прошлого, которое он так старался забыть. Перед ним лежала фотография, на коей был запечатлен сам Михаил Константинович сидящим на кресле, а рядом положив руку на его плечо стоял офицер в форме поручика Русской Императорской Армии. Элпиндин откинулся на спинку стула, ибо отчего-то у него на мгновенье потемнело в глазах, а сердце замерло в груди. Мезенцев, а это был именно он, не на шутку испугался, наблюдая такую реакцию на фотографию, тем паче что взгляд издателя стал каким-то расфокусированным, зрачки расширились, в них читался немой вопрос "За что?". Его повело, еще мгновение, и глаза закатились, а тело обвисло безвольной куклой. "этого мне не хватало" — подумал подполковник. Вода! Нужна вода. Хорошо, что на столике стоял кувшин из зеленого стекла наполненный до краев. Вынув пробку и принюхавшись, полковник убедился, что это вода и набрав её в рот, обрызгал лицо хозяина магазина. Тот вроде как стал пошевеливаться, открыл глаза, но взгляд его все еще был каким-то мутным. Пришлось прибегнуть к более интенсивной терапии, и Мезенцев залепил почтенному издателю две пощечины. От ударов голова Элпидина мотнулась слева направо, после чего сразу же в голове прояснилось. Но в мозгу прозвучал тревожный звоночек и Михаил Константинович решив симулировать беспомощность простонал: "Врача мне плохо…".
— "Будет тебе врач" — злобно прошипел ему в ухо Мезенцев… поговорим, и будет… Пришел в себя? — редактор безвольно кивнул головой.
Хотя тело по-прежнему не до конца повиновалось своему хозяину, но мозг ускорил свою работу и память услужливо извлекла из своих закромов столь яркое изображение давно минувших событий, что невольно хотелось зажмурится. Вот он, студент Миша Элпидин принял решение о побеге за границу и старательно симулирует недомогание дабы попасть в тюремный лазарет. Склонность к лицедейству была весьма распространённой среди «непримиримых борцов за освобождение народа», а служители Казанского замка, включая разумеется и эскулапа, были настолько напуганы тем расположением, с которым относился губернатор Нарышкин к жалобам и просьбам политических арестантов, что врач мгновенно отправил страждущего на больничную койку. Поблаженствовав пару дней на чистых простынях и отдав должное весьма питательному рациону, о котором простой русский мужик не мог даже и мечтать, Элпидин счел, что «царские сатрапы» утратили бдительность. А посему, когда в лазарете было много посетителей, Михаил переоделся в принесённый с воли гражданский костюм и преспокойно вышел за ворота тюрьмы.
Казалось, что фортуна полностью на стороне мужественного узника, вырвавшегося на свободу из узилища, оставалось лишь добраться до дома, который был снят его друзьями, пересидеть там до вчера, а потом пристань, пароход и свобода. Обещали и финансовую помощь из студенческой кассы университета, но уже сейчас в карманах находилось почти сто целковых, накопленных за счёт кормовых денег. Но пока Михаил предавался мечтам и проходил возле небольшого дома, дворник, мирно сидящий на скамейке, внезапно вскочил и схватив беглеца обеими руками буквально вбросил в предусмотрительно открытую калитку.
Еще через мгновение Элпидин оказался в комнате и насильно посажен в кресло, а перед ним к его удивлению стоял смутно знакомый офицер, но явно не в жандармском мундире. Михаил заслуженно гордился своей памятью, коя не раз выручала в ночь перед экзаменами, позволяя заучить ответы на билеты и на этот раз она его не подвела. Этого поручика он видел на одном из вечеров в остроге, когда все заключенные, кои числились по казанскому заговору собирались послушать переливы, извлекаемые из рояля умелыми руками музыкантов — любителей. Как это не странно, но там присутствовали и несколько офицеров конвойной роты. Двое из них — Ермолин и Бродовский, кои близко сошлись с арестованными студентами и посещали их собрания, назвали фамилию сего любителя музыки: Лабунский Александр Юлианович. В доверительной беседе они достаточно прозрачно намекнули, что в армии у него репутация вольнодумца, ярого противника телесных наказаний нижних чинов и более того, сей подпоручик был завсегдатаем петербургских офицерских кружков. Михаил, который не понимал, что всё это значит, лихорадочно соображал, как начать разговор, но первым тишину нарушил подпоручик.
— Я вижу, милейший Михаил Константинович, что вы меня узнали. Что же, отменная память весьма полезное достояние, коим можно гордится. Но не будем тратить время на политес, и перейдём к делу. Надеюсь, вы понимаете, что, совершив побег вы усугубили своё положение и приговор может быть достаточно суровым. Печально, если столь одарённый человек может погубить свою молодость заключением в крепость или длительной ссылкой, и одновременно, отечество лишится достойного гражданина. Я могу предложить вам выход, который позволит избежать столь безрадостных перспектив.
Элпидин немного успокоился и решил поиграть в несгибаемого революционера, а посему начал откровенно хамить:
— Послушайте, господин, как вас там, корнет? Отчего вы решили, что я вообще стану о чем-то договариваться с жандармом?! При этом Михаил попытался вскочить с кресла, но тяжёлая длань дворника, коей оставался в комнате коснулась его плеча и играючи пресекла эти поползновения. Эта экзекуция сопровождалась насмешливой фразой:
— Ну куда прешь, малахольный. Сядь, охолони и заруби себе на носу: ещё раз откроешь свой рот без позволения его благородия, то вмиг без языка останешься. Уяснил или повторить надобно?
Михаил был понятливым молодым человеком и мгновенно проникся сказанным доступным русским языком, тем более подкреплённым стальной хватки руки, буквально расплющивающей его плечо. Снова приняв положение сидя, он благоразумно заткнулся и молча снизу-вверх смотрел по собачьи преданным взглядом на этого таинственного офицера.
— Спасибо, Петрович, — подпоручик склонил голову благодаря того, кто был в одежде дворника. Надеюсь, не сломал ключицу господину студенту? Все же наш, россиянин, хотя и заблудшая душа, но не башибузук, какой-то. А покамест будь добр, оставь нас наедине на четверть часа.
— Слушаюсь, вашбродь, — тот, кого назвали Петрович вытянулся в струнку и четко повернувшись вышел, не забыв, впрочем, напоследок показать Михаилу кулак внушительного размера.
— Итак, Михаил Константинович, нам пора внести ясность в наши дальнейшие взаимоотношения, — подпоручик сел напротив и продолжил разговор:
— Во-первых, я не принадлежу к офицерам отдельного корпуса, и вы это отлично понимаете. Во- вторых, ваша попытка оскорбить меня была неудачной, ибо я с глубоким уважением отношусь к жандармам и считаю их деятельность жизненно важной для Отечества. Но у меня нет ни времени, ни желания принуждать вас принять мою точку зрения. И, наконец последнее. Я имею честь быть офицером Генерального штаба Российской Империи и вот именно нам вы можете быть полезным. И если мы придём к соглашению, то вы получаете шанс спокойно продолжить свой вояж за пределы России и даже получить некую сумму, кою можете
