Великий Физик был типичным представителем гениальных одиночек, чей высочайший интеллектуальный потенциал поддерживался кибернетической мощью эпохи.
Принципы научной работы за тысячелетия претерпели эволюцию, ход которой, как нельзя более, напоминал классическую спираль.
Когда-то науку тоже творили гениальные индивиды, но опирались они только на природный дар, подкрепленный терпением, трудолюбием и фанатической тягой к Знанию.
С течением времени поверхностные залежи Знания истощились, глубинные же его слои состояли из сверхтвердых пород, и на проникновение в них одиночкам просто не хватало жизни.
Тогда стали возникать мощные коллективы ученых, инженеров, экономистов — научно-исследовательские институты. Ими руководили блестящие организаторы науки, которые не столько добывали Знание сами, сколько умело направляли и материально обеспечивали усилия остававшихся безвестными исполнителей.
Затем начался новый виток спирали: комплексная роботизация исследований развязала руки гениям, избавив их как от «организаторов», беззастенчиво присваивавших чужие открытия, так и от помощников — «исполнителей», среди которых были и бесталанные, и недобросовестные.
Концентрация замысла в мозгу гениальной личности, а вопло-щения — в оптимально организованной иерархии роботов много-кратно укоротила путь от замысла к гипотезе, от гипотезы к теории, от теории к эксперименту, от эксперимента к взвешенному вн е-дрению в практику (раньше стремились к
«широкому внедрению», что зачастую приносило больше вреда, чем пользы).
Гении-одиночки все успешнее конкурировали с научно-исследовательскими институтами, к которым тяготела посредственность — умеренно талантливые ученые, не способные проявить себя вне коллектива, а нередко и псевдоученые, движимые амбициями.
Между этими двумя векторами научного прогресса то и дело воз-никало бессмысленное противостояние, с одной стороны питаемое презрением, а с другой — завистью.
Институты существовали за счет заказов, между тем как гении могли выбирать цель исследований по своему усмотрению, какой бы странной, несвоевременной и даже нелепой она ни казалась. Достигшее процветания общество могло им это позволить.
Именно такой проблеме посвятил себя Великий Физик. Ее значение не смог бы оценить по достоинству даже не менее яркий гений.
Услышав сигнал срочного вызова, ученый поморщился: он тер-петь не мог, когда его отрывают от работы. Дал мысленную команду: «Абонент занят».
Однако зуммер продолжал настойчиво жуж-жать.
— Что нужно? — раздраженно крикнул Великий Физик, но тут же его лицо разгладилось, на нем даже появилась улыбка: по ту сторону растаявшей четвертой стены стоял Преземш — Президент Земного Шара, друг детства
Абрагам Седов — высокий, худощавый, уже изрядно полысевший человек в модной куртке из тонкой блестящей ткани. Куртка была расстегнута, под ней виднелись ярко-красная сорочка и пестрый шарфик, небрежно намотанный вокруг жилистой шеи Президента.
— Прости, что побеспокоил, — проговорил Седов, поднимая руку в приветственном жесте.
— Здравствуй, Абрагам. Ну и щеголь же ты! — усмехнулся Великий Физик. -
Рядом с тобой и показаться неудобно в моем-то лапсердаке!
— А ты будь как все, не оригинальничай.
— Буду как все, ты обо мне и не вспомнишь. Это сколько же мы не виделись?
— Лет пять… Нет, шесть… — сказал Седов виновато. — Дела, брат…
— Ну как же, ведь ты самый занятой человек на Земле…
— Не ты ли встретил меня сигналом «Абонент занят»? — парировал
Абрагам.
— Небось, ко мне тоже по делу?
— Увы… И по очень важному!
— Едва ли буду полезен. Но все равно рад тебя видеть. Садись, наши предки не напрасно говорили: «в ногах правды нет».
Седов опустился в массивное кресло: скромный кабинет Великого Физика зрительно состыковался с представительски-роскошным кабинетом Преземша.
Уловив иронический взгляд друга, Седов счел нужным пояснить:
— Ничего не поделаешь, традиция. Моя должность вроде этого кабинета — пышности много, а реальной власти нет.
— Не прибедняйся.
— И не думаю. Я ведь вправду вроде английской королевы. Мы лишь символизируем власть. Королева в Англии, я на всем Земном Шаре.
Церемонии, представительские функции — вот круг наших обязанностей.
— Сейчас тоже церемония? — едко спросил Великий Физик. — Ты же пришел ко мне как Преземш, а не как старый друг. — Так что тебе от меня надо?
