Фон Хельрунг подумал немного и затем фыркнул с отвращением.
– И Аркрайта прислали сюда выслеживать Уортропа, пока тот выслеживает магнификум? Абсурдно, Торранс. Как только Пеллинор найдет логово магнификума, британцы Кернсу и пенни не заплатят.
– Вот тут, я думаю, в игру и вступает первая партия. Кернс пошел к кому-то еще. К другому правительству – может, к французам, они с англичанами друг друга терпеть не могут – и стравливает их теперь к своей выгоде.
– Как?
– Не знаю. Может, Уортроп знает. Это следующий шаг, и предлагаю не терять времени попусту и сделать его. Вскоре они будут ждать возвращения Аркрайта, а Аркрайт не вернется вообще никогда.
– Потому что вы его убили, – пискнул я. Я все еще был в бешенстве. – Вам вовсе не обязательно было это делать.
– Ты полагаешь? В любом случае, я убил его только в самом общем смысле слова.
– Зачем вы его убили, Джейкоб? – тихо спросил фон Хельрунг. – Чего вы боялись?
Торранс сперва промолчал; он теребил свой перстень. Nil timendum est.
– Ну, он угрожал отправить меня на виселицу, но это так, мелочи. Как с вами в том цыганском шатре, мейстер Абрам. Стоило нам его связать, как alea jacta est, жребий брошен. Будем придерживаться плана Уилла, и нас арестуют – или хуже, чем арестуют – за похищение и пытку британского офицера, а Уортроп останется гнить там, куда его засунули, пока не станет старше вас.
– А что, если они его туда не засовывали? – заорал я. – Что, если Аркрайт солгал? Вам не следовало его убивать. Теперь мы можем вообще никогда не найти доктора!
Торранс довольно долго смотрел на меня с каменным лицом, а затем пожал плечами. Пожал плечами! Я бросился на него, намеренный забить его до смерти голыми руками, задушить его насмерть. Фон Хельрунг спас ему жизнь. Он поймал меня за руку и отдернул назад, прижал мою голову к своей груди и погладил меня по волосам.
– Так вас не тревожит его самоубийство? – спросил фон Хельрунг Торранса. – Которое вы так удобно подстроили?
– Ну, когда дело доходит до такого, у каждого должен быть выбор – и думаю, кошмары меня сегодня мучить не будут.
– Завидую вам, Джейкоб, потому что меня-то будут.
Я подождал, пока Торранс не удалится в гостевую спальню, и лишь затем подошел к фон Хельрунгу с просьбой. Я называю это просьбой, но по правде говоря, это больше походило на требование.
– Я еду с вами, – сообщил я ему.
– Это чересчур опасно, – не без доброты ответил он.
– Больше никто без меня никуда не поедет. Если попытаетесь, я сяду на корабль зайцем. А если не получится, доберусь вплавь. Это я выяснил, где его держат. Я заслужил это право.
Он положил руку мне на плечо.
– Боюсь, это больше бремя, чем право, mein Freund Уилл Генри.
Тем же днем я простился с Адольфусом Айнсвортом, который даже по своим меркам пребывал в отвратительном расположении духа.
– Плевать мне, кто что говорит, – огрызнулся он, в ярости щелкая вставными зубами. – Кто-то побывал в Комнате с Замком! Я всегда вешаю кольцо с наружным ключом так, чтобы он смотрел внутрь, и куда, по-твоему, он смотрел нынче утром?
– Наружу?
– Ты брал ключи.
– Нет, профессор Айнсворт, я не брал, – честно ответил я. В Комнату с Замком ходил Торранс.
– Хотя чего я жду? Ты ребенок, а дети – прирожденные лжецы. Некоторые это перерастают, а некоторые нет! И что это ты имеешь в виду, мол, уходишь?
– Утром я отплываю в Англию с доктором фон Хельрунгом.
– С доктором фон Хельрунгом! С чего это доктор фон Хельрунг собрался в Англию? И с чего это ты собрался в Англию? – Айнсворт был глубокий старик, но ум его не ушел вместе с молодостью. Всего за мгновение куски головоломки сложились для него в единую картину. – Магнификум! Вы его нашли.
– Нет, но мы нашли доктора Уортропа.
– Вы нашли доктора Уортропа!
– Да, профессор Айнсворт. Мы нашли доктора Уортропа.
– Он не мертв.
Я покачал головой:
– Нет.
– И чему ты так улыбаешься? – Адольфус оскалил зубы своего мертвого сына, передразнивая мою ухмылку. – Что ж, будет очень жаль пропустить радостное воссоединение. Что хорошо для Уортропа, то хорошо для меня, так я скажу.
– Сэр?
– Я сказал: что хорошо для Уортропа, то хорошо для меня! – он перегнулся через стол, чтобы заорать мне в лицо. – Ты что, не в курсе, что это я тут глухой? Ну ладно. Прощай!
Он склонился над бумагами на столе и указал мне на дверь взмахом шишковатой руки.
