Поскольку одежды мне не принесли, я воспользовался простыней взамен покрывала, которое ныне покоится на дне озера. Опыт одевания и ношения тог у меня ограничен одним-единственным предыдущим разом, да и тот можно не считать, поскольку не могу с уверенностью сказать, что так носят именно тогу, а не, скажем, женское сари. Поэтому самое большее, на что мое одеяние может претендовать, это некое сходство с банным полотенцем, достаточно длинным для того, чтобы не только повязать его вокруг чресл, но и забросить свободный конец на плечо.
Опустив шесты параллельно земле, танцоры поклонились мне, а затем и друг другу.
— О воплощение Великого дракона! Что благороден в помыслах и храбр в поступках! Мы преклоняемся пред твоим благородством и чтим твою храбрость. Мы ждем того дня, когда каменные слезы твоего аватары разобьют твое яйцо.
— Это, наверное, больно, — прошептал джинн, оставаясь невидимым. И пояснил: — Камнями плакать.
Непрерывно обрушивая на меня потоки неприкрытой лести, танцоры охватили сплошным прямоугольником основание ложа и опустились на колени.
— Выйди к твоим почитателям! — воскликнули они. Не успел я величественно согласиться выполнить их просьбу, как ряженые, молниеносно просунув свои шесты под набитый соломой матрац, соорудили импровизированные носилки и вынесли меня на них к народу, который в огромном количестве собрался у основания противоположного утреннему склона холма. С первого взгляда возникло чувство дежа вю. Тот же трехступенчатый склон, то же пестрое трепетание поднятых над головой шелковых ленточек, точь-в-точь похожий бескрайний зеленый массив джунглей. Словно я перепутал направление, и вынесли меня на то же самое место, что и утрешние танцовщицы. Лишь присмотревшись внимательнее, я начал замечать незначительные, но все же радикальные различия. Дальний берег озера покрыт ровными прямоугольными заплатками зеленеющих рисовых полей, в центре каждого причудливым уродцем возвышается пугало с палкой в руках. И не поймешь сразу, что это: удочка или шест. Среди однородной стены непроходимых джунглей одиноко возвышается огромное сухое дерево, ветви которого украшены, словно новогодняя елка гирляндой, красными лоскутами. Если есть и другие отличия, то без бинокля их не разглядеть. По фотографиям этого и противоположного склона можно создать игру «Найди столько-то отличий», даже не занимаясь фотомонтажом.
— Дракон! Великий дракон! — скандирует толпа. Поднявшись в полный рост, я помахал им рукой и без напоминания обнажил живот, продемонстрировав вытатуированного на нем красноголового дракона. Кто бы мог ожидать, что Змей Горыныч, своеобразное напоминание о годах в академии (семь лет прошло с той поры), может оказаться полезнее разнообразных, там же приобретенных стараниями и усилиями знаний. Покончив таким образом с не самой приятной обязанностью живого воплощения великого мифологического дракона, если верить местным легендам, остающегося и поныне живее всех живых, я смог и слезть со своего насеста и вернуться к пассивному созерцанию разворачивающегося действа. Собравшиеся внизу люди, даже без обычной в таких случаях деятельности массовиков-затейников в лице различных очень активных, но якобы простых сторонников, организовали чествование Beликого дракона посредством восхваления моей особы. Видимо рассудив, что ему все равно, а мне приятно будет.
Окрестное зверье, разогнанное утренней группой фанатов, то ли не успело вернуться, то ли, наоборот, успело адаптироваться к шуму. Как бы там ни было, но джунгли безмолвствуют.
— Уууя! Уууя!!! — Толпа машет пестрыми тряпицами, притопывая ногами и хлопая в ладоши. — Пришел долгожданный. Воплотилось пророчество.
— Он здесь! — восклицают танцоры, выражая свой восторг частыми кивками звериных масок.
Краем уха слушая лестные, но совершенно незаслуженные отзывы, я подхожу к краю обрыва, чтобы поглазеть на изваяния, выставленные на средней площадке. Не «Кама-сутра», конечно, но тоже весьма познавательно…
— Оп-па! — Находящиеся у подножия третьего уступа статуи сильно отличаются от тех, которые я ожидал увидеть.
Кажется, я начинаю понимать причину двойного названия храма. Скульптурные группы, состоящие исключительно из пар противоположного пола и украшающие противоположный склон, по всей видимости, символизируют правильное, с точки зрения дракона, времяпрепровождение в ночной период жизни. К ней относится первая часть завета: «Плодитесь и живите». Вторую же часть олицетворяют сошедшиеся в смертельных поединках бойцы, потрясающие замысловатостью боевых стоек и разнообразием вооружения. Ибо что есть жизнь, как не непрерывная борьба за существование? Жестокая, бескомпромиссная, не признающая никаких правил и ограничений… С этой точки зрения образ человека с мечом символичен, а на начальных этапах развития человечества к тому же и исторически достоверен.
