Вдруг совсем рядом с его домом проходит молодой статный парень с красивым лицом и умными глазами.
— Эй, джигит! — окликает его Адам-ата. — Не хочешь ли зайти ко мне в гости? Там в доме нас ждет богатый дастархан, а прислуживать нам будет моя молодая красивая дочь.
— Спасибо, Адам-ата, — отвечает парень, — Твое приглашение — честь для меня. Я не посмел бы от него отказаться, но спешу но неотложному делу. Через час вернусь и буду твоим гостем.
Парень ушел, и Адам-ата подумал: «Э-э. Хитрит он. Судя по глазам — не дурак и должен понимать, о чем речь веду. Раз ушел, значит, не хочет становиться моим зятем. Так можно год прождать его возвращения и остаться ни с чем. Поищу-ка я еще кого-нибудь».
Прошло не так уж много времени, и увидел он другого парня. Тот был пониже ростом, но зато телом крепче. Лицо не такое красивое, по зато улыбчивое, и в глазах чертики.
— Эй, джигит! — окликает его Адам-ата. — Ты мне приглянулся. Почему бы и не посидеть нам за одним дастарханом? К тому же смекни, что ухаживать за нами будет моя молодая дочь.
— Адам-ата, я смекалистый, я смекнул. Скажи дочке, чтоб она поставила плов. На это как раз час уйдет, а через час я обернусь, и ты увидишь меня за своим дастарханом. До встречи! — И убежал.
Пригорюнился Адам-ата.
«Нет, — думает, — этот ветрогон и соврет — не дорого возьмет. Жди его теперь. Как же, дождешься… Надо следующего поискать».
Подождал он ни много ни мало и видит юношу. Ничего особо привлекательного в нем нет, но и отталкивающего тоже. Не красавец, но и не урод, не статен, но и не кривобокий, не высок и не низок. Но главное, не спешит, как те двое, шагает себе неторопливо. Адам-ата на этот раз не окликает прохожего, а решил сам подойти к нему.
— Ассаляму-алейкум, джигит.
— Вуалейкум-ассалам, Адам-ата.
— Нет ли у тебя каких срочных дел? Не отвлекаю ли я тебя от чего-то неотложного? Ведь у нас как говорят? «Не задерживай друга, чтобы он не опоздал. Не задерживай врага, чтобы он не узнал твоих тайн». Тебя я хочу считать другом, вот и интересуюсь, не могу ли я попросить тебя задержаться?
— Все срочные дела, Адам-ата, я уже успел переделать. А те дела, что остались, могут и подождать. Так что если я чем-то окажусь вам полезен, то буду рад услужить.
— Нет, спасибо. Пусть нам услужит моя красавица дочь, пока мы оба посидим за моим дастарханом. Как ты на это смотришь?
Парень не стал отказываться, не стал, как другие, просить отсрочки, а тут же согласился. Только подошли они к двери, заметил Адам-ата, что и те два джигита поспешают к нему. И екнуло сердце старика, стало ему стыдно: «Ой-бой! Что же я скажу им? Сам зазывал, сам теперь отказывать буду. Позор-то какой на мои седины! — Тогда взмолился он:- Спаси, господи! Выручи меня. Придумай что-нибудь».
Господь бог любил своего первенца и всегда старался помочь ему. Не оставил и на этот раз. Шепнул на ухо: «Иди веди гостей и ничего не бойся».
Входит Адам-ата в дом, а встречает его не одна дочь, а целых три. Все три одинаковы, как яйца из-под одной курицы, и голосом, и волосом, и лицом, и станом — неотличимы. Сам Адам-ата но может попять, которая из них его истинная дочь.
Восславим всевышнего! — воскликнул Адам-ата. — И отведаем, что бог послал.
Все четверо уселись за дастархан, тут и сговорились, тут и присватались.
После этого проходит год. Соскучился старик но дочери и решил навестить ее, да не знает, какая из трех настоящей ему приходится. Решил посетить всех.
Приезжает к первой, к той, что замужем за красивым, стройным джигитом. Встречают его приветливо, потчуют досыта, спать кладут на мягкое. Утром, собираясь в дорогу, отзывает он зятя в сторону и спрашивает:
— Ну, сынок, скажи мне по совести. Как жена твоя? Как живете? Не бранитесь ли, не ссоритесь?
— Спасибо, Адам-ата. Грех жаловаться. Прекрасная жена. Такая ласковая, все тянется ко мне щекой потереться. Такая чистюля, в день по десять раз умывается. Одно только плохо. Как что не по ней, так сразу зашипит, в глазах огонь зеленый, того и гляди в лицо мне вцепится.
— Ничего, сынок, это не самый большой порок. Терпи. Другим жены и хуже достаются.
— Да я уж свыкся. Терплю.
Ну да поможет вам бог, он все видит, все ведает.
Сказал так Адам-ата и поехал ко второй дочери, к той, что замужем за коренастым весельчаком.
Его и тут приняли радушно. Вкусно покормили, мягко постелили. Наутро, собираясь в дальнейший путь-дорогу, отзывает он зятя в сторонку и наедине спрашивает:
— Скажи-ка мне, как мужчина мужчине. Доволен ли ты своей женой?