Я помедлил в дверях, подумав, что, может, мы с ним больше никогда не увидимся.
– Для меня было удовольствием служить у вас, профессор Айнсворт, – сказал я.
Он не поднял глаз от работы.
– Катись, Уильям Джеймс Генри. Всегда катись, как тот камень из поговорки, а не то зарастешь мхом, как старый Адольфус Айнсворт!
Я направился было в зал. Он окликнул меня.
– Ты раб, – сказал Айнсворт. – Или, должно быть, считаешь себя рабом, раз не просишь платы за труды. На, – грубо прибавил он, толкнув по столу две скомканные долларовые банкноты.
– Профессор Айнсворт…
– Бери! Не будь дураком, когда дело доходит до денег, Уилл Генри. Будь дураком в чем хочешь – в религии, политике, любви, – но только не в деньгах. Эта крупица мудрости – награда тебе за тяжелую работу.
– Спасибо, профессор Айнсворт.
– Заткнись. Проваливай. Стой. Какого черта ты уходишь, я забыл?
– Спасать доктора.
– Спасать от чего?
– От чего угодно. Я его подмастерье.
Когда тем же вечером я укладывал вещи, Лили подошла ко мне с просьбой… Ладно, признаю: это была не просьба.
– Я еду с тобой.
Я ответил не так, как фон Хельрунг ответил мне. Я устал, тревожился, нервы мои были на пределе, и меньше всего на свете мне нужна была ссора.
– Тебя мама не пустит.
– Мама говорит, что она и тебя не пустит.
– Разница в том, что она не моя мама.
– Знаешь, она уже была у дядюшки. Никогда еще не видела, чтобы она так злилась. Я думала, у нее голова взорвется – правда взорвется и скатится долой с плеч. Очень любопытно, чем дело кончится.
– Вряд ли у нее взорвется голова.
– Да нет, я о том, чем дело кончится с тобой… Ни разу еще не бывало, чтобы она не устроила по-своему.
Она упала на кровать и принялась наблюдать, как я уминаю одежду в свой чемоданчик. Ее прямой, честный взгляд действовал мне на нервы. Как всегда.
– Как ты его нашел? – спросила она.
– Его нашел другой монстролог.
– Как?
– Я… я точно не знаю.
Она рассмеялась – словно весенний дождь упал на сухую землю.
– Не знаю, зачем ты врешь, Уильям Джеймс Генри. У тебя это плохо получается.
– Доктор говорит, ложь – худший из всех видов шутовства.
– Значит, ты худший из шутов.
Я засмеялся. И замер как вкопанный. Я не помнил, когда в последний раз смеялся. Смеяться было приятно. И приятно было видеть ее глаза и чувствовать, что ее волосы пахнут жасмином. Мне захотелось поцеловать ее. Никогда раньше я не чувствовал ничего подобного, и это оказалось все равно что стоять на краю бездны – правда, на сей раз бездна была совсем иного свойства. На этот раз не узел разматывался у меня в груди, а само пространство расширялось вокруг с безумной скоростью. Я не знал, что со всем этим делать. Поцеловать ее? Но чтобы поцеловать Лили Бейтс, пришлось бы… ну, в общем, поцеловать Лили Бейтс.
– Будешь по мне скучать? – спросила она.
– Постараюсь.
Она нашла мой ответ необыкновенно остроумным, перекатилась на спину и расхохоталась. Я покраснел, не зная, считать себя польщенным или обидеться.
– Ох! – воскликнула она, садясь и принимаясь рыться в сумочке. – Чуть не забыла! У меня кое-что для тебя есть.
Это была ее фотография. Лили на ней улыбалась немного неестественно, но как получились волосы – мне понравилось. Они были завиты в длинные локоны, и неудачно запечатленная улыбка фотографию совсем не портила.
– Ну, что скажешь? Это на счастье, ну и когда тебе станет одиноко. Ты никогда мне не говорил, но я думаю, что тебе очень часто бывает одиноко.
Я мог бы возразить; препирательство было для нас обычной формой беседы. Но я уезжал, и она только что подарила мне свою фотографию, и мгновением раньше я думал, не поцеловать ли ее. Так что я поблагодарил ее за подарок и продолжил собираться – иными словами, перекладывать уже собранное. Порой в обществе Лили я чувствовал себя актером, не знающим, куда девать руки.
– Напиши мне, – сказала она.
– Что?
– Письмо, открытку, телеграмму… пиши мне, пока тебя не будет.
– Ладно, – сказал я.
– Врунишка.
– Обещаю, Лили. Я буду тебе писать.
– Напиши мне стихи.
– Стихи?
– Ну, можно, наверное, не в стихах.
– Это хорошо.
– Почему это хорошо? Ты не хочешь написать стихи? – она надула губы.
– Я просто никогда их не писал. Доктор вот писал. Он был поэтом, прежде чем стать монстрологом. Держу пари, этого ты не знала.
– Держу пари, ты не знал, что я знала. Я даже читала некоторые его стихи.
