После правки Александра получилось: «Сим могу я прибавить еще новый залог и новую силу тому обязательству, которое дал я непринужденно и торжественно, при случае развода моего с первой моей женой. Все обстоятельства нынешнего моего положения наиболее к сему убеждают и будут перед государством нашим и светом новым доказательством моих искренних чувств».
Как видим, Константин и Александр придерживаются различных оттенков, характеризуя прошедшие и настоящие события. Если Консантин рискнул на новый опыт заключения искреннего соглашения с братом, то его ожидал результат еще худший, чем предыдущий.
Так или иначе, но Александр заполучил бумагу, и мог, наконец, придать делу официальный ход. Константин же снова поведал Михаилу, что вот теперь-то его отказ от прав на престолонаследие окончательно решился!
Казалось бы, теперь ничто не мешало выполнить обещание, данное еще два с половиной года назад Николаю царем по собственному побуждению, никем извне не спровоцированному. Вместо этого Александр задумывается, и 2 февраля выдает ответ цесаревичу такого содержания: «По вашему желанию предъявил я письмо сие любезной родительнице нашей. /…/ Нам обоим остается, уважив причины, вами изъясненные, дать полную свободу вам следовать непоколебимому решению вашему, прося всемогущего Бога, дабы он благословил последствия столь чистейших намерений», — иными словами, благородный цесаревич нижайше попросил царствующего брата освободить его от докучливых обязанностей цесаревича, а еще более благородный царь с благороднейшей их обоих матушкой дали полное право цесаревичу самому решать вопрос о реализации его благородных намерений.
Чем был вызван такой странный ход? Возможно, действительно влиянием матушки, хотевшей, чтобы все решалось полюбовно. Но другое соображение, пожалуй, более весомо.
Хотя немедленное назначение наследником Николая на основании уже написанного заявления Константина юридически было бы совершенно оправданным, но оно все же выглядело бы мерой, дискриминационной по отношению к Константину (что на самом деле и имело место!) и должно было возбудить нежелательные толки и привлечь внимание заговорщиков к раздорам в царском семействе. Гораздо желательнее было бы, если бы публично выраженная инициатива отказа от престолонаследия изначально исходила от самого Константина. Практически к этому и призывает его Александр в послании от 2 февраля. Возможно, что матушка убедила Александра, что Константин теперь на это пойдет.
Последний же принял совершенно иное решение, доказывающее, насколько же отказ от престолонаследия не соответствует его личным желаниям. Константин счел послание от 2 февраля разрешением ему самому принять окончательное решение о судьбе престолонаследия, когда он сам того пожелает. Действительно, в послании от 2 февраля ничего не говорится о сроках. Поскольку же любая операция требует времени — даже погружение пера в чернильницу! — то имеет прямой смысл поразмыслить.
В полном убеждении, что все именно так и обстоит, цесаревич, пока не принимая никакого решения, так и пребывал вплоть до вести о смерти царя в ноябре 1825 года и даже еще неделю после того!
Остается только пожалеть несчастливого брата Николая, который тщетно дожидался объявления о назначении его наследником престола, а заодно подивиться, почему же никто ему ничего не объяснил, и только матушка, беседуя с ним наедине, позволяла себе какие-то таинственные намеки! Но не все так просто в этом мире, как полагали простаки Константин и Николай.
Весной 1822 года истек срок ссылки гвардии в Западные губернии — сколько ее можно было держать там безо всяких оснований?
22 мая Александр I принял парад гвардии в Вильне, после чего она направилась в столицу.
Парадом командовал приступивший, наконец, к исполнению обязанностей Ф.П. Уваров. Паскевич спустился на официально занимаемый пост командира 1-й Гвардейской пехотной дивизии, а Николай Павлович соответственно вернулся к командованию бригадой.
Ниже мы проиллюстрируем, насколько раздражала, тяготила и унижала великого князя занимаемая должность.
Даже смерть Уварова в 1824 году не изменила положения Николая Павловича — Уварова заменил генерал А.Л. Воинов, а Паскевич и Николай остались на своих местах.
Только 12 февраля 1825 года Паскевич был назначен командовать 1-м пехотным корпусом в Митаве, а Николай Павлович занял освобожденную им должность командира дивизии. На этой должности он и оставался вплоть до 14 декабря 1825 года.
