— Заново мне присягнешь… Ах, да ты тогда молод был, лет десять поди было, когда я на престол державы Российской по праву рождения царского взошел. Али меньше?
— Тринадцатая весна исполнилась государь, не присягал я тогда еще, в возраст нужный не вышел.
— Сегодня присягнешь, тогда вновь комендантство свое от подпоручика обратно примешь. И помни — изменишь, не только голову потеряешь, семью твою в это узилище прикажу бросить. Верность сохранишь и полезен будешь мне и державе нашей, возвышу. Иди, посмотрю на дела твои! Руку целовать не дам, грязен я больно от бесчинств опричников Катькиных. Надо же — всю казну державную на полюбовников своих извела, денег ей не хватает. Да знаю я все, майор — люди верные в Петербурге давно о многих делах весточки шлют. Так что иди — надеюсь на тебя!
Неожиданно Бередников сам схватил царскую длань, прижался к ней губами. И произнес торжественно:
— Верно служить буду, не пожалеешь, государь.
— Тогда отпиши, не мешкая, в форштадт Шлиссельбургский командиру полка Смоленского Римскому-Корсакову. Чтобы он в крепость прибыл незамедлительно с майором и двумя офицерами следствие вершить. Подпоручик Мирович, полковой адъютант, напился пьяным, в буйство впал и убил двух своих солдат, что в пьяном виде себя предерзостно вели, хуля своего офицера. А так как дело сие в крепости случилось, под твой надзор поставленной, то вершить следствие немедленное вам совместно, чтоб о том в Петербург военной коллегии донесение отправить. И лучше отправить на смену новую команду солдат, к прежней полуроте, за буйство непотребное доверия больше нет. Все ли ты понял правильно, господин майор?
— Понял, государь. Немедленно отпишу. Только послание это капралу из команды Смоленского полка отвезти нужно. На вопросы скажет, что сам лично не видел, а пусть только торопит своего полковника. Скажет, что дело важное, и капитан Власьев из «секретного каземата» требует следствие быстро провести, ибо хочет отправить донесение в Тайную экспедицию самому графу Никите Ивановичу Панину.
— Соображаешь, господин подполковник. Да с колен поднимись, чай не перед иконой. Иди, службу правь — Мирович сдай пост коменданта обратно — тут правильный начальник. А веревки я сам развяжу — теперь доверие мое к тебе есть. Нет вины на тебе за мучительства надо мной учиненные по приказу самозванки…
Глава 13
— Сюда, государь, присядьте на лавочку. Теперь повязку с глаз снять можно — окошко я занавесила, а света две свечи всего. Сейчас повязку сниму, глазами все посмотрите. Это сколько же лет солнца яркого не видеть, вот очи ваши заболели. Ничего, царь-батюшка, скоро глаза ваши попривыкнут, легче им станет на свет белый глядеть.
Девичий голосок журчал, как весенний ручеек — так умела говорить любящая его жена — слова зачастую непонятны, словно переплетенные друг с другом, а интонация даже не успокаивала, убаюкивала. И слабость накатила — все переживания дней словно свалились с плеч, исчезла не только тяжесть, но и последние силы что ее выдерживали.
— Сейчас я тебя раздену, царь-батюшка, уж больно запашок нехороший каждый раз от исподнего твоего шел, когда стирала. Ты же за эти годы и в бане то ни разу не был, поди?
— Да какая баня, Мария Васильевна? Я таз с горячей водой только один раз токмо узрел, когда слезно у мучителей моих выпросил. А о бане слышал только, а в мире этом вообще не мылся, — здесь Никритин не солгал ни единым словом — в этой новой для себя реальности он действительно ни разу не был в бане. Только о ней мечтал все эти дни — противно ощущать собственную кожу, словно вечно грязную и порядком завшивевшую одежду. Хотелось ее отодрать и бросить.
Ловкие девичьи пальцы сняли с него повязку — в глаза бросилось пятно оранжевого цвета, то горела свеча в подсвечнике. Потом стал заметным просвечивающийся прямоугольник окошка — было чуть светлее, чем в его вечно темном и мрачном каземате. Но когда девушка стала расстегивать на нем пропахшую смрадом одежду, то Иван Антонович легонько отстранил ее пальцы и негромко произнес:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я сам, Мария Васильевна — грязный сильно, еще от меня вшей поймаешь. Перебегут на тебя, проклятые, не заметишь!