— Спасибо за дочку, Адам-ата. Я-то доволен. Со мной она ласкова. Такая преданная, такая верная жена, какой ни у кого в мире нет. Все старается рядом со мной быть, в глаза мне заглядывает. О добре нашем общем печется. Одно плохо. Что ни день с соседями лается. И гостей не любит. Как войдет человек в дом, так она нет чтобы услужить, все ворчит да рычит. Перед людьми стыдно.
Терпи, терпи, сынок, судьба, знать, у тебя такая. Уповай на бога, он знает, что творит. А жену не обижай, она у тебя не худшая.
Приезжает он к третьей дочери, к той, что отдана парню, который не спешил. И здесь его ждал достойный прием. Собираясь поутру домой, подошел он к третьему зятю и спрашивает:
— Расскажи мне, как живете-поживаете?
— Нормально, Адам-ата, живем, как все люди. Если днем поссорились, то к вечеру помиримся. Если мне туго, она меня приласкает, если ей не по себе, я ее утешу. Особо хвалиться нечем, но и жаловаться, слава богу, тоже не па что.
Тут и понял Адам-ата, что это и есть его истинная дочь. Тут-то и задумался он: а кто же те две? Тут-то и вспомнил, что в день, когда стало у него три дочери вместо одной, в день, когда он всех трех просватал, в этот день исчезли из его дома кошка и собака.
С тех пор люди говорят, что из каждых трех женщин лишь одна происходит от женщины, а две другие от кошки с. собакой.
И еще. Давным-давно на один мирный аул напали враги и пленили всех мужчин от старого старика до малого младенца. Они стояли со связанными руками, уже готовые идти в рабство. А поодаль стояли женщины, и плакали, и голосили, и проклинали свою судьбу. Вдруг от толпы женщин отделилась одна и направила стопы свои прямо к предводителю врагов. Глаза ее были сухи, лицо ее было строго.
— Ты — победитель, — сказала она. Победитель должен быть великодушен. Яви же свое великодушие.
Предводитель врагов не ждал такой решительности от женщины. Понравились ему слова ее.
- Какзовуттебя? — спросил он.
— Бибиайша.
— Если бы мужчины вашего аула были столь же смелы, то не стояли бы теперь со связанными руками. Скорее уж, они пленили бы нас.
— Я бы и в этом случае воззвала к великодушию победителей, — ответила Бибиайша.
— Вот как? — еще больше удивился предводитель. — А у тебя самой кто здесь?
— Отец, муж и сын.
— Хорошо, — сказал предводитель. — Будь по-твоему. Я внемлю твоим словам и выкажу свое великодушие. Одному из них ты можешь развязать руки. Оностанется с тобой. Выбирай…
— Отец мой, — сказала Бибиайша, подойдя к белоголовому старцу, — я люблю тебя. Но женщина, ставшая женой, принадлежит уже не родителю, а мужу.
— Сын мой, — сказала она, подойдя к десятилетнему мальчику, — я люблю тебя, но материнская любовь делится поровну между всеми детьми, и теми, кто есть, и теми, кто еще будет.
После того подошла она к мужу и развязала веревки на руках его.
Увидев, каково решение Бибиайши, предводитель врагов воскликнул:
Когда бы моя жена была столь мудра и преданна, я бы ни о чем ином и не мечтал. За твой ум, смелость, за твою любовь я приказываю немедля освободить всех мужчин вашего аула.
17
Есть у меня нательный талисман. Есть зарубка на память, Каждый раз поутру, натягивая носки, я вижу отметку, оставленную острием кочерги между пальцами, и тут же словно слышу строгий голос матери: «Слушай, что люди говорят».
Помню, перед посиделками моя мать собирала всех девушек и перво-наперво кормила их вареными яйцами или жареным просом с маслом. Бывало, какая-то из них упрямилась или говорила, что сыта, но избежать этой своего рода «предобеденной трапезы» никому не удавалось. Мать чуть ли не силком впихивала в них еду, потому что, но обычаям, девушка должна быть скромна и неприхотлива, должна пореже протягивать руку к дастархану. А вот чаю пить, напротив, она может много, потому что это свидетельство ее сытости. Ведь сытому человеку хочется пить. Не так ли? Если даже и не так, то все равно по обычаю считается, будто сытому должно хотеться пить. А коли так считается, то и не нужно нарушать обычай.
«С кем бы ты ни ела с одного блюда, — поучала мать девушек, — всегда старайся, чтобы ему досталось побольше, а тебе поменьше. Но делай это незаметно, чтобы напарник не подумал, будто он объедает тебя, и не застеснялся. Это очень важно для хозяйки. Если гости или муж — кто бы ни сидел с тобой за одним дастарханом — уверены, что наелись все, значит, хозяйка умеет готовить сытно: еды немного, а голодных нет. Никогда не хватай первый кусок. И никогда не ешь после того, как напарник твой есть перестал. Хозяйка насыщается, пока готовит и пробует. За дастарханом — она не едок».
