Царь на военном совете объявил, что поведет армию в бой, но затем без объяснений отменил свое решение. Он испытал один из самых сильных страхов в своей жизни — страх попасть в плен. С Петром творилось что-то непонятное. «Волосы его вдруг становились дыбом, глаза наливались кровью, изменившееся лицо подергивало в разные стороны, пена у рта, скрежет зубов. Крики, подобные звериному реву, наводившие ужас на самых бесстрашных». По многочисленным воспоминаниям современников, всем было очевидно, что он переживает какую-то душевную муку, переходя от припадков бешенства к отчаянию. Судороги беспрестанно искажали его лицо.
Расположение турецкой армии как будто не оставляло возможности спасения. Отступление стало невозможно. Не виделось другого исхода, кроме плена или смерти.
Если верить многочисленным мемуарам, Петр и на этот раз среди общего бедствия думал лишь о спасении собственной жизни. Он обратился к казаку Ивану Некульжу, надеясь, что тот сумеет провести его с Екатериной через вражеский стан. Другие свидетели рассказывают, что, охваченный отчаянием, совершенно упав духом, он заперся у себя в палатке, отказываясь давать приказания или выслушивать советы, и предоставил Екатерине попытки к общему спасению.
К этому времени относится знаменитое письмо, будто бы адресованное Сенату. В нем он предлагал сенаторам в случае его гибели или плена выбрать из своих рядов самого достойного и передать корону ему. В письме якобы ничего не говорилось о законном наследнике престола Алексее. Значит ли это, что уже в то время у царя оформилась мысль отстранить сына от наследования? Да и существовало ли на самом деле это пресловутое письмо, которое обсуждалось на все лады, но так и не было обнаружено в архивах? Еще одна из тайн, которыми так богато царствование Преобразователя…
Впервые об этом письме-завещании сообщил Яков Штелин в своих анекдотах. Основания задним числом считать письмо существовавшим имелись. Уже в это время отношения царя и его прямого наследника были далеки от родственных.
Что касается роли в спасении России и государя, приписываемой Екатерине, то, по-видимому, она сильно преувеличена. Сомнительные свидетельства самого Петра расходятся со словами других участников истории. Граф Понятовский[23] просто упоминает, что Петр решил послать парламентеров в турецкий лагерь. Брасей де Лион, служивший в то время бригадиром в русской армии (а его жена «занимала одно из первых мест в свите царя»), также не говорит о каком-либо участии в переговорах Екатерины.
Он рассказывает, будто «было решено, что фельдмаршал Шереметев напишет письмо великому визирю, прося у него перемирия». Датский посол повторяет тот же рассказ. По его словам, неверно, что Екатерина пожертвовала своими драгоценностями, чтобы содействовать подкупу великого визиря; она ограничилась их раздачей гвардейским офицерам, надеясь таким образом вернее сохранить бриллианты, а затем потребовала их обратно.
В то же время немецкий историк X. Хаммер верит во вмешательство Екатерины и действие, произведенное ее бриллиантами. Он обосновывает свое мнение тем обстоятельством, что перстень, принадлежавший будущей царице, всплывает в имуществе одного из приближенных великого визиря.
Сплетня о спасении русской армии бриллиантами Екатерины долгое время ходила в среде иностранных дипломатов. Уже Вольтер приводит ее, основываясь, возможно, на рассказах Станислава Лещинского, с которым много беседовал в период написания своей «Истории Карла XII».
Скорее всего, чудесный перелом в ход событий внесло дипломатическое искусство ловкого Шафирова, которого царь снабдил единственной инструкцией: мир во что бы то ни стало. Петр соглашался вернуть все захваченные земли — Азов, Таганрог, побережье Балтийского моря, — то есть предыдущие территориальные приобретения, стоившие стране двух Азовских походов, двух Нарв, Лесной и Полтавы. Чтобы избежать «шкловства» (плена), Петр был готов пожертвовать всей Ингрией и даже своим Парадизом.
К счастью, положение турок тоже было отнюдь не блестящим — даже янычары, элита турецкой армии, потеряв около 7 тысяч человек, отказывались идти в бой, — и обе стороны с облегчением пошли на заключение спасительного мира.