— Я хочу, чтобы ты вник в одну проблему…
— Где ты был месяц назад, Абрагам? Вот тогда бы я ухватился за любую стоющую проблему. А сейчас ты опоздал. Я уже вник в такую проблемищу, что, боюсь, жизни не хватит. Отвлекаться не имею права. Так что извини, вынужден отказать.
— Ты отказываешь Президенту Земного Шара?
— Вот именно.
— Тогда я обращусь к тебе за помощью как старый друг. Неужели ты можешь отказать другу?
Великий Физик застонал.
— Это же удар ниже пояса, Абрагам. Знал, чем взять. Ладно, выкладывай!
— Видишь ли, несколько дней назад в устье галактики столкнулись два космообсервера… — начал Седов.
— Это бывает, — перебил Великий Физик. — Хотя вероятность такого столкновения ничтожна. Если только… — он сделал паузу, — столкновение не было преднамеренным.
— Оно и было преднамеренным, — подтвердил Абрагам.
— Экипажи погибли?
— Принадлежность одного из кораблей не установлена, что с экипажем, неизвестно. На другом в момент столкновения находился лишь один человек — пилот-запредельщик высшего класса Виктор Соль. Слышал о нем?
— Никогда не интересовался запредельщиками. Да и само это слово — типичный вульгаризм.
— Не о том речь! Видишь ли, Соль не погиб…
— Катапультировался в спасательной капсуле? — предположил Великий
Физик.
— Представь себе, нет.
— Так что же произошло?
— За тем я и пришел, Павел! — Седов в первый раз назвал друга по имени. -
Полнейшая фантастика! Соль взлетел, за ним следили до момента столкновения, когда отметка его космообсервера исчезла с экрана, а минуту спустя… Нет, ты не поверишь…
— Ну?!
— Его обнаружили на стартовой площадке — живого, невредимого, но без сознания.
— Может, этот… Соль… и не летал вовсе?
— А где же тогда космообсервер?
Великий Физик потер лоб. В многочисленных очерках — высокий, необыкновенно выпуклый и даже огромный, на самом же деле обык-новенный лоб, изрезанный старческими морщинами, и принадлежи он другому, на него никто не обратил бы внимания.
— Мистика какая-то… — фыркнул ученый. — Впрочем, ничего мистического в природе не существует, любой маг на поверку оказывается обыкновенным фокусником, а любое чудо материальным процессом. Так ты говоришь, жив и здоров… И где он сей час?
— В госпитале. Здоровье отменное, но он понятия не имеет, что с ним произошло, — сокрушенно сказал Седов.
— Не знает или не помнит?
— С момента столкновения — полнейшая амнезия, а до этого помнит все, хотя, похоже, кое-что скрывает.
— Темнит?
— Не хочет, чтобы его сочли виновным в катастрофе.
— А есть уверенность, что была катастрофа?
— Корабля-то нет.
Великий Физик задумался.
— Ну ладно… Так что же рассказал Соль?
— Взлетел как всегда. До входа в устье галактики ничего необычного не произошло. А при входе увидел чужой космообсервер на встречном курсе…
— Раньше с ним ничего подобного не случалось? — проницательно спросил Великий Физик.
Седов на минуту замялся.
— Кажется, это уже в третий раз… Причем встречался Соль с инвертированным двойником своей «Дианы», с «перевертышем», как он его называет…
— В третий раз?! С «перевертышем»?! И ты до сих пор…
— Понимаешь, Павел… — смущенно проговорил Седов, — Соля обследовали в институте экспериментальной психотроники, и в последний полет он отправился по их заданию. Говорит, не успел уклониться от столкновения, но никто в это не верит.
— Что-о? — взревел Великий Физик. — Над ним экспериментировали невежды?
Говоришь, институт психотроники? Разве есть такая наука?! Физику знаю, математику знаю, биологию тоже знаю. А психотронику не знаю и знать не хочу! И вот что, Абрагам. Ступай к этим… Сказал же я тебе, что занят!
— Прошу тебя, не кипятись, — взмолился Седов. — Психотронщики ничего не могут. Они в полной растерянности. Надежда только на тебя. Я ведь еще не все рассказал. Оказалось, что у Соля сердце не слева, а справа!
— Не такая уж и редкость, — пробурчал Великий Физик.
— Ты не понял, Павел! Прежде Соль был абсолютно нормальным человеком.
Медицинское досье свидетельствует, что до полета его сердце находилось там, где положено природой, — в левой половине грудной клетки.