Возвращение гвардии в столицу вновь поставило вопрос о прежде существовавшем Тайном обществе. Несомненно, встретившись и объединившись в привычной обстановке, бывшие заговорщики не могли не продолжить прежних бесед. Ведь вольнолюбивые разговоры — тот же душевный наркотик. Запрети пьяницам собираться у любимой пивной или наркоманам в облюбованном месте — и они тут же начнут тусоваться где-нибудь еще.
Более благообразный аналог тогдашнему Тайному обществу — современные политологические семинары в западных университетах. Там годами дискутируются самые животрепещущие проблемы современности — без практического выхода. Правда, иногда и серьезные политики прислушиваются к советам, выработанным на этих семинарах. Бывает, что на этих семинарах воспитываются и будущие политики-практики. Именно такую роль, похоже, и играли Никита Муравьев со своими коллегами.
Запрет преследовать их, недвусмысленно высказанный Александром I в мае 1821, создал неясную юридическую ситуацию: а как теперь относиться властям к подозрительным собраниям и, не дай Бог, к опасным планам?
Царь понимал суть возникшей коллизии.
Поэтому 1 августа 1822 года последовал его рескрипт на имя министра внутренних дел В.П. Кочубея, запрещающий все тайные общества — не больше и не меньше! «Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как-то: масонских лож или другими, закрыть и учреждения их впредь не позволять, а всех членов сих обществ обязать подписками, что они впредь, ни под каким видом, ни масонских, ни других тайных обществ, ни внутри Империи, ни вне ее составлять не будут».
Историков и читателей исторических трудов этот рескрипт повергает в изумление и недоумение: неужели можно быть таким наивным, чтобы считать, будто подобный указ способен искоренить крамолу? Неужели не ясно, что тайные общества на то и тайные, чтобы их участники не спрашивали разрешения ни на их создание, ни на деятельность?
Разумеется, наивность совершенно не была присуща императору Александру Павловичу. Просто ему необходимо было пресечь двусмысленность и кривотолки, вызванные его прошлогодним устным заявлением. На этом милосердию и сочувствию царя к вольнолюбцам был очерчен четкий предел: отныне ни сам царь, ни любые его верноподданные не обязывались проявлять терпимость к конспираторам — так себя впредь и повел Александр I.
Издав рескрипт 1 августа 1822 года о заговорщиках, Александр I снова должен был вернуться к проблеме престолонаследия.
Положение, в которое зашло дело после 2 февраля 1822 года, оказалось для него крайне неприятным: он сам захлопнул за собой ловушку!..
Заявление Константина от 14 января 1922 года давало царю полное право принять решение о переходе престолонаследия к Николаю. Но он лишился этого права после собственного письма от 2 февраля — ведь право решения теперь предоставлялось Константину!
Разумеется, царь, как и любое иное юридическое лицо, имел право в дальнейшем изменить свое собственное решение. Юридически это было возможно, но этически — нет! Если бы это произошло, то Константину оставалось бы только покориться — ведь его якобы добровольное заявление от 14 января пока никем пересмотрено не было, хотя Александр 2 февраля сделал такую возможность допустимой. Константин, однако, имел бы полное право с документами в руках доказать, что царь неверен собственному слову, а потому поступает бесчестно, на что Константин и пытался намекнуть еще в послании от 14 января! Моральное противоборство между Александром и Константином безоговорочно выигрывал последний. Он его и выиграл, признания чего до сих пор не удосужились сделать историки.
С некоторым опозданием Александр понял, что всеми предпринятыми демаршами только ухудшил собственное положение: теперь не он сам, а Константин держит в руках решение вопроса о том, кому быть наследником российского престола — как, собственно говоря, и обстояло дело еще до января 1822 года. Хуже же стало потому, что уже и о тени добрых отношений братьев теперь уже никак не могла идти речь. О возможности самому Александру распоряжаться судьбой трона, как он это себе позволил в 1819 году, беседуя с Николаем, речи также уже идти не могло. Отчасти поэтому и Николай не смог удостоиться откровенного разговора с царствующим братом — при полном объяснении последнему пришлось бы пойти на унижающие его признания.