Узнав об окружении русского войска на Пруте, Карл XII из Бендер помчался туда во весь дух. Преданный Понятовский ввел его в курс дела. Разъяренный король бросился к шатру великого визиря. Если верить источникам, он возмущенно спрашивал: «Разве не от тебя зависело отвезти царя пленником в Стамбул?» Визирь, выведенный из терпения тем, что его отчитывает гяур, находящийся на положении полугостя-полупленника, сухо отвечал: «А кто бы управлял государством в его отсутствие? Не подобает, чтобы все короли были не у себя дома».
Карл не нашелся что ответить на такую дерзость. С негодующей усмешкой, не сводя с турка презрительного взгляда, он опустился на диван. Внезапно сильным ударом шпоры он разорвал полу халата визиря, быстро встал и уехал назад в Бендеры.
А русская армия с облегчением возвращалась домой. По условиям Прутского мирного договора Россия возвращала Турции Азов; вновь построенные города Таганрог и Каменный Затон подлежали разорению; Россия обязывалась возобновить выплату дани крымскому хану, не вмешиваться в польские дела и обеспечить безопасный проезд Карла XII в Швецию.
В ознаменование «вечной памяти освобождения армии, царя и царицы у реки Прут» Петр 24 ноября 1714 года в день тезоименитства супруги учредил орден Святой Екатерины, которым впоследствии награждались наиболее заслуженные женщины России. Девиз ордена гласил: «За любовь и Отечество». На нем был изображен белый крест в руке святой великомученицы Екатерины на пурпуровом поле, а в центре другой, меньший крест, украшенный лучами. Между концами креста располагались буквы «D.S.F.R.» (Domine salvum fac Regem — «Господи, спаси царя»). К ордену была положена красная лента с серебряной каймой, которую носили через правое плечо. Екатерину царь первую пожаловал этим орденом, подчеркнув, что в то опасное время она «не как жена, но как мужская персона видима была». А в 1713 году был спущен на воду 60-пушечный фрегат «Святая Екатерина» — этим Петр демонстрировал свою любовь и уважение супруге.
За границей престиж русского царя, повысившийся после полтавской победы, неумолимо падал.
Анна или Екатерина?
В отношении Петра к Анне Монс произошло потепление. Сначала последовало разрешение «Монсше и Балкше в кирху ездить», затем были удалены другие ограничения свободы женщин. Матрене царь наконец позволил соединиться с мужем и дочерью.
В 1710 году Петр отослал Екатерину в Дерпт, в семейство Балк, под присмотр Матрены. Там ее муж Федор служил губернатором. Видимо, царь доверял уму и такту сестры Анны. Может быть, он желал несколько пообтесать мать своих дочерей — поведение и манеры Матрены казались ему верхом респектабельности, — но, возможно, просто стремился, что вообще было ему свойственно, собрать всех близких ему людей в одну кучу, не заботясь об их личных предпочтениях. В данном случае все устроилось удачно. Матрена желала загладить память о своей вине и услужить царю. Она приняла Екатерину как родную — по крайней мере, с тех пор та всегда выказывала семье Балк особенную приязнь.
После победы под Полтавой царь остро нуждался в передышке. Ему нужна была семья, подруга жизни, которая будет делить с ним горечь поражений и радость побед; когда надо, успокоит и пожалеет. В этой роли он видел Анну Монс, которую после долгих размышлений решил простить. Как видно, ни измена, ни длительная разлука, ни явное нежелание Анны быть с ним рядом не имели для него значения. Напрасно Меншиков убеждал царя в порочности и продажности этой женщины, Петр стоял на своем.
Наверное, в Анне было нечто притягательное, что привлекало к ней не только Петра, но и просвещенных и образованных европейцев. «Эта особа служила образцом женских совершенств.
С необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер; была чувствительна, не прикидываясь страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущенный капризами, не знала кокетства, была умна и в высшей степени добросердечна». Такой она виделась немецкому историку Гельбигу. Остается только пожалеть, что он не описал для потомков эту очаровательную женщину.
Ей уже перевалило за тридцать, но она не утратила своей красоты и обаяния. Жертвой ее привлекательности пал немолодой прусский посланник барон Георг Иоганн фон Кайзерлинг.
Удивительно, какую целеустремленность и последовательность проявляла Анна в выборе друзей сердца. Ее избранником снова стал иностранный дипломат, лютеранин, немец. Видимо, отношения фаворитки и посланника были достаточно длительными, поскольку их плодом стал ребенок.
