия будет готова нанести врагу решительный удар. Я испытывал страшное раздражение. Я горел желанием отправиться в Ставку и заставить Государя тем или иным способом встряхнуться. Если Государь сам не мог восстановить порядка в тылу, он должен был поручить это какому-нибудь надежному человеку с диктаторскими полномочиями. И я ездил в Ставку. Был там даже пять раз. И с каждым разом Никки казался мне все более и более озабоченным и все меньше и меньше слушал моих советов, да и вообще кого-либо другого.
Восторг по поводу успехов Брусилова мало-помалу потухал, а взамен на фронт приходили из столицы все более и более неутешительные вести. Верховный главнокомандующий пятнадцатимиллионной армии сидел бледный и молчаливый в своей Ставке. Докладывая Государю об успехах нашей авиации и наших возможностях бороться с налетами немцев, я замечал, что он только и думал о том, чтобы я, наконец, окончил мою речь и оставил его в покое. Когда я переменил тему разговора и затронул политическую жизнь Санкт-Петербурга, в его глазах появились недоверие и холодность"[198].
Из этого воспоминания Александра Михайловича мы можем понять, что во внутренние силы и способности царя не верили даже самые близкие люди. Династия подходила к краху, и в поисках спасения от него искались различные варианты. В том числе активно в те дни муссировалась мысль о диктаторе, о чем и говорит в своих воспоминаниях Александр Михайлович. Вопрос о возможной диктатуре был поставлен в Ставке начальником штаба генералом Алексеевым в интересах военного ведомства. Дело снабжения армии продовольствием и прочим необходимым страдало от несогласованности мер и разгильдяйством на транспорте, и Алексеев считал необходимым сосредоточить эти три ведомства в одном лице – «диктатора», который бы соединял гражданскую власть с военной. Диктатором должен был стать военный[199].
Если в царских кругах возможным спасением от грядущей революции считалось возложение на кого-либо диктаторских полномочий (начальник штаба Ставки генерал Алексеев предполагал себя на этой должности), то в думских кулуарах давно зрела идея создания правительства «народного доверия». Еще в августе 1915 г., сразу после отставки Верховного главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича, в стенах Госдумы был создан «прогрессивный блок». Это было объединение буржуазно-помещичьих фракций 4-й Госдумы и Госсовета («прогрессисты», октябристы, кадеты и др.)[200].
Он был образован как ответ на поражение в войне, для достижения победы в ней и предотвращения назревавшей революции. «Прогрессивный блок» требовал включения своих представителей в правительство и проведения реформ. П. Н. Милюков, лидер кадетов и один из инициаторов создания блока, приводит содержание программы блока: "Программа исходила из двух основных положений:
1. Создание однородного правительства, созванного из лиц, пользующихся доверием страны и решивших в кратчайший срок провести программу, соглашенную между палатами.
2. Радикальное изменение приемов управления, основанных на недоверии ко всякой независимой политической деятельности; в частности, строгое соблюдение законности администрацией, невмешательство гражданских и военных властей в вопросы, не касающиеся конкретно военных операций; обновление местного состава администраций и установление разумной и последовательной политики, способной сохранить внутренний мир и избежать столкновения между социальными классами и различными национальностями.
Программа блока указывала затем ряд мер для осуществления перечисленных задач. В частности, это ряд законодательных мер, в том числе уравнение крестьян в правах с другими классами, создание волостного земства, реформа городских и земских учреждений. Конечно, для существовавшего правительства эта программа не годилась: она была не в шутку, а всерьез рассчитана на «министерство доверия»[201].