— Дракон, дракон! Ты так могуч, — распевают почитатели, подняв над головой зажженные факелы и раскачиваясь из стороны в сторону. Факелы страшно чадят, целые облака густой черной копоти возносятся вверх, пушистыми снежинками оседая на некогда белую ткань простыни.
Коснувшись изломанной линии горизонта, солнце налилось багрянцем, словно его притушили и оставили гореть вполнакала, и заторопилось прочь.
Полезшая изо всех щелей сырость начала концентрироваться на коже холодными капельками влаги.
— Наверное, нам пора?! — обратившись к танцорам, проорал я.
Маски переглянулись и одновременно встали на колени, опустив импровизированные носилки к самой земле, давая мне возможность взойти на них.
Переборов искушение выкрикнуть: «Но, залетные!» — я лишь махнул рукой. Поехали. Правда, чувствую я себя при этом по меньшей мере Нероном.
«Сейчас покушаю, и спать… — решил я, утомленно разминая шею. — Набираться сил после трудов праведных».
ГЛАВА 17
Нежданные и долгожданные гости
Кто с мечом к нам придет… тому мечи в орала перекуем и пахать заставим.
Надпись на шлагбауме погранзаставы
Солнце окончательно укрылось за горизонтом, отдав землю во власть ночи, а Ольги все не было. Как не было и ужина. Какой уж тут сон?
— Джинн, а джинн…
— Чего изволите? — молодцевато гаркнул эфемерный дух, выпятив грудь. Серебряные полумесяцы, в два ряда приколотые к ней, едва слышно звякнули.
— Почему она не идет?
— Ну… с точки зрения всеобщей концептуальности при…
— Джинн, — с нажимом произнес я.
— Рановато, — резонно заметил он.
Вот только мой желудок, не принимая в расчет доводы логики, настойчиво требует пищи. И желательно не пустого риса. Поскольку для меня кусок мяса, который нельзя потрогать руками, — выдумка, не говоря уж про такой, который и разглядеть-то удается с трудом
— И долго ждать?!
— Ляг поспи, время незаметно пройдет.
— Да не могу я заснуть!
— Хочешь, колыбельную песенку спою? — с энтузиазмом предложил он.
— Сомневаюсь…
— Закрой глаза. Вот так. Хорошо… И считай вслед за мной верблюдов. Только не вслух, а про себя.
— Каких верблюдов?
— Дромадеров.
— Кого-кого?
— Хорошо, — легко согласился раб сосуда. — Не нравятся одногорбые, считай двугорбых бактрианов.
— Да мне все равно, — признался я.
— Вот и замечательно. Готов?
— Да, — заложив руку за голову, ответил я.
— По пустыне шел ишак. Вах! А за ним верблюды. Сосчитай их и засни. Вах! Один верблюд по пустыне идет. Вах! Два верблюда по пустыне идет. Вах! Три…
До восемьдесят третьего я исправно повторял считалочку за джинном, потом перестал. На сто сорок седьмом у меня разболелась голова. До двести четвертого я терпел, а потом взмолился:
— Прекрати!!!
— Как?! — изумился джинн. — Ты до сих пор не уснул?
— Нет, — перевернувшись на бок, ответил я. — Что-то у меня голова болит.
— Это мы легко исправим…
— Не нужно, — поспешно отклонил я любезное предложение джинна. — Мне она дорога как память.
— Чья?
— Моя.
— О ком?
— Обо всем. О тебе, например…
Почесав мясистый стручок носа, джинн скосил глаза к переносице, надул губы.
— Да-а-а… уж, — проговорил он с кислой миной. Неужели не рад тому, что останется в моей памяти?
Может, обижается, что я его пробку не вернул? Так это мы мигом уладим.
— Кстати, джинн, относительно твоей пробки…
— Какой пробки?
— От кувшина, — пояснил я. — Ну, той, которую я нечаянно проглотил.
— И что с ней? — спросил джинн.
— Ничего. Я, конечно, не проверял, но думаю, что она сохранилась в первозданном виде.
— Где?
— Вон там, — указал я пальцем направление. — За деревцем.
— Пускай там и остается, — решил ультрамариновый дух кувшина.
— Как скажешь, — излишне поспешно согласился я, испытав моральное облегчение. — Как скажешь.