— Не смогут, государь. Волосы прикрыла, а с рубашки скатятся. А вот одежду вашу сейчас в портомойню отнесут, но, тебе, государь ее лучше не носить никогда — запах нехороший не отстираешь. Тут для тебя все новое лежит — я полгода тому назад сама все пошила, размеры ведь у меня были. А дедушка Иван Михайлович ткани купил…
Девушка всхлипнула, горе все же прорвалось. Иван Антонович прижал ее к себе, взяв за плечи одной рукой, второй погладил по платку, что прикрывал ей голову. Пигалица, лет пятнадцать, но в этом столетии люди считались уже взрослыми.
— Он за меня живот положил — на всю жизнь запомню. А ты будь спокойна — никому тебя в обиду не дам! И где тут мыться и парится?
Маша отстранилась, вытерла слезы, и, открывая низкую дверь, негромко, но строго произнесла:
— А вот париться, царь-батюшка, тебе нельзя, так — погреться хорошо и отмыться. Садись на лавку и грейся, а я тебе волосы вычешу, потом их ромашкой и травами вымывать будем — изведем вшей подчистую. Голову только пригни, государь, о притолоку ударишься.
В лицо ударил горячий воздух, сразу стало комфортно. Действительно, баню протопили хорошо, но не для жара, от которого кожа огнем горит. Тут было комфортно. Сев на лавку, он осмотрел небольшое помещение, почти тех же размеров баньку, что сам себе поставил на даче в ином времени, в эпоху развитого социализма.
Значительную часть занимала печка — в нее вмуровали массивный железный котел для воды, судя по звукам — она начала там потихоньку бурлить. Широкая полка из толстых досок у самой стенки — лежанка, рядом, но ниже, одна узкая полка — на ней битком стоят кадушки и тазики, парящие одуряющими запахами — трав не пожалели, как и веников. Последние в трех емкостях торчат, что твои солдаты в строю.
— Садись на лавочку, государь, сейчас вычесывать тебя буду! Потом голову в семи травах мыть!
Иван Антонович уселся на лавку, Маша зашла со спины и гребнем стала расчесывать его длинные волнистые волосы. То ли эта процедура, от которой прошел нестерпимый зуд на голове от укусов насекомых, то ли приятный для тела жар в баньке — но его немного сморило. Он просто отдался в полную власть ее сильным, но нежным пальцам. Сколько времени прошло, даже не осознавал.
Но то было блаженство для тела и души, расслабившихся в тепле, под нежными касаниями прелестного создания, что снилось ночью, и оказавшейся гораздо лучше тех мечтаний и сотворенного во мраке подземелья образа. Но мозг держал эмоции в стальном захвате — расслабляться нельзя, как правильно говорится — еще не вечер!
Через пару часов будет самая важная встреча с командиром Смоленского полка полковником Римским-Корсаковым, причем неизвестно чем она окончится. Если он окажется строптивцем, то придется дать приказ на убийство, и завтра самому приводить к присяге полк. Без этого вся затея с освобождением или фарс, либо предсмертные конвульсии — а ему надо выжить в этом мире любой ценой!
«Нужны хотя бы три полка пехоты с артиллерией. Екатерина сейчас в Риге — имея тысяч шесть пехоты можно двигаться на Петербург. Вот только где взять эти самые штыки? Полки сейчас в большом некомплекте, после войны с пруссаками пошел «откат». С рекрутов в первое время теряется до трети — бегут, уходят в леса разбойничать, умирают от плохой еды, болезней и муштры. Нет и генерала толкового — кто сейчас Катьку ненавидит и пользуется в армии популярностью, или хотя бы авторитетом? Вспоминай голова, шапку новую куплю!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Иван Антонович думал с отрешенным лицом, а девушка промыв в третий раз его голову отваром, принялась обычным лыком, но только обильно намыленным, оттирать его грязное тело. В пламени свечи было хорошо видно ее сосредоточенное лицо, Маша, прикусив губу, тщательно оттирала кожу. Силенок у девушки хватало, но процедуру терки она проводила достаточно бережно, любя, что ли.
